ПОЗОРНАЯ ДЕСЯТКА

Каждый новый день, когда Баки просыпался в чистой мягкой постели; просыпался не чувствуя, как подводит живот от голода; как зудит, ноет и болит всё его тело, сразу же мог считаться для Баки прекрасным днём. Даже когда Стив… но, в сущности, ничего же так и не произошло. А точнее говоря, на самом деле, произошло. И даже очень важное. Стив разрешил ему сказать «нет». Стив всеми силами дал ему понять, что хочет услышать, как Баки говорит «нет», если не хочет того, что сам и предложил. И Стив похвалил его, когда он так и сделал. Баки совершенно не понимал, что получил от его «нет» сам Стив, но не его куриных мозгов это было дело. Он до сих пор пытался понять: Стив действительно настолько неправдоподобно добрый и щедрый или просто является приверженцем извращений, настолько нестандартных и сложных, что у Баки не хватало воображения на то, чтобы осмыслить весь их масштаб. В любом случае он прекрасно понимал, что каким-то чудом вытащил счастливый билет, и был бесконечно благодарен за это судьбе и Стиву. И бесконечно благодарен судьбе за Стива. Несколько раз, когда он просыпался, то видел, как его господин делает утреннюю зарядку. В первые разы Баки просто постыдно терялся и залипал, буквально с приоткрытым ртом созерцая, как двигаются мышцы совершенного безупречного тела. Он даже сказать ничего не мог, настолько это было красиво. Когда Стив отжимался от пола, Баки физически стало трудно дышать. Он вдруг представил себе, каким будет их секс. Нет, он совсем не хотел этого. Он не испытывал никакого возбуждения при этих мыслях. И даже боялся думать о том, что будет, если Стив пожелает, чтобы у Баки вставал член во время секса и он кончал в процессе. Он же просто не сможет. Ему казалось, когда-то невообразимо давно его учили, что нужно делать, чтобы возбудиться по желанию хозяина, но за время его жизни на улице никто особо не интересовался его реакцией и удовольствием. А если оно иногда случалось непроизвольно («Смотри, у сучки аж привстал, как ей нравится суровая ебля!»), то это чаще всего служило поводом для насмешек и новых издевательств. Баки даже и не заметил, когда в итоге его член в принципе перестал проявлять интерес к происходящему. Но просто наблюдать за Стивом было очень приятно. Баки не сразу смог подобрать правильные слова для своих ощущений, но, когда смог, решил, что, наверно, любование красотой и силой Стива вызывало у него чувства радости и безопасности. Возможно, это и было глупо. Но то, что он прочёл в обрывочных мыслях себя прошлого с планшета, говорило ему, что Стив достоин доверия. Что Стив всегда был исключительно добр к нему. Баки закусил губу и пообещал себе, что обязательно сумеет перебороть свой страх. В конце концов, он был нужен Стиву для одной единственной цели, и именно этого он ему сейчас и не мог дать. Не мог хотеть этого… Но он был хорошей и благодарной куклой, а, значит, ему предстояло научиться хотеть снова. Могучие руки Стива работали, как поршни, пока он неутомимо, как машина, отжимался от пола, и Баки мог сверху наблюдать за игрой мышц спины, великолепной, как у древних античных статуй. Лица Стива Баки не видел, но вдруг представил себе, что он лежит на полу, и Стив отжимается прямо над ним, опираясь руками по обе стороны от него. Поднимается и опускается сверху, поднимается и опускается. В одном ритме, с одной скоростью. И жарко неотрывно смотрит Баки в лицо, держит взгляд взглядом. Представлять такое оказалось неожиданно волнующе. Баки даже завозился под одеялом, не зная, что делать с ощущениями своего тела. И невольно представил, как раздвигает колени под Стивом, будто приглашая его. И Стив улыбается и плавно опускается ниже, всё ниже, ещё ниже. Уже почти ложится на Баки, прижимая его к полу всем своим весом… уже почти… Это оказалось слишком. Зажимая рот ладонью, Баки выскочил из кровати и рванул в туалет, где его вывернуло остатками вчерашнего приёма пищи. Он не мог перенести даже воображаемые прикосновения. Даже если думал, что готов к ним. Даже если ему казалось, что он хочет этого сам. Он просто не мог. Он был сломан, был сломан. И совершенно не представлял, как ему исправить себя. Пока же он прекрасно сознавал, что был совершенно бесполезной испорченной и некрасивой игрушкой. От этих мыслей каждая ложка еды, которую он заставлял себя проглотить, казалась потраченной впустую. Но он был слишком труслив и эгоистичен и не мог честно сказать хозяину, чтобы тот не заблуждался, что его можно будет исправить. Стив говорил ему какие-то хорошие слова, чудесные слова, очень добрые, такие слова, которых Баки никогда и не ждал ни от кого услышать, а Баки плакать хотелось от того, насколько он не соответствовал мечтам и ожиданиям Стива. Он даже не мог выйти со своим господином на улицу! И дело было вовсе не в том, что ему было всё ещё немного больно ходить — он бы вытерпел. Но у него ноги подкашивались от одной мысли, как он будет позорить Стива своим жалким мерзким видом. И сам Стив, казалось, тоже понимал это. Он явно маялся в просторных апартаментах, как зверь в клетке, но упорно не желал никуда уходить без Баки. Во всяком случае, он несколько раз с такой угрюмой решимостью произносил это вслух, что Баки даже подумал, не станет ли Стиву легче, если тот просто изобьёт Баки в наказание за своё вынужденное затворничество? Когда Стив бывал занят, Баки часто подходил к окну и сидел возле него на корточках, осторожно выглядывая из-за шторы, хотя апартаменты его хозяина и располагались на одном из верхних этажей, и у людей на улицах просто не было ни единого шанса увидеть его. Зато Баки смотрел на них столько, сколько хотел. На дорогих кукол с ценными специальностями, живущих в богатых районах. Всегда хорошо одетых, причёсанных. При свободных деньгах, которые позволяли им ходить в красивый магазин одежды, который Баки видел на нижнем этаже жилого дома напротив, или сидеть на открытой веранде ресторана на углу улицы, где каждый вечер играла живая музыка. Баки очень хотелось туда попасть. Но такой, каким он был сейчас, он не мог и мечтать об этом. А потом в апартаменты Стива приехали гости. То есть не совсем гости. Три куклы: две женщины и мужчина. С такими впечатляющими суммами на шеях, что Баки захотелось пойти в туалет и просто смыть себя в унитаз. А ещё они все были такими красивыми. У Баки дух захватывало просто смотреть на них. И отдавало болью в виске. А потом старшая кукла с гусиными лапками усталости в уголках глаз и совершенно умопомрачительной суммой на шее заговорила с ним и назвала его так же, как обращался к нему Стив. И Баки понял, что она его знает. Она тоже знала его из прежней жизни до улицы так же, как господин настоящий человек. И, судя по озабоченным и огорченным взглядам, две другие куклы — массажисты — явно знали его тоже. У Баки так сдавило в груди от этой мысли, что он просто физически не сумел ответить на их приветствия. Ему нечего было им сказать. Он не знал, как оправдаться перед ними за то, что им пришлось увидеть его таким, каким он стал. И он ведь понимал, что не виноват в том, что случилось. Но всё равно чувствовал себя виноватым. Ничего не мог с этим сделать. Поэтому даже испытал определённое облегчение, когда старшая кукла, передав подарок господина настоящего человека Старка, вскоре попрощалась и уехала, а девушка-массажист почти сразу же увела Баки в отдельную комнату. Там она показала ему на специально установленный для него раскладной массажный стол и очень мягко сказала: — Если ты не хочешь раздеваться, мы можем обойтись и без этого. Я не буду принуждать тебя ни к чему, не волнуйся. Мы будем делать только то, что ты сможешь. Ты понимаешь меня, Баки? Баки осторожно кивнул, не поднимая на неё взгляда. И тут она сделала нечто такое, чего он никак не ожидал. Обе её руки сложились гусиными головами, в которых большой палец изображал нижнюю часть клюва, а остальные — верхнюю, и эти головы, открывая свои нелепые клювы-ротики, проговорили: — Мы очень переживаем, как поживает твоя левая рука, Баки. Помнишь, та, которая теперь живёт в Зазеркалье? У Баки мощно и страшно сдавило голову, и, когда он снова смог хоть что-то осознавать и воспринимать, оказалось, что он сидел на полу и будто обнимал сам себя, вцепившись ладонью в куцую культю на левом плече. МАССАЖИСТ 200000 МАРОК сидела напротив него и обеими руками уговаривала его дышать вместе с ней и считала за обоих вдохи и выдохи. Но Баки уже было не нужно. Просто он вспомнил. Свою левую руку в отражении. Усилием восстановив контроль над собой, Баки заставил себя отпустить культю, сложил пальцы руки такой же мордочкой и ответил: — Спасибо. Но вам можно больше о ней не беспокоиться. Она умерла. — О, — опечалено выдохнули обе маленькие уточки её рук и поникли. — Прости, нам так жаль. Так жаль. — И они задрожали, мелко и печально, тихо хлюпая своими клювами. И Баки почти сразу же понял, что это значит. Они плакали! Плакали о его руке. — Не надо, не плачьте! — попытался он как-то их успокоить. — Зато ей больше не больно. И никогда больше не будет больно. Но они ничего не отвечали ему и продолжали плакать, так что Баки потянулся своей рукой, по очереди касаясь их, прижимаясь условной щекой своей руки к их щекам в попытке обнять, но у него ничего не получалось, пока, осененный неожиданной идеей, он не догадался подвинуться ближе и неловко, неуклюже обнять саму девушку, прижать её к своему плечу. — Пожалуйста, не грусти так, — попросил он и заверил её: — Мне больше не больно. — Ты очень сильный, Баки, — чуть отстранившись ответила она. И Баки понял, что смотрит в её лицо, в её глаза и может не опускать взгляд. — Я так горжусь тобой. А теперь позволь мне позаботиться о твоей руке. — Она взяла его ладонь своими и мягко, но ощутимо надавливая погладила чуть ниже центра. — Это я. Это всего лишь я. Я меньше и слабее тебя. Я не причиню тебе никакого зла. Я остановлюсь по первому же твоему слову. — П… приятно, — сглотнув, с трудом сумел выговорить Баки, чувствуя, как от прикосновений её пальцев по руке будто бы расходятся тёплые широкие волны. — Так и должно быть, — заверила она. — Массаж — это великое древнее искусство исцеления тела. Я постараюсь сделать так, чтобы тебе стало легче. Чтобы тебе стало лучше. Ты веришь мне? — Я верю тебе, — честно ответил он и признался: — Я просто… просто не верю в то, что это реально. Всё это будто хороший длинный сон, который я, видимо, вижу перед смертью. — Есть способ убедиться, что ты не спишь. Он мне не нравится, но он очень старый и очень простой. И он работает, — и на удивление серьёзно посоветовала ему: — Ущипни себя. Баки так затряс головой, что зашатался на месте, и случайно вырвал у неё свою руку, которую она и не попыталась удержать. — Нет! Нет! Нет! — истово зачастил он. — Я не буду. Что, если я проснусь? Я не хочу просыпаться. Мне лучше здесь, здесь я в безопасности. Здесь Стив. Стив меня не обижает. Стив меня не… не трогает. Даже когда хочет. Я не хочу просыпаться. Я не хочу обратно. — Тогда ты можешь ущипнуть меня, — вдруг предложила она и протянула ему свою ладонь. — Если ты ущипнешь меня, и я не проснусь, это ведь тоже докажет, что все это не сон, правда? — Только не в том случае, если ты часть моего сна, — разумно с его точки зрения возразил ей Баки, а потом осторожно взял её за руку и добавил: — И я не хочу, чтобы ты исчезала. Я очень рад, что ты пришла. Она тихо просияла и очень мягко и осторожно спросила: — Так ты меня вспомнил? Баки неуверенно пожал плечами. Он помнил надпись. Помнил свою руку в зеркале. И её голос, интонации её голоса. Но больше ничего. Или… — Ведьма? — тихо произнёс он, сам не вполне понимая, почему сказал это. Она улыбнулась так, как раньше ещё не улыбалась ему, и совсем тихо ответила: — На самом деле, Ванда. Только никому не говори об этом. Баки кивнул и снова дал ей свою руку. Тихо мурлыкая что-то себе под нос, она принялась снова разминать её, а потом тихо спросила: — А теперь расскажешь мне, где сильнее всего болит? Я не буду трогать, но мне нужно знать. Баки долго молчал. Но он правда верил ей, очень верил. Просто ему было стыдно. — Анус, — наконец едва слышно произнёс он. — Уже несравнимо легче. Но всё равно болит. Сильнее всего. Она согласно кивнула, чуть нахмурилась и принялась прицельно массировать место стыка между средним и безымянным пальцами и основание среднего. — Это не боль твоего тела, — спустя пару минут заключила она. — Это боль твоего страха. Твоё тело исцелилось, а это как фантомная боль в руке. Память тела. Ты продолжаешь бояться, и она не уходит. — Вот уж что я точно рад был бы забыть, — Баки попробовал улыбнуться, но вышло, вероятно, опять криво, и он оставил попытки. — Можно я попробую одну вещь? Только мне придётся коснуться твоего лица? Ты разрешишь? Ладони Ванды отпустили его руку и приблизились к его лицу, всё ещё не касаясь. Баки сглотнул. — Давай попробуем, — решился он. Она смотрела ему прямо в глаза, своим взглядом держала его взгляд, когда её ладони так легко, так мягко обхватили его виски, легли на щёки, маленькие мизинцы погрузились в раковины ушей, а большие легли вдоль крыльев носа и упёрлись под основаниями бровей. — Я заберу боль, — певуче произнесла она, и его веки отяжелели и сами собой опустились. — Я заберу страх. Я заберу мрак. Всё соберу, сомну и сожгу. Твой дух исцелю. Всё зло прогоню. Её пальцы надавили сильнее, так что у Баки жёлтые и чёрные пятна замелькали у переносицы. На короткий миг стало очень жутко, а потом… Её руки были тёплыми, прикосновения — приятными. Баки не хотел, чтобы она убирала руки, но… но ничего не сработало. — Прости, Ванда, я слишком сломан, — прохрипел он и, поняв, что плачет, только крепче прижал её ладони к своему лицу. — Поздно. И бессмысленно. Я вас не стою. Тебя, Стива, помощницы господина Старка. Я не стану прежним. Не после улицы. Не после… Я никогда не отмоюсь от всей той грязи, Ванда, милая, я не хочу тебе даже говорить, что они со мной делали. Кто угодно. За мелкие пфенинги. Что угодно. На что хватало жестокости. Потому что я не стоил почти ничего. Я… — Баки задохнулся и глубже зарылся лицом в её ладони. — При мне убили другую куклу. Затрахали до смерти. А потом хотели выдрать у неё из сосков пирсинг с бубенчиками и вставить мне, чтобы веселее звенело. Я не помню, почему они этого не сделали. Знаю только, что я кончил бы там же так же. Я… я… Мне так плохо, Ванда, так плохо! А должно же быть уже хорошо! Я благодарен, я так благодарен господину настоящему… Стиву. И я должен… Я должен для него… ему… моё тело… Я должен отрабатывать хлеб. Почему я не могу? Я же должен. Я знаю это, я понимаю. Один — это не когда их много. Стив один. Он добрый. Он чистый. Баки было так немыслимо стыдно и за себя, и за слова, что непрошенными вылетали у него изо рта. И он сам не понял, как уткнулся Ванде в плечо. Только чувствовал её запах. И её волосы. И то, как она держит его руку в своей ладони. И мягкие поглаживающие движения. Она напевно шептала ему прямо в висок и легонько покачивала их из стороны в сторону, пока Баки рыдал, как тряпка, не в силах ничего поделать с чёртовым океаном слёз, вырывавшихся из него наружу. Баки не понимал ни слова из того, что она говорила, и даже не сразу понял, что так происходит потому, что она говорила на незнакомом языке. А впрочем, у него гудело в ушах от собственных рыданий, и грудь болела, и лицо, и всё тело. Краем уха он слышал, как к ним в комнату сунулся её напарник, но Ванда сразу же выгнала его. А он всё плакал и плакал, уже не говоря ничего, пока у него не кончились силы и он постыдно не осел на Ванду, чуть не завалив их обоих. Впрочем, она не только удержала его, но и просидела с ним так несколько минут, прежде чем осторожно отодвинулась, встала и помогла ему подняться. — Не уходи, — жалко попробовал Баки, понимая, что сейчас она попрощается и исчезнет из его жизни. — Я не могу, — ответила она и поцеловала его в щёку. — Но, поверь мне, ты справишься сам. Ты очень сильный. И тебе достался хороший человек. Даст Небо, мы увидимся снова. А сейчас иди умойся холодной водой. Холодная вода поможет тебе. Баки было горько отпускать её, но он привык слушаться. Холодная вода действительно помогла. И Стив ни слова не сказал против, хотя Баки и проторчал в ванной, наверное, целый час. Стив действительно был очень хорошим. Баки уже мог касаться его, если делал это сам по собственной инициативе. На следующее утро Баки попросил разрешения сделать утреннюю зарядку вместе со Стивом, и тот с радостью согласился. И приятно удивился, оценив, что Баки может отжиматься на одной руке. Стив ничего от него не требовал и не просил, но Баки взял себя в руки и предложил вместе сходить до кафе, если Стив этого пожелает. — Если тебе не противно выйти на люди с лысой куклой, — опустив глаза, договорил он. — Баки, ты не лысый, — возразил Стив. — Потрогай свою голову, у тебя уже хороший такой ёжик растёт. Было время, я и сам ходил с похожей причёской. Баки послушно потрогал мягкую щёточку волос у себя на голове, но, видимо, всё равно выглядел таким несчастным, что Стив смилостивился и нашёл для него квадратный кусок ткани, который разрезал по диагонали на два треугольника. Из одного он сделал Баки бандану, а второй помог завязать на шее, прикрыв проклятую надпись. Выходить из жилища Стива было всё равно страшно, но Баки решился и шагнул за порог. Стив шёл рядом, Баки принадлежал ему. Никто не посмеет спросить настоящего человека о причинах такого странного выбора. А впрочем, казалось, никто и не обращал на Баки внимания. Куклы в холле и непосредственно в самом кафе привычно расстилались перед Стивом, ожидая его приказов, и Баки оставалось просто стоять у него за плечом и не привлекать лишнего внимания. Наконец они устроились за столиком у окна: Стив с большим стаканом чёрного кофе и круассаном, а Баки с яблочным соком и кашей, которой не было в меню, но послушные желаниям настоящего человека куклы из кафе сбегали за ингредиентами до ближайшего магазина и сотворили её быстрее, чем Стив успел доесть свой круассан. Баки послушно ел кашу и наблюдал за явно довольным вылазкой наружу Стивом, и у него было тепло на душе. А потом Стив перевёл взгляд с улицы за окном на Баки и сказал: — Ты же для меня это сделал, верно? — Что, мой господин? — Предложил прогуляться. Не думай, что я не заметил. Спасибо тебе. Я правда устал сидеть в четырёх стенах. В их апартаментах было куда больше четырёх стен, но Баки предпочёл не спорить: смысл выражения он понял. — Баки, я уже давно хочу поговорить с тобой, — чуть нахмурившись, продолжил Стив. — Пожалуйста, не пугайся и не расстраивайся. Я всё продумал и собираюсь сделать это в наших взаимных интересах. После предупреждения «не пугаться» и «не расстраиваться» Баки непроизвольно поджался и быстрее начал загребать ложкой кашу, ожидая продолжения темы. — Я тебя выкуплю, — решительно сказал Стив с таким видом, будто поднял огромный вес. — Я выкуплю тебя, деньги не имеют значения. Не волнуйся об этом. Баки и не волновался. Он знал, что стоит смехотворно недорого. Он скорее не понимал, зачем Стиву выкупать его, если Баки и так его. — Нам нужно, чтобы ты принадлежал мне по закону. Я уже обсудил этот вопрос с помощницей Тони, и она подтвердила, что так можно сделать, — Стив нервно глотнул кофе из своего стакана и наконец решительно сообщил: — Я продам тебя ему. Его юрист оформит сделку, а потом я тебя выкуплю. Почти сразу же. Не пугайся. Баки и не пугался. Если Стив хотел временно продать его, таковой была его воля. Баки мог только подчиниться ей. Воля человека не обсуждалась. Он снова стал есть в нормальном темпе, успокоившись, что еду не отнимут. — Это не навсегда, Баки, только чтобы сделать документы. Ты понимаешь, что я говорю? — настороженно спросил Стив. — Да, мой господин, — кивнул Баки. — Вы продадите меня своему другу ненадолго. Он поиграется со мной, пока вы сделаете документы, а потом вы меня выкупите. Я понимаю. — Он не будет играться с тобой! — почти рявкнул Стив и ударил кулаком по столу, отчего все присутствующие в кафе куклы втянули головы в плечи. Стив смутился и взял себя в руки. — Это исключено. Продажа фактически будет фиктивной. Никто не прикоснётся к тебе. Я выкуплю тебя, и мы улетим с Земли. — Как пожелает господин настоящий человек, — покладисто произнёс Баки и допил свой яблочный сок. Он ни в чём не собирался перечить Стиву. Хотя бы это он спокойно мог ему дать.