На двоих одна судьба

Солнечные лучи порождали на стенах игру света и тени, а лёгкий ветерок приносил в открытые окна ароматы цветов и готовящихся на кухне блюд. Халим сосредоточенно наклеивал ярлычки на многочисленные одинаковые пузырьки с лекарствами, стройными рядами стоящие на столе. Только Мерджан решил вздремнуть, как из соседней комнаты донёсся подозрительный стук. Халим недоумённо поднял глаза, но от своего занятия не оторвался, а зря. Тут же послышался звон разбитого стекла и возмущённый возглас: «Пр-р-роклятье!» — Кажется, у нас гости, — забеспокоился Халим. — Пойду посмотрю… — Подожди, — окликнул Мерджан, но юноша уже скрылся за дверью. Прихватив кинжал, Мерджан сунул ноги в первую попавшуюся обувь без задников, накинул кафтан, вышел в коридор и направился к приоткрытой двери, из-за которой слышалась возня. В небольшой комнатке, заставленной шкафчиками с лекарствами, глазу открылась забавная картина: на столе с довольной улыбкой стоял запыхавшийся Халим, держа в руках нахохлившегося ворона: — Вот он, нарушитель спокойствия! Птица вытянула вперёд лапу, выгнутую под неестественным углом, и закричала резким картавым голосом: — Пр-р-роклятье! Пр-р-роклятье! — У него лапа сломана. Залетел в окно, а сесть не смог. Подержите, пожалуйста, — Халим спрыгнул со стола, сунул ворона в руки Мерджану и полез в шкафчик с лекарствами. — Сейчас, дружок… сейчас будем лечиться, — приговаривал «птичий лекарь», доставая какие-то порошки и мази, — потерпи немного… Ворон оказался терпеливым пациентом и спокойно сидел, лишь иногда вздрагивая от боли, и во время обработки раны, и при наложении шины. — Умница, молодец, — похвалил Халим то ли ворона, то ли Мерджана, — подождём Тахира, а там уж решим… — Ура! — каркнул ворон и захлопал крыльями. Вернувшись к своей кровати, Мерджан решил сразу не ложиться, а посидеть немного у открытого окна в надежде, что птица скоро сама улетит, но не тут-то было: ворон сначала окинул взглядом новое помещение, а потом, убедившись в отсутствии опасностей, устроился поудобнее, прикрыл глаза и задремал. Тёплый летний ветерок шевелил тонкие полупрозрачные занавески и перья уснувшей птицы. Не желая тревожить несчастного, Мерджан замер, время от времени поглядывая в окно, где можно было наблюдать одно из любимых развлечений учащихся Дворцовой школы — соревнования по борьбе. С такого поединка началось знакомство Мерджана с одной весьма неординарной личностью. Однажды после работы в Архиве Мерджан в компании Мехмеда Соколлу заглянул на соревнования. Состязались два ученика Дворцовой школы. Один был высокий и крепкий парень, примерно ровесник Мехмеда, а другой — совсем маленький, на вид лет десяти, небольшого роста, но гибкий и ловкий, с длинными чёрными волосами, что казалось необычным, ведь все учащиеся носили короткие стрижки в избежание распространения вшей. Этот длинноволосый мальчуган походил на дикаря из какого-то экзотического племени. Вокруг импровизированной площадки толпились зрители, подбадривали бойцов криками, некоторые делали ставки. Высокий парень стоял в центре, пытаясь кулаком сбить с ног низкорослого противника, который с невероятной скоростью прыгал из стороны в сторону, нанося удары по чувствительным точкам. Наконец более крупный боец совершил резкий рывок, схватил и подмял под себя мелкого. Казалось, исход поединка предрешён, но каким-то чудом длинноволосый коротышка вывернулся и нанёс противнику сокрушительный удар ногой по голове. Раздался взволнованный гул голосов — такого итога не ожидал никто. Маленький дикарь окинул собравшихся дерзким взглядом чёрных глаз и, подняв руки вверх, издал победный клич. — Я бы с ним посоревновался… — мечтательно произнёс Мехмед. — А ты? Мерджан только неопределённо пожал плечами. Он не разделял сомнительного удовольствия показать свою силу и получить в глаз. Конечно, ради Шахи можно и умереть, и убить, но просто махать кулаками на потеху публике… Нет, увольте. Тем более, и так дел невпроворот. Чтобы досрочно справиться с программой, приходилось договариваться с преподавателями. Некоторым эта идея казалась глупостью, а кто-то с радостью соглашался. К числу последних относился Зия-эфенди — преподаватель латыни, у которого Мерджан ходил в любимчиках. Требовательный наставник придумывал всё новые и новые задания по переводу текстов, а также не стеснялся давать личные поручения: нарезать бумагу, изготовить чернила, заточить каламы. Зия-эфенди говорил, что Мерджан мог бы стать отличным преподавателем латыни, если бы говорил громко и чётко, не заикаясь. Но видно не судьба: речь давалась с большим трудом, особенно в присутствии большого количества людей. Когда Мерджан принёс на проверку очередное задание, Зия-эфенди только мельком взглянул и заторопился к выходу: — Меня срочно вызывает Тюлке-ага, а тут начинающие из младшего отряда пишут проверочную работу. Присмотри, чтобы не списывали. Мерджан покорно кивнул и оглядел учеников. Многие из них недавно приехали из Эдирне и пока не втянулись в учёбу. В первом ряду сидел тот самый маленький парнишка с длинными волосами — победитель в соревновании. Он сосредоточенно выводил буквы, которые получались на редкость кривыми. В уголке листа красовалась подпись «Махмуд». Мерджан подошёл, аккуратно поправил бумагу, показал правильный наклон и нажим. Всё-таки приятно иногда почувствовать себя учителем. У новенького стало получаться, буквы выглядели ровнее, но стоило Мерджану отвернуться, как по листу растеклась огромная клякса. Работа была безнадёжно испорчена. Увы, так бывает. Не всем сразу даётся чистописание, а тем более латынь. Ни слова не говоря, Мерджан протянул чистый лист. Ученик благодарно кивнул и, сосредоточенно сопя, принялся выводить буквы. Пока Мерджан писал на доске новое задание, листок с работой опять оказался забрызган чернилами. Это уже стало превращаться в нехорошую традицию. Мерджан дал бедолаге новый калам, ещё один лист бумаги и отошёл к окну, наблюдая за происходящим. В то время как Махмуд побелевшими от напряжения пальцами старательно выводил «Repetitio est mater studiorum», сидящий сзади парень резко толкнул его в спину. Мерджан быстро подошёл и большим каламом, который Зия-эфенди использовал как указку, постучал по столу, привлекая внимание. Парень скорчил гримасу и показал язык. — Я в… всё ви… жу, — строго сказал Мерджан, пытаясь подражать манере преподавателя. — Бе-бе-бе, заика! — передразнил парень. Сидящие рядом ученики захохотали. — П…пересядь, — шепнул Мерджан подозрительно притихшему Махмуду и показал на свободное место у окна. Тот не заставил себя долго ждать и быстро переместился в указанном направлении. — Ой, чернила закончились! — жеманно кривляясь, воскликнул нарушитель спокойствия. — Господин учитель, позвольте взять чернил! Мерджан кивнул, мечтая, чтобы поскорее вернулся Зия-эфенди, и не спуская глаз с парня, который наполнил чернильницу, подошёл к Махмуду и вылил чернила ему на голову: — Ах, какая досада! Чернила пролились. Махмуд молча отложил лист, медленно встал и с размаху воткнул калам в глаз обидчику. На несколько мгновений повисла мёртвая тишина. Потом несколько учеников одновременно вскрикнули, кто-то вскочил с места, началась суматоха. На пороге показался озадаченный Зия-эфенди: — Что происходит? Мерджан виновато кивнул в сторону парня с заплывшим кровоточащим глазом: — Вот… — Кто это сделал? — ледяным тоном, не предвещающим ничего хорошего, спросил Зия-эфенди. — Я сам… — прохрипел парень, держась за глаз. — Сам? Ну раз сам, то сам иди к лекарю. Все свободны! Учащиеся стали сдавать работы и расходиться, а Зия-эфенди строго взглянул на Мерджана: — Ничего тебе доверить нельзя! Иди уже. И свари чернил побольше. Ореховых. А то совсем не осталось. Изготовление чернил было одним из любимых занятий Мерджана. Уединившись в полуподвальном помещении, он поставил котелок на огонь, засыпал туда скорлупки орехов и уселся с тетрадью французских слов, которые нужно было выучить к завтрашнему дню. Чернила варятся долго, поэтому впереди ждала бессонная ночь. — Вкусно пахнет! — в двери протиснулся вездесущий Мехмед и заглянул в котелок. — Обожаю этот запах! Отольёшь мне немного? — Конечно! Мехмед подошёл к окну: — Гляди-ка… — Что там? — Мерджан нехотя оторвался от своего занятия. Того самого Махмуда, который был силён в борьбе, но явно не силён в латыни, окружили пятеро высоких и крепких парней: — Вы только гляньте, какая красотка! — рассмеялся один из них, схватив мальчишку за длинные кудри, — Может, тебе в гарем? А? Не моргнув глазом, Махмуд с чудовищной силой впечатал нападавшего лицом в стену. Серая каменная кладка покрылась кровавыми разводами, а тело стало медленно оседать на землю. Стоящий сзади толстый парень обхватил Махмуда за плечи, но тот резко вцепился в его руки и без видимых усилий перекинул через себя, так что толстяк неуклюже грохнулся на землю, едва не раздавив несколько человек. Подбежали ещё трое и всем скопом набросились на Махмуда. У одного в руке сверкнул кинжал. — Это мне не нравится. Зови дежурного агу, — буркнул Мехмед, перемахнул через подоконник и ринулся в самую гущу потасовки. Мерджан слабо помнил, как загасил огонь, сломя голову бежал в главное здание и долго пытался прорваться к дежурному аге, который был занят игрой в нарды. Когда наконец прибыли на место, всё было кончено: в луже крови лежало несколько тел: маленький длинноволосый мальчуган и несколько парней постарше. Мехмеда нигде не было. Дежурный ага осмотрел пострадавших и кивнул своим помощникам: — Все живы. В лазарет их. Быстрее. А тебе, — повернулся он к Мерджану, — назначаю фалаку — двадцать палок. — За что? — от такой несправедливости даже в глазах потемнело. — За то! Ты — нарушитель спокойствия. Я уже выигрывал, а ты явился, всё испортил… Так что — двадцать палок. — Дежурный ага почесал затылок. — И ещё двадцать — за дерзость. А потом — в камеру, на хлеб и воду. Дальше было всё как в тумане: фалака, невыносимая боль не только в ступнях, но и во всём теле, тюремная камера, в которую едва проникал свет от факела в конце коридора, холодный пол, сырая вонючая солома… Кто-то больно укусил за ногу. Крыса! Какая мерзость! Мерджан с силой пнул её и скрючился на соломе, обхватив колени руками. Возмущённо пискнув, крыса исчезла в одной из многочисленных щелей. Всю ночь Мерджан не мог уснуть от боли и обиды, а утром стражник принёс «завтрак» — кусок заплесневелого хлеба и кружку воды, в которой плавали личинки каких-то насекомых. Чуть позже заглянул подавленный Мехмед: — Спасибо, что не сдал… Прости. Не думал, что так выйдет. — Да ладно… Чего уж… — Чернила я доварил. Зия-эфенди остался доволен… Мехмед принёс тёплое одеяло, свечи, кувшин с водой, чистую кружку, большую лепёшку, яблоко и пузырёк с белесоватой жидкостью: — Это маковое молочко. У знакомого лекаря достал. Помогает от боли. Только принимай по три капли в день, не больше, а то отравишься. Кажется, жизнь начала налаживаться. Ещё бы иметь возможность учиться, ведь время не ждёт… Когда Мехмед занёс вечером тетради и письменные принадлежности, Мерджану было уже не до учёбы. Попробовав с утра маковое молочко, он впал в необычное состояние: мысли растекались, перед глазами появлялось лицо покойной матушки, через которое проступали черты Анны, немного расплывающиеся и превращающиеся в образ милой Шахи. Казалось, будто бы это один и тот же человек, для которого время повернулось вспять… Делать ничего не хотелось. Кое-как Мерджан заставлял себя выполнять задания по латыни, французскому и германскому языкам, но пузырёк с маковым молочком притягивал и манил, ведь с помощью этой драгоценной жидкости можно было увидеть Шахи как в реальности, а не во сне или в мечтах. Не прошло и недели, как двери в камеру отворились и двое стражников закинули внутрь нового жильца — того самого Махмуда, из-за которого случилась вся эта досадная история. Едва паренёк коснулся пола, как тут же подполз на четвереньках к решётке и забарабанил по ней с дикими воплями: — Скоты! Османские свиньи! Выпустите немедленно! — Поговори тут у меня… — послышался недовольный голос удаляющегося стражника. — Негодяи! Не имеете права! — заорал Махмуд и со всей силы ударил по решётке. — Не ори, нарушитель с…покойствия, — буркнул Мерджан и уставился в тетрадь с французскими словами, которые никак не удавалось запомнить. Махмуд удивлённо обернулся, как будто только поняв, что он в камере не один: — Ой, это ты… Наверное, я должен тебя поблагодарить… — Мехмеда благодари. — Это тот здоровяк? Лихо он всех раскидал! Не знаю, как без него… В коридоре раздались шаги и туповатого вида стражник просунул в окошко два куска хлеба и две кружки с водой. Мерджан предпочитал не трогать заплесневевшие горбушки, а протухшую воду использовал только для мытья рук. Махмуд же, ещё не наученный горьким опытом, схватил хлеб и уже собирался запихнуть в рот, но принюхался и сморщил нос: — Это же плесень… Фу, гадость! Арестантская пища полетела на пол. Из темноты появилась тощая крыса, схватила кусок и потащила в своё убежище. Навстречу ей выскочила другая. В борьбе за плесневелую горбушку они сцепились и кубарем покатились вглубь коридора. «Совсем как люди. Может, и мы такими станем», — подумал Мерджан, отломил половину припасённой со вчерашнего дня лепёшки и протянул соседу: — На вот… Махмуд с благодарностью взял относительно свежий хлеб и стал жевать. Водой тоже пришлось поделиться. Ничего, Мехмед сегодня заглянет и принесёт ещё. Не для того же спасали этого бедолагу, чтобы он тут умер от голода и жажды. — Как тебя зовут? — спросил маленький арестант. — А то даже не знаю, за кого молиться… — Мерджан. А ты Махмуд? Мальчишка вздрогнул и скривился: — Дурацкое имя! Азат я! Азат, а не Махмуд! Они всё у меня отняли! Всё! Даже имя! — Угу, — буркнул Мерджан. Азат и Азат, чего кричать-то. Эка невидаль — имя поменяли. Всем меняют. Константин Всеволодович Мещерский — вот это имя, не то что какой-то там Азат. — Они мне всю жизнь поломали! — продолжал сосед изливать душу. — Думаешь, я какой-то землекоп или свинопас? Да ты представить себе не можешь, кто я такой! — П…ринц. Не иначе. — Мерджан внимательно взглянул на взъерошенного мальчишку: выразительные чёрные глаза, смуглая кожа, правильные восточные черты лица, длинные волосы цвета воронова крыла. — П…персидский принц. — Принц не принц, но вроде того, — неожиданно согласился Азат. — Мой отец был правителем города Ван. Его убили османские псы, потом насадили голову на копьё и возили по улицам, запугивая народ. Мать затолкала нас с сестрой в подземный ход и подожгла дворец. Она должна была догнать нас, но… — Азат судорожно сглотнул, — так и не пришла. Мы долго скитались, ели ягоды, какие-то корни, кору с деревьев. Нас приютила деревенская целительница-христианка. Пожалела. Она на отшибе живёт. Вроде в деревне, а вроде и нет. Местные её боятся, за ведьму считают. Она травы собирает, людей лечит. Может и ведьма, кто знает… Сказала, что у сестры — дар лечить людей. Теперь вместе лечат. И я помогаю, чем могу. Помогал. Пока не забрали. Османские свиньи! Ненавижу! — Тише ты! Здесь даже у стен есть уши. — Трус! Ты такой же, как Хюма. Она тоже всё время осторожничает. — Хюма? Кто это? — Сестра моя. Хюмейра. Парнишка обхватил колени руками и грустно вздохнул. Его боевой дух постепенно улетучивался. — Как ты здесь оказался? — Мерджан решил сменить тему разговора. — Подлечили немного, а потом на фалаку, сто палок и сюда. Я же нарушитель спокойствия. — Сто палок? — Мерджан почувствовал, что волосы становятся дыбом. — И как ты ещё жив? — Я живучий! Мерджану было жаль делиться драгоценным маковым молочком, облегчающим боль и порождающим счастливые видения, однако он протянул соседу пузырёк: — Вот выпей. Три капли. Не больше. — Маковое молочко? Не буду я это пить! И тебе не дам! Хюма говорит, что от него мозги превращаются в дерьмо! — Махмуд разом вылил содержимое флакона на пол. — Одурел? — Мерджан с удовольствием бы стукнул маленького наглеца, но затевать драку не хотелось, да и сил не было. — А Хюма не говорит, чем лечить разбитые палками ступни? — Конечно! Почти все болезни можно вылечить нажатием пальцами. Здесь, например, — он очертил пальцем место на руке, — надавливаешь, чтобы избавиться от боли. Попробуй! Мерджан довольно быстро нашёл все необходимые линии, точки и треугольники и, о чудо, боль начала отступать. — Вот так, — довольно потирал руки Азат. — И не пей всякую дрянь! Добром это не кончится! Вечером заглянул Мехмед. Принёс свечи и немного еды. — И ты здесь, — усмехнулся он, глядя на нового арестанта. — Уж лучше, чем с этими… — «Этих» уже отправили в Эдирне, в янычарские казармы. — Ну хоть что-то радует… Мехмед ушёл. Азат долго сидел неподвижно, а потом заговорил: — Хорошо тебе. Друзья есть. А я всю жизнь один. Почему? — Выделяешься с…слишком. Людям не нравится, — решил поумничать Мерджан. — А что делать? — Стань не…заметным. — Как ты? Мерджан кивнул. За два года в казармах Эдирне и четыре в Эндеруне он научился быть настолько неприметным, что иногда полностью сливался с окружающей обстановкой. Азат придвинулся поближе: — А как мне это сделать? — Будь как все. Меньше говори — больше слушай и молчи. Волосы обрежь… — Да ты что! Волосы сохраняют ум и силу. И ещё это связь с Божественным. — Чего? — Связь с Божественным. Так Хюма говорит. Ну раз Хюма говорит, спорить тут бессмысленно. Да и вообще, кто спорит, ничего не стоит… После утраты макового молочка Мерджан почувствовал, что мысли проясняются, и решил выполнить задания по геометрии, но не тут-то было: Азат начал ползать по камере, простукивая пол и стены. Из-за ран на ступнях он пока не мог ходить, но передвигался на четвереньках весьма резво. — Чего не сидится? — насмешливо спросил Мерджан. — Здесь пустоты, — прошептал Азат, — можно сделать подкоп и сбежать. А вдруг там подземные ходы? — Ходы, конечно. К морю и во дворец. Ещё в город. — Мерджан взял чистый лист бумаги и схематично изобразил подземную часть Топкапы, которую прекрасно помнил с тех пор, как сделал семь копий с чертежа, хранящегося в Архиве. — Как-то так. — Ух ты! Если подкопать немного, то можно сбежать отсюда. — С…бежишь ты и куда пойдёшь? — В казармы нельзя — сразу сдадут. Домой вернусь. Наверное. Мальчишка задумчиво уставился в чертёж. Видимо, свобода манила и пугала его одновременно. Куда бежать без денег, без документов? — А откуда ты знаешь? Ну про ходы, — спросил он робко, — и всякое такое… — В Архиве копирую чертежи дворцов, храмов. Подземелий тоже. — Здорово, — маленький дебошир взглянул с неподдельным уважением, — мне бы так. — Учись языкам, каллиграфии, рисованию. Будешь делать успехи — попадёшь в Архив. Могу с латынью помочь. — Латынь скучная, — с досадой махнул рукой Азат. — Ничего не скучная. На латыни много интересных книг. О медицине, о растениях, о ядах… — О ядах, — оживился Азат, — это любопытно… Чтобы вызвать у соседа по камере интерес к учёбе вообще и латыни в частности Мерджан рассказывал истории о хищном цветке, который поедает насекомых и даже грызунов, об африканской лягушке с парализующим ядом, о грибе со зловещим названием «кровавый зуб дьявола», о волшебном корне мандрагоры, пугающем людей своим криком, и о многом другом, о чём можно прочитать в книгах на иностранных языках. Азат внимательно слушал, жадно впитывая знания, задавал вопросы, потом изъявил желание учиться и уже на следующий день пыхтел над афоризмами, аккуратно переписывая их в тетрадь. Мальчишка в совершенстве знал арабский, турецкий и фарси — старшая сестра постаралась. Зато европейские языки давались ему с трудом. Однако ежедневные занятия принесли плоды — постепенно начало получаться. Мерджану нравилось: он чувствовал себя настоящим учителем, делящимся бесценными знаниями. К тому же, объясняя другому, начинал лучше понимать сам. Даже говорить стало легче — заикание почти прошло. Благодаря познаниям Азата в народной медицине, израненные ступни узников почти не болели и довольно быстро заживали. Особенно ценными оказались приёмы снятия усталости, отключения чувствительности к боли и холоду, и быстрого заживления ран. Да, Хюма знала толк в лечении и успела обучить брата. Так и продолжалась жизнь в заточении, пока однажды утром в дверях камеры не повернулся ключ и не раздался резкий голос стражника: — А ну-ка бездельники-дармоеды, подъём! На чистку дворцовой канализации шагом марш! Мерджан сидел у окна, поглаживая иссиня-чёрные перья спящей птицы. Завершив работу с лекарствами, Халим достал припасы, заботливо оставленные Шекером-агой, и поставил на подоконник большую тарелку с лавашем и запечёнными овощами. Мирно дремавший до той поры ворон встрепенулся и уставился чёрными глазами-бусинками. — На, поешь, — Мерджан отломил кусок ароматной хрустящей лепёшки и протянул птице. Тот аккуратно взял лакомство и комично поклонился. Халим рассмеялся: — Умная птица! Знать бы, как тебя зовут… — Карен! Карен! — крикнул ворон и захлопал крыльями. Тахир вернулся под вечер и сразу начал быстро записывать что-то в тетрадь. На вопрос Халима он только махнул рукой, дескать, потом. Закончив, Тахир показал записи брату и близнецы принялись за обсуждение написанного, внося дополнения и поправки. Мерджану стало всё понятно — в Топкапы не было доступных книг по медицине, поэтому начинающие лекари посещали книжные лавки, просили посмотреть книги, запоминали главное, а потом записывали, чтобы не забыть.

***

Очередной день неприятного путешествия подходил к концу. Шах осторожно спустилась с повозки и обвела взглядом окружающее пространство, надеясь найти ответы на свои вопросы. Ещё один охотничий домик. Поменьше предыдущего, но с огромным количеством дополнительных построек и немного запущенной клумбой возле крыльца. Вероятно, похитители купили или сняли несколько таких домиков, чтобы по дороге не заезжать в города и деревни. Шах неплохо ориентировалась на местности по солнцу и природным признакам, поэтому скоро поняла, что двигались они на восток, иногда на юго-восток. Хорошо бы узнать, в какой город они направляются. А может быть, это какое-то удалённое поместье, где окопались бунтовщики? Интересно, сколько займёт дорога? Тогда можно приблизительно установить пункт назначения. — Мы скоро приедем на место? — поинтересовалась Шах у Рифата, который казался ей самым здравомыслящим из разбойников. — Мне бы хотелось отдохнуть и посетить хаммам. — Хаммам не обещаю, но здесь есть баня, — ответил похититель с безучастным видом. Об остальном — ни слова. Хитёр и осторожен, как и следовало ожидать. Ближе к вечеру представилась возможность посетить баню, которая оказалась маленьким домиком около самого забора. Первым делом Шах заперла дверь на засов — незваные гости ей не нужны. Единственной мебелью в предбаннике была широкая скамья, накрытая чистой тканью, на которой лежали несколько полотенец разной величины и небольшой кусок мыла. В углу стояли вёдра с холодной водой, а на стенах висели ковшики с длинными ручками. Шах сняла одежду, обернулась одним из полотенец, завязала волосы в пучок и, прихватив несколько ковшиков, зашла в смежную комнатку, где было жарко натоплено и на плите грелась вода. Да, не хаммам в Топкапы, но вполне терпимо. Шах полила водой раскалённые камни и помещение наполнилось горячим паром. В бане было довольно уютно, от стен пахло деревом и мылом. Шах удобно устроилась на дощатой скамье и уже была готова покориться желанию нырнуть в приятное полузабытье, как внимание привлекло нечто необычное — сквозь небольшое отверстие в стене на неё уставился человеческий глаз. Что там за нарушитель спокойствия? В печи потрескивали дрова, наполняя воздух смолистым ароматом. Нервно теребя в руках полотенце, Шах злилась на Михримах, на Мерджана, на мерзкого урода, притаившегося за дверью, а больше всего на себя. Это же надо быть такой безмозглой! Наверное, Михримах сейчас нежится в роскошном хаммаме в Топкапы, пьёт шербет и лакомится ароматными фруктами. Хотя может быть, всё и к лучшему. Малышке Айше Хюмашах нужна мать, с этим не поспоришь. Шах мяла пальцами мыло и размышляла. Она точно помнила, как закрыла засов. Как же этот мерзавец пробрался? Наверное, спрятался под лавкой. Надо быть внимательнее! Долгие годы, проведённые рядом с Мерджаном, который умел всё предусмотреть, притупили бдительность. Задумчиво направив взгляд в сторону, Шах потрогала шпильку-стилет, скреплявшую волосы. Кажется, настало время применить оружие. Да нет, много чести… Шах поставила на огонь средних размеров ведёрко с горячей водой, подкинула в топку поленьев и начала медленно протирать руки, шею, плечи банными мешочками с ароматными травами, развлекая таинственного зрителя. Наконец, на поверхности воды появились долгожданные пузырьки. Положив рядом с дверью несколько медных ковшиков с длинными ручками, Шах сняла ведро с огня и резко открыла дверь в предбанник. Наблюдатель вздрогнул и заморгал глазами, тупо ухмыляясь. Вот он какой, Инад, любитель женщин красивых и разных. Высокий и крепкий, довольно молодой, примерно лет тридцати. Наглая красная похотливая рожа. Лучше бы носил маску с клювом, сохраняя хоть какую-то загадочность. Не теряя времени даром, Шах набрала побольше воздуха в лёгкие, и с оглушительным визгом окатила кипятком незваного гостя. Сразу же, не давая мерзавцу опомниться, она схватила большой ковшик и стала со всей силы лупить наглеца, стараясь попадать по самым чувствительным местам. Снаружи резко дёрнули дверь, прочный засов отлетел в сторону и на пороге появился ещё один похититель. Рифат, не иначе. Примерно ровесник любопытного негодяя, немного ниже ростом, с довольно благородными чертами лица и длинными иссиня-чёрными волосами ниже плеч. Пользуясь правом главного, Рифат выволок незваного гостя наружу и прижал к стенке сарая: — Я тебя предупреждал? — Угу… Удар. Инад скорчился от боли. — Говорил, что товар дорогой? — У-у-у… Ещё удар. Инад стал заваливаться набок. — Не слышу ответа. Говорил? — Го… во… рил… — Знаешь, что будет за непослушание? — Зна…ю… — Инад еле шевелил разбитыми губами. Из-за сарая появился ещё один разбойник — на вид лет сорока, с водянистыми глазами и длинным лицом, покрытым сивой щетиной. Динар, наверное, кто же ещё. — Довольно, — просипел он, держась на безопасном расстоянии, — ты же его убьёшь. — Плевать, — буркнул Рифат, продолжая пинать провинившегося сообщника. — Вдвоём мы с ней не сладим, — снова засипел Динар. — Шайтан-баба… — За языком следи, — огрызнулся Рифат, но оторвался от своего увлекательного занятия и впервые взглянул на стоящую в дверном проёме Шах. — Мне очень жаль, — произнёс он, низко опустив голову на манер вышколенных дворцовых слуг. — Этот нарушитель спокойствия будет наказан. Да уж, жаль ему! Как же! Это ещё большой вопрос, кто тут главный нарушитель спокойствия. Шах резко захлопнула дверь и прислонилась спиной к стенке. Только сейчас она заметила, что выскочила в одном полотенце, оставляющем открытыми плечи и ноги до колен. Настроение было безнадёжно испорчено. Оставалось только наспех помыться и устроиться на ночлег в крошечной комнатке без окон, прислонив к двери столик на тот случай, если пожалует ещё какой-нибудь нарушитель спокойствия.