Просыпается Алона мягко и нежно, разве что ноющая рана заставляет её закутаться в одеяло покрепче и снова прикрыть глаза, чуть постанывая себе под нос. Мысли быстро возвращаются в голову, и ей никак не хочется спросонья трепаться с такой, как Е Лань. Не потому что она противная, а потому что эта любительница азартных игр была где-то на одной волне с Клиффорд. А ей хватало и самой себя.
Лёгкий шорох где-то в комнате заставляет Алону разлепить глаза и поискать источник шума. Стоит ей обернуться, как она видит в комнате до боли знакомую высокую фигуру, сокрытую чёрной одеждой. Визитёр резко оборачивается на неё, кивает головой и делает пару жестов рукой.
— И тебе привет, Соловей. Давно не виделись, — хрипит Алона сонным голосом.
Товарищ лёгкими жестами говорит и показывает ей, куда положил банные принадлежности и что принёс на завтрак.
— Как учтиво и мило, спасибо. Наставница решила тебя при случае научить обходительности с дамами? — по-доброму усмехается Клиффорд.
«У вас семейное чувство юмора, да?» — можно было бы легко подумать, что Соловей смотрит с укором и его это задело, если его плохо знать. Он просто не умел реагировать на юмор иначе, как защитной стойкой, и прекрасно знал, что обижать среди Гвардии его никто не собирается никаким образом. Акселю потребовалось немало разговоров с ним, чтобы тот начал спокойно относиться к такому проявлению в поведении некоторых людей, как колкий дружеский юмор.
Алона привстаёт, оглядывает комнату. В интерьере неплохо гармонировали утончённость и роскошь. Зелёно-золотые обои придавали комнате мягкости и света, напротив её кровати стоял столик. На нём чайник и кофейник, из которых поднималась лёгкая дымка. Рядом аккуратного вида салат и свежая лепёшка-мора.
Активный мозг Алоны, к сожалению, слишком быстро возвращается к мыслительным процессам, и внутренний уют раздавливается сосущим вакуумом внутри. Они смотрят друг другу в глаза непозволительно долго, с каждой секундой взгляд собеседника говорит им всё больше и больше о том, что творилось у них внутри.
Он два года метался по Тейвату и не нашёл ничего, что указывало бы на след исчезнувшего друга. Она два года пыталась не сломаться под упавшим на неё грузом ответственности, порой давясь в мерзком и колющем горло комке слёз и безысходности.
Соловей отводит свой взгляд на пол, словно только что провинился в чём-то непозволительно простом и детском. Чём-то, что было ему под силу, но во что он отказался вложиться достаточным образом. Хотя на деле извёл себя до изнеможения, чудом не отбросил копыта в пустыне от обезвоживания, пытаясь перебрать ещё миллион миллиардов песчинок в поисках друга.
«Прости, я не смог его найти. Мне нет оправданий», — Соловей через силу складывает фразу. Под банданой с силой сжимает зубы и очень хочет что-нибудь сломать. В первую очередь — себя. Он слишком привык доводить дело до конца и его не волновали никакие трудности. Есть задача — он должна быть выполнена. Иначе Соловей просто не умел.
— Сядь, — слова из её уст сами по себе принимают тон гневной матери. Он хлопает ладонью около себя. Соловей ослушаться не смеет, садится и болезненно выдыхает, — пожалуйста, остановись. И ты, и Дилюк. Я прекрасно понимаю и сама всё ещё не до конца верю, что он просто исчез, но идёт уже второй год. Вместо попыток найти, скорее всего, мертвеца, мы должны удержать то, за что он жил.
Тон Алоны — мрачный, трагичный, где-то на грани того, чтобы она снова сорвалась со стадии принятия в отрицание произошедшего. Нити скорби перевязывают колючей проволокой каждое слово из её уст и дерут глотку, но она стоически держится.
— Если он всё же смотрит на нас откуда-то с небес, то сейчас бы сокрушался и орал на каждого из нас за то, что мы не можем его отпустить. За то, что не идём дальше, как он это всегда делал, — Клиффорд мнёт простыни, сжимает их в кулаке так, что через ткань на её ладони остаются следы от ногтей. Её голос с каждым словом становится всё тише. Пялит куда-то в пустоту и краем глаза видит взгляд Соловья на себе. Тот сидит сгорбившись, непривычно зажато и скованно для него.
В голове Соловья было совсем пусто. Всю свою жизнь он лишь учился убивать и калечить. Бить и резать. Затем возник Аксель, который каким-то образом имел долгоиграющий смысл в убийстве своих врагов. Его клинок будто и не был орудием убийства, а каким-то инструментом, что сделает мир лучше для массы людей. Он был словно призма, в которой Соловей искал свой смысл в убийстве других.
Но так и не нашёл.
Его лук и стрелы всё также до банальности простой и эффективный инструмент обрыва жизни очередного бандита, фатуйца или монстра. Никакого сакрального смысла, никакой морали. Простая жестокость.
Да и даже сейчас лучше бы Алона пыталась его убить, чем открывала свою душу. Что ей ответить? Что сказать? Что вообще делают нормальные люди в таких ситуациях? Всё происходящее казалось Соловью самой невыносимой пыткой, потому что под его суровой внешностью был абсолютно пустой и слабый человек, который потерпит поражение в подобных взаимодействиях даже с ребёнком, что появился на свет года 4 назад.
Ему хотелось испариться из этой комнаты. Не из неуважения к Алоне, а из отвращения к своей моральной пустоте.
Алона прекрасно чувствует дискомфорт Соловья, еле слышно рычит на себя, чувствует одну сплошную неправильность и одновременно безысходность ситуации.
— Мы нужнее живым. Надо постараться ради тех, кто рядом с нами, — Алона выдыхает это, как аффирмацию, пытается нарушить давящее молчание в комнате.
От этих слов у Соловья где-то ёкает внутри, появляется иррациональное желание коснуться рукой, почувствовать тепло тех единиц людей, с которыми он хоть как-то повязан в этой жизни. Лишь только он успевает задуматься над этим, как Алона медленно кладёт свою ладонь ему на плечо. Его слегка прошибает током от столь редкой для него тактильности. Но вместе с этим куда-то отступает тревога, ощущения и мысли в голове складываются в понимание того, что вот он, живой человек около него. Конкретное лицо, за которое он может постоять и защита которого в критический момент времени будет ему важна.
Он повторяет жест Алоны, для него крайне непривычно чувствовать своими шершавыми и мозолистыми руками тепло другого человека.
"Всё бывает впервые, да и попробовать за жизнь нужно многое, если не всё". — где-то в голове Соловья всплывают слова наставницы.
Соловей кивает Алоне, смотрит ей в глаза, пусть для него это и довольно тревожный и нетипичный жест. Сердце колотится быстрее, чем в любом сражении, но быстро успокаивается, стоит ему начать искать смысл во взгляде подруги.
Клиффорд — не дама в беде и точно не та, кто отдаст добрую часть своей жизни на горевание по усопшему. Соловей видит в ней, в первую очередь, воина. У неё тяжёлый и наполненный внутреннем стержнем взгляд и мощное понимание себя. Такая семейная и яркая черта Клиффордов.
Рутинные мысли возвращаются в голову Соловья, а время, которое он провёл с Алоной так, не поддаётся расчёту.
«Наставница не любит, когда её заставляют ждать», — одной рукой говорит Соловей.
Клиффорд хватило в ответ на слегка недовольное «угу» и кивок. Ей хотелось максимально оттянуть разговор с Е Лань, но, с другой стороны, чем скорее это случилось бы, тем быстрее бы закончилось.
Приведя себя в порядок на скорую руку, она выходит из номера, и её сразу перехватывает учтивая слуга, что провожает в небольшую комнатку этажом ниже. Помещение представляет собой уютный офис, посреди которого стоит изысканный тёмный деревянный круглый стол с углублением с зелёным покрытием, которое обычно было в столах для игры в кости. Справа стояли два массивных книжных шкафа, слева же был тренировочный манекен и оружейная стойка. В атмосфере комнаты витает аромат масла шелковицы и специй, от которых чудом не тянет чихать.
Одним словом, жильё воина и мыслителя одновременно.
— А, госпожа Клиффорд! Я надеюсь, ваш отдых прошёл прекрасно, — Е Лань разводит руки, сидя за столом, приглашая сесть к ней.
— Я бы предпочла перейти сразу к делу, давай опустим формальности и бесполезную обходительность, — Алона садится напротив, складывает руки в замок. Сидит так, будто вытянулась по стойке смирно.
— И это ещё одна черта, которую я так в вас уважаю — прямолинейность.
— Вы до подозрительного благосклонны ко мне, я могу узнать прямой ответ о том, почему вы решили вычеркнуть убийство из моего досье гражданки Ли Юэ? — взгляд Алоны острый, метит в цель. Она понимает, что у неё нет туза в рукаве, но её карты на руках и без того сильны, чтобы не дать загадочной Е Лань диктовать свои условия диалога.
— Давайте скажем так: вдумчивая, жёсткая и прямолинейная женщина на позиции правителя земель Клиффордов и его голоса устраивает меня больше, нежели несколько импульсивный, громкий и только что вышедший из подросткового возраста парень, — Е Лань слабо ухмыляется, делает глоток чая еле задевая чашку губами.
— Во-первых, мы с Акселем ровесники. Во-вторых, оскорбление памяти моего близкого человека — плохой способ наладить взаимоотношения. Ваша оценка моего брата невероятно поверхностна, — Алона крепко сдерживается от того, чтобы врезать по столу кулаком за косвенное клеймление её брата незрелым идиотом.
— Буду честна, я очень сильно доверяю своему чутью, которое редко меня подводит. И моё нутро бьёт сильную тревогу, когда я вижу импульсивных и неопытных юношей у власти, которая им просто не по размеру, — Е Лань бросает проницательный, не менее острый, чем у Алоны, взгляд, уверенность которого подкреплена опытом жизни, — Вы же не выглядите той, кого власть может искусить, попортить, усилить впадения в крайности ощущением своей всесильности. Ну и женская солидарность, в ситуации с вами не могу врать, что она не играет роль.
Алона уже была готова открыть рот, чтобы возразить, но быстрее этого ставит себя на место собеседницы. С её стороны и правда всё было так и её мировоззрению сложно возразить с таким раскладом дел. Поэтому Алона решает выбрать путь просвещения, а не возражений.
— Очень плохо, что вы не знакомы со старейшиной Алой Гвардии Захарием, а также не видели, как он направляет юного господина Клиффорда своим опытом. Спорить не буду, Аксель бывал импульсивен, мечтателен и ощущал себя так, будто может сделать мир лучше одним движением руки. Но вы, к сожалению, видели лишь его ширму. Он никогда не принимал решения один, он всегда просил его одёрнуть от поспешных действий и прекрасно умел принимать свои ошибки, — Клиффорд сверлит взглядом Е Лань, наблюдает как в глазах той закрадывается тень сомнений и мысли о неверном представлении человека, — Правы вы лишь в одном — Аксель был лидером и лидером прирождённым, что умел заразить, воодушевить и призвать других к действиям.
— В таком случае, может, вы мне расскажите о том, как он заразил, воодушевил и призвал других к тому, чтобы помочь ему в свержении собственного отца? — Е Лань ухмыляется.
— Боюсь, это отнимет пару-тройку часов вашего драгоценного времени. Вам придётся узнать всю историю Алой Гвардии из первых уст и то, почему любой на месте моего брата на наших землях поступил бы также, — тон Алоны стал более напряжённым, было ощущение, что вот-вот и она заговорит сквозь зубы.
— Не беспокойтесь, всё моё время я сегодня выделила для вас, — Е Лань подливает чай в пиалку Алоне. — Просвещайте же, госпожа Клиффорд.
Алона чуть поджимает губы, отпивает в меру горячий и немного пряный чай из посуды, чтобы смочить горло.
«Первые записи о Клиффордах, что сохранились в летописях, сопряжены с тиранией Лоуренсов в Мондштадте 4 века назад. На тот момент они описаны торговцами и меценатами, что кормились и кормили других с помощью одного единственного торгового пути с гаванью Ли Юэ. Никому из Монда не удалось наладить тех связей, что имел тогда ещё сравнительной небольшой и не самый влиятельный род Клиффордов. Тогдашний правитель Людовик брал совершенно мизерный налог с любых торговцев, что пользовались их путями.
Несмотря на это, мало кто решался нападать и везти контрабанду через их маршруты. Суровые конвоиры в алых доспехах беспристрастно досматривали любой груз на предмет запрещённых товаров. Мало кто также осмеливался грабить грузы Клиффордов. В паре личных дневников приближённых Людовика говорится о том, что конвоиры в алых доспехах изначально были бандитами, что нападали на караваны Клиффордов. Однако его шарм и проницательность помогли сбившимся с жизненного пути снова стать достойными людьми.
Людовик отлично понимал, как приходят к такой жизни и предлагал бескорыстную руку помощи. Любого другого на его месте посчитали бы наивным дураком и прирезали после пары усмешек, но у Клиффорда получалось невероятно быстро достучаться до человеческого, и через пять-десять минут даже самый нахальный вор мог расплакаться, словно маленький ребёнок.
Со временем молва о прибежище для всех обездоленных сильно расползлась по Монду и окраинами Ли Юэ. Поток желающих выбрать лучшую жизнь в обмен на службу около Людовика стал так высок, что ему пришлось пригласить пару друзей в виде отставных офицеров тогдашних рыцарей Мондштадта, для которых выбор, между пенсией для обучения своим идеалам желающих измениться бандитов и служба тиранам-Лоуренсов, был очевиден. Ещё вчера обозлённые, эгоистичные и мелочные люди, что готовы были прирезать ближнего за миску похлёбки, сегодня были накормлены тёплой едой, строили жильё друг для друга на теперь родных землях и были полны энтузиазма заразить своей волей к жизни и лучшему других. Кто-то перевозил на земли Клиффордов свои семьи, чему Людовик был только рад.
Затем тирания Лоуренсов дошла до своего пика, слухи о прибежище на землях Людовика медленно ползли среди тех, кто оказался неугоден правящей верхушке. Алая Гвардия, что уже давно не была похожа на сброд бандитов, а напоминала касту воинов, собранных в единую семью общей идеей лучшего мира вокруг себя и своих ближних, рвалась на всех парах принять и сберечь угнетаемых в Монде. Людовик же не смел противиться зову своих подопечных и принимал на правах беженцев ближайшие небольшие поместья и земли, накапливая ресурсы и людей для момента, когда тираны просто не смогут ничего противопоставить недовольству народа и его желанию свободы.
Он мог поднять налоги и начать душить Лоуренсов финансово, но для самонадеянных и утонувших во власти узурпаторов он предпочёл сделать вид удобного и простого дурака, который на самом деле опережал их на два шага.
Переломный момент произошёл тогда, когда на одном из больших собраний оказались все представители больших домов, несогласных со властью Лоуренсов. Воодушевляющие слова барда, что в один момент оказался на столах, и его заразительные баллад довели желание свободы и свержения тиранов до пиковой точки. Всего за пару дней ровным строем в алых доспехах стояли все, кто желал посветить себя лучшей жизни всех, кто его окружал.
Многие славные люди в конце судьбоносной ночи соединили свои души и желание свободы с ветрами Мондштадта, что несли в себе горький бриз освобождения. Некоторые выжившие в ту ночь поняли, что не видят для себя иной жизни, кроме как сохранение свободы и ценности жизни ближнего. Они остались на землях Клиффордов, что сильно разрослись благодаря бежавшим от Лоуренсов. Гуннхильдры и Рагнвиндры не смели ничего сказать против, ведь это был выбор людей, что остались под эгидой Клиффордов. Было бы глупо пытаться посягать на свободу, за которую они буквально вчера лили кровь.
Сам же Людовик попросил лишь одного — свободу принятия решений им и его подопечными. Власть же над Мондом он вверял Гуннхильдрам и Рагнвиндрам. Клиффорд никогда не видел себя правителем целой страны и даже после всего произошедшего считал себя хорошим лишь в двух вещах: в человеческих взаимоотношениях и выборе вина к столу. Тем не менее, к нему часто обращались как к мудрому правителю собственных владений и его роль в становлении свободного Мондштадта нельзя недооценить».
— Вот уж не думала, что на страже Мондштадта будут бывшие головорезы и воры, — Е Лань усмехается в поднесённую к губам чашку. — Как ваша гвардия относится к своим истокам?
— Не стыдится и чтит шанс, который выпал их предкам. Тем не менее, менталитет в их рядах выдерживает не каждый. Не стоит забывать, что теперь это каста воинов, которые наивысшим образом чтут подвиг предков и сами готовы создавать подвиги сегодня, — Алона кладёт ногу на ногу, откидывается на стуле. Сейчас она чувствует себя как минимум конкурентоспособной за инициативу в диалоге.
— Как же тогда получилось, что такие доблестные воины поддержали власть вашего брата, что устроил настоящий переворот? — Е Лань складывает руки в замок.
— Всё просто:
собственный покровитель пытался продать их, — во взгляде Алоны злоба и осуждения, направленные на воспоминания и неприятный опыт, а её руки непроизвольно сжимаются в кулаки.
И снова она мыслями в том злополучном дне, когда всё могло быть лучше, стоило лишь быть в этом мире у людей чуть больше эмпатии и меньше эгоизма.
— Как и кому? — теперь в её голосе нет ни грамма язвительности или попыток выказать хотя бы малейшее неуважение подопечным гостьи.
— Тогда ещё набиравшим силу и наглость северным землям Снежной.
***
— Так значит мы теперь просто наёмники? Держу пари, на кладбище сейчас адский шум от того, как в гробу вращаются наши предки.
В небольшом кабинете за гладким дубовым столом, отливавшим в себе свет ламп, собрались десятеро. Воздух в комнате был спёртым до такой степени, что полноценный вздох получалось сделать лишь раз в минуту. Каждое сказанное слово било молотком по голове каждому в помещении. Кого-то забрали с патруля и он сидел в полном обмундировании, отчего каждое движение сопровождалось лязгом серебряно-алой стали, кого-то разбудили из такого шаткого последние дни сна.
Первый лейтенант Захария, Сол, будто бы уже был готов схватить свой клинок и вырвать ситуацию, в которой оказалась вся Гвардия, из воздуха, и изрезать, изничтожить сотней молний с помощью своего Глаза бога и скинуть в бездну. Его немного неухоженные зубы были обнажены и до страшного хорошо дополняли его напряжённое от гнева лицо. Прядь обычно собранных в хвостик волос перекрывала его глаз, капилляры внутри которого были близки к тому, чтобы взорваться.
«Я думал хотя бы ты поймёшь меня, но вижу возраст на тебя сильно влияет. Старый друг, купи себе небольшое поместье в Монде, выйди на пенсию и не мешай мне делать нас всех куда более значимыми. Твои взгляды пацифиста не делают из тебя хорошего воина. А мне нужны воины, что возьмут от жизни то, что им положено по праву», — Захарий прокручивает эти слова Ганса Клиффорда в голове, притуплённая выдержкой и терпением злоба в душе хотела найти выход, вот только ситуацию это бы никак не исправило. Нужно было держать свою голову холодной.
Сделать из тех, кто веками защищал Мондштадт, оружие для экспансии? Да ещё и в сговоре с какими-то северными людьми, о которых ходит столько слухов? Это тянуло на полнейшее богохульство всем принципам Алой Гвардии.
— И сколько у нас осталось времени, Захарий? — доносится слишком встревоженный и обеспокоенный голос для одного из солдат.
— День собрать вещи и свалить тем, кто не собирается участвовать в этой бестолковой идеи расширять величие Гвардии и Клиффордов, — Голос Захария удручён, разочарован и резко контрастирует со злобным тоном остальных в помещении.
— А я не собираюсь уходить! — раздаётся удар латной перчаткой по столу и звон доспехов другого сидящего. — Я не собираюсь просто так оставлять здесь прах своего отца и деда!
— И лучше ввязаться ради этого в войну в собственном доме? Я не потерплю и раны на ком-либо из тех, кого мы оберегаем! — доносится один недовольный голос.
В помещении поднимается галдёж, чувства и желание защитить живых и не посрамить поколения своих отцов схлёстываются в ожесточённой словесной схватке. С каждой секундой градус отчаяния в комнате повышается, и складывается ощущение, что через пару мгновений здесь всё взлетит на воздух. Хотя находящиеся здесь были бы этому глубоко в сердцах только рады, лишь бы не застать лично такой бесславный, грязный и подлый закат истории защитников в алых доспехах со свободных земель.
Но какая речь может идти о свободе, когда воинов, больше всего уважающих честь, ставят перед выбором слепой службы за деньги или ухода с родины, которую верой и правдой заслужил каждый их предок?
— Так что в итоге, Захарий? Мы примем эту судьбу, уйдём без какого-либо сопротивления, как паршивые псы? Или мы просто расходный материал, который не имеет права на выбор в своей жизни?! — Сол пронзает Захария навылет своим взглядом. Время вокруг будто бы застывает и все с призрачной надеждой смотрят на Захария, что упёрся руками в стол и смотрел то ли на блики фонарей на глянцевой поверхности, то ли куда-то под ноги стражникам у дверей. Один из них делает шаг, и время для Захария растягивается так, что он может осязать каждое мгновение. Чувствует, как напряглись скулы, а внутри начал бушевать вакуум. Успевает мужчина подумать лишь об одном.
«Теперь наша судьба в ваших руках, юный господин. Я надеюсь, что моих наставлений хватило для вашего верного шага в бездну сейчас».
— У нас всегда будет выбор. — Все внезапно оборачиваются на стражника, подавшего голос. Тот снимает шлем, тень которого скрывала его лицо. Он зачёсывает волосы назад и надевает очки, оглядывает всех собравшихся скорбным и одновременно решительным взглядом.
— Наследник. — Удивление неряшливо выпадает с языка одного из собравшихся.
Клиффорд уверенным шагом пересекает комнату и равняется с Солом, который смотрит на него не то с недоверием, не то с надеждой. В комнату будто влетел освежающий бриз самого Анемо Архонта, а в сердце каждого снова зажглась вера в лучшее мелким, но всё же тёплым, огоньком.
— Четыре сотни лет героических подвигов и сильнейших примеров чести, десятки тысяч спасённых жизней, тысячи детей, рождённых в любви между лучшими из лучших. Сотни героев, что отдали свою жизнь за идеалы моих и ваших предков! — Аксель звучит громко, уверенно, ярко. — И чтобы я стал свидетелем падения такой истории в бездну?! О-о-о нет, как бы не так! Нет в мире такой цифры денег, за которую можно продать это наследие! — Клиффорд с размаху кладёт латную перчатку на наплечник Сола, чем громко гремит, разгоняя тишину комнаты, — Я делил с вами одну трапезу, учился на опыте одних и тех же героев, оплакивал вместе с вами дорогих и уважаемых нами людей! И это ради того, чтобы мой жадный и свихнувшийся старик променял вас на каких-то северян и идею стать ещё значимее? Как бы не так, — последние слова Клиффорд агрессивно выдыхает, его взгляд наполняется ненавистью, а внутри клокочет желание выжечь происходящую несправедливость с лика Тейвата праведным пламенем.
Он подходит к Захарию, тот ему медленно кивает, в его взгляде полное осознание того, к какому шагу они оба готовят людей.
Переворот.
Клиффорд обводит взглядом всех собравшихся ещё раз, все они выпрямились и искали в каждой фибре юного наследника спасение, надежду, возврат всех привычных и таких дорогих их сердцу вещей на место. Аксель чувствовал, какой неимоверный вес сейчас имеет каждое его слово, каждая его мысль. И именно сейчас он чувствует, насколько точно и правильно он может их донести. Каждая мышца его тела была наполнена силой и ощущением правильности того, что он делает.
— Сегодня мы пройдём маршем, который покажет наше единое несогласие и недовольство низкими попытками моего отца променять честь на сражение за тех, кто ему больше заплатит. Мы не выкажем гнева, мы покажем лишь нашу уверенность в том, что мы правы, — Клиффорд понижает тон речи, в его словах ярко ощущается нотка недовольства, однако доминирует в высказываниях юного господина сдержанный оптимизм.
В воздухе на эти слова повисает молчание. Такое, что с каждым мигом может закопать абсолютно всё стремление к действиям огромной охапки грязи сомнений.
— А как нам знать наверняка, что вы не заодно со своим стариком? Что если это всё ловушка, подстава? — в комнате от слов Сола снова становится тяжело дышать, огонёк надежды был готов снова потухнуть.
— В таком случае можете убить меня. Прямо здесь и прямо сейчас. А также не забудьте про мою сестру, — Аксель поворачивается к сидящим спиной, глядя в непроглядную тьму за окном, а второй стражник у двери снимает свой шлем, под которым действительно оказывается наследница.
Алона сглатывает как можно тише, она стискивает зубы, старается дышать ровно. Отлично ощущает ту невероятно тонкую грань и критичность ситуации, в которой они находятся. Но нутро кричало, что именно так начнётся история Акселя, как правителя. Он точно знает, где находится грань пустых бравад и искренних слов в тяжёлой ситуации. Аксель не мог проиграть и потерять жизнь прямо здесь.
Все сидящие вздрагивают, когда Сол обнажает свой меч. Ситуация, кажется, достигает предела свой напряжённости, и её струны можно ощутить, дёрнуть и рассечь. Алона нервно вздыхает и чувствует, что сорвётся, стоит мечу лейтенант подняться хоть ещё на миллиметр выше. Однако его клинок неуклонно сморит в пол.
— Тогда убейте вашего отца моим клинком, — Сол перехватывает рукоять меч и подаёт его Акселю лезвием вниз. Клиффорд же же разворачивается и подходит к лейтенанту.
— Я не собираюсь лишать своего отца жизни, только власти, — Аксель придвигает сжатый кулак Сола к его груди. — Каким бы ублюдком он ни был за совершённое решение, он всё ещё мой отец. Моё оружие на сегодняшнем поле брани — моя и ваша честь, убеждения и вера в лучшее, что есть в этом мире. Ничья кровь сегодня не должна пролиться, — Клиффорд впервые тупит взгляд в землю, но лишь на миг. — А после каждый из вас, от командира до рядового, решит, насколько вы готовы вверить власть мне.
В комнате вновь повисает тишина. На сей раз абсолютно пустая и лёгкая. Слишком иррациональная для мига, когда происходит переломный момент. Через несколько секунд звучит шум стульев и доспехов. Все лейтенанты стоят по стойке смирно, приложив кулак к сердцу. Символ повиновения и признания в Гвардии.
— Мы ждём приказов, господин, — Захарий говорит спокойно, но внутри еле сдерживает чувства гордости и уважения к своему подопечному. В голове то и дело мелькает слово «Справился, справился, справился». Неуверенный и скромный мальчик, которого ему представили 13 лет назад, теперь держит за узду уважение и власть в самый критический момент в истории Алой Гвардии и династии Клиффордов.
— Собирайте всех! Мы пойдём маршем прямиком в поместью моего отца. Разоружите на пути всех, кто, скрепя сердце, согласился на бесчестные условия Ганса Клиффорда. Каждый из тех, кто пытается сейчас примирится с этим бардаком, сейчас на грани. Напомните им о том, чего они на самом деле заслуживают!
— Есть! — раздаётся хором. Солдаты быстрым шагом покидают комнату, оставляя в ней лишь Захария и наследников.
— Сэр? — Захарий хочет продолжить мысль, но Аксель жестом его прерывает.
— Оставим разговоры до тех пор, пока победа не будет нашей, мы только начали. Ступай к нашим, — наставник отвечает Клиффорду таким же уверенным «Есть!», как и его лейтенанты.
Аксель и Алона остаются в комнате наедине с осознанием успеха изначально невероятной и дерзкой задумки. Но у них получилось. Хотя Алоне не хотелось лукавить внутри себя, ведь она всего лишь вскрыла сомнительные документы, что готовились Гансом для создания такой ситуации. Аксель же подсуетился получить подстраховку у Варки на случай экстренной ситуации в случае их провала, и сейчас сделал то, чего на его месте не смог бы сделать никто другой.
Сейчас Алой Гвардии был нужен именно Аксель Клиффорд. Он заслужил быть в центре внимания своей непоколебимой решимостью и убеждённостью в своих взглядах, за которые был готов умереть даже здесь и сейчас, стоило собравшимся остаться хоть чуточку скептичнее и подозрительнее к бравадам наследника.
Алона резко притягивает брата к себе и оставляет крепкий поцелуй на его щеке. Восхищение им било ключом внутри неё, а в своих речах он был привлекательнее любого мужчины, которого она только могла представить.
— На удачу, — отвечает она на немой вопрос в глазах брата, что поднёс руку к месту, где были её губы.
— Значит, теперь мы точно справимся, — ненадолго, но крепко сжимает в объятиях сестру Аксель. — Пойдём, мы нужны нашим людям.
***
Строевой шаг и лязг доспехов сегодня ощущались чем-то естественным и абсолютно неотъемлемым от пения сверчков в темноте ночных полей. Слегка морозный воздух и ветерок будто бы сдерживал лавину чувств в Клиффорде и был словно обезболивающее. Гнев соседствовал с тревогой, дрожь в теле от которой он будто отложил на потом.
Все сомнения безжалостно хватались рукой чувства долга и необходимости происходящего и забрасывались на второй план. Вся рефлексия останется после тревожному и ещё непонимающему мир полностью Акселю, что сейчас был отправлен куда-то глубоко в недра души человека, что ведёт несколько сотен своих верных подчинённых брать то, что они заслужили и что им положено чисто по-человечески. Сейчас правитель и господин Клиффорд должен вписать в историю своей семьи несколько громких строк. Ради мира и процветания будущих поколений.
«Правителю, пожалуй, полезно отбрасывать человеческое и мыслить волей своего народа. Кому-то ведь нужно идти на отчаянные поступки и брать ответственность? Меня роль этого кого-то вполне устраивает», — Клиффорд активно сглаживает мандраж и пустоту, что высасывает массу ментальных сил, внутренним монологом. На секунду в голове проскакивает максимально дурацкая мысль о том, что сейчас он остановится, скажет что всё это шутка и все свободны. Тут же он представляет другого себя, что даёт ему пощечину и говорит собраться, сконцентрироваться, держать ум острым и не подпускать даже самые малые крупицы сомнений.
Периферийным зрением он на секунду смотрит на руку сестры, что идёт рядом с ним. Ему хочется крепко схватить её ладонь, попросить, чтобы та сказала о том, что они всё делают правильно и у них всё получится.
Пожалуйста-пожалуйста, скажи что я не делаю абсолютно глупую вещь.
Аксель не мог и припомнить, когда Алона делала бы что-то, к чему даже хоть немного можно было бы применить слово «неправильно». Всегда такая собранная, правильная, чертовски правильная, умная и будто бы имеющая методичку по тому, как жить эту жизнь. Хочет снова попытаться себя ударить грузом сомнений, но тут же вспоминает поцелуй сестры на своей щеке. Тот срабатывает словно оберег и мгновенно дарит внутренних сил. Ну стала бы такая женщина, как она, награждать таким поцелуем кого-то недостойного?
Разве можно в Тейвате сыскать кого-то столь же искусного в понимании своего ближнего, с таким запасом слов поддержки и утешения, вроде тебя? Задрал. Иди и забери то, что принадлежит тебе. И да, прозвище «Мастер Клиффорд» тебе очень к лицу, Аксель.
В душе Аксель уже пишет будущую историю, о которой мечтает сейчас, когда делает очередной уверенный шаг сапога и снова не даёт себе уйти на грань невероятного волнения и мандража от ситуации. Он мечтает о том, чтобы на пергаменте было чистым подчерком написаны строчки о том, что его отец прожил ещё лет десять, написал мемуары и скончался во сне, а сам же новый господин Клиффорд не дал вековым традициям пасть под гнётом жадности.
Аксель прекрасно знал, что дела в их владениях шли так себе. Его дед безбожно прожигал мору и совсем забросил ведение торговых дел. Авторитет клана Клиффордов тогда сильно упал и лишь с помощью Крепуса Рагнвиндра и его поставках вина по их торговому маршруту дела получалось связать концы с концами. Дед Акселя умер рано, бабушка и вовсе умерла при родах его отца. Сам же отец получил бразды правления в четырнадцать и, по словам стариков из гвардии и Варки, с первого дня грезил величием своих земель и своего рода.
С детства это оказывало влияние и на самого Акселя: «Ты должен быть лучше», «Ты должен быть умнее», «Взгляни как прекрасно справляется твоя сестра». Если бы не Захарий и его умение хвалить любой прогресс, а также находчивость господина — Клиффорд бы до смерти себя извёл, стремясь стать идеалом, который от него требовал отец. Найти хотя бы каплю искренней радости от него за результаты, которых добивался Аксель. Хотя бы частичку уважения.
Но теперь это в прошлом.
Обида за тех, кто его искренне уважал и подбадривал в сложные моменты жизни, клокотала в сердце Клиффорда. Ласковые «славный малый», которые он слышал от воинов Алой гвардии, наставления от ветеранов отношение к нему, словно он им как родной… Нет, он не позволит столь славным людям лишится всего, что заслужили они и их предки.
Шаг Акселя становится настолько каменным и чётким, насколько возможно. Лязг доспехов сотен верных ему подданых позади разгонял кровь, а зубы сжимались от шквала эмоций внутри.
Я не отступлюсь, я не сдамся, я верну этим людям всю доброту, что они мне дали.
