ну же, расскажи, что не

всего минут десять пути, но серёжа успел прям затрахать каждого. ярик прижимал уши пальцами, лишь бы только не слышать, как кудрявый хуями кроет половину населения земного шара и ржёт в натуральную лошадь. саня обычно не молчит, когда происходит лютая кринжатина, но сейчас не вступает, потому что не хочет создавать шума больше, чем серёжа. поэтому он просто гонит быстрее, чтобы так же скоро спровадить кудрявого. — всё, приехали! — ваня хлопает рукой по бардачку и прерывает очередной влажный рассказ серёжи о том, как и с кем он успел нацеловаться на прошлых фестивалях и что ему абсолютно за это не стыдно, а только весело. — слава богу, — тихонько бросает себе под нос ярик, которому «повезло» сидеть с кудрявым болтуном на задних. четверо выходят из машины, и ваня, как с цепи сорванный, несётся вперёд к шатру участников фестиваля — лишь бы кудрявый не увязался. а он правда не идёт следом. жмёт едва знакомым сане и ярику руки, машет так душевно, словно его правда тяжело отпускать, и уходит в сторону скопления людей выпивающих. — заебёт же, язва, — парадеев качает головой, скрещивая руки на груди. — хоть бы ванька не доебал, — ярик подытоживает, смотря другу вслед. • ваня не собирался отвлекаться от своего выступления, но посмотреть кого-то из музыкантов всё равно хотел: и опыта набраться, и в целом потусить. правда не сильно тусить, а то вспотеет, разгорячится и на своей песне обязательно облажается. и, конечно, ване хотелось посмотреть на серёжу. скользкий диалог в их первую встречу, в самом деле, оставил саднящую полосу на душе; ваня игнорировал чувство, хотел думать, что кудрявый просто посмеялся от неловкости разговора или потому что он дурак. но он смеялся над ним, наверняка. это обижало, ване удавалось только докрутить себя оскорблённого и надеяться на хорошее, а готовиться — к худшему. — боишься? к ваниному плечу притёрся кто-то. с хриплым звуком серёжа отпил что-то из высокого красного стаканчика. он стоял рядом, но смотрел на сцену; смотрел оценивающе, как на ваню тогда, и это раздражало — свой «синдром бога» можно было и дома оставить. — ни капли, — соврал ваня, пряча руки в карман. — это пло-охо, — серёжа причмокнул, морща лицо от вкуса напитка. — значит тебе не важно, как ты выступишь. — всё ты знаешь, — огрызнулся, опуская взгляд вниз. — ну, не всё, — пожав плечами, кудрявый запустил полупустой стакан в мусорное ведро в паре метров. — знаю, что пиздишь, чтобы мне понравиться. ваню вынесло. он прикрыл ладонью рот и засмеялся — это было плохо слышно из-за тяжелейших басов из колонок, но заливистый смех аж глотку ване прочистил, он теперь и петь будет раз в пять чище. — хуйню сморозил, — перекрикивает музыку ваня, наклоняясь над ухом серёжи. — м? правда? кудрявый разворачивается, задевая кончиком носа чужую щёку. он быстро приподнимает голову, будто поглаживая ванино лицо — тот, как от огня, одёргивается с ужасом в глазах. серёжа не говорит ничего, только смеётся — устоявшаяся гримаса на его лице. он откидывается назад так, что крупные кудри из-за лёгкого ветра падают на глаза, и ваня только сейчас замечает, что сзади у него выбрит затылок — такой выёбистый, что даже рисунком нот волосы выбрил. господи, фрикан. — ну, я погнал, я следующий, — орёт ване почти в лицо, а ему и неинтересно. но остаться он всё же решил. ваня прошёл вперёд — бэйдж участника позволял, да и ребята «твичёвские» пропустили за пару сэлфи. он застал, как серёжа поднялся на сцену по боковой лестнице, отсалютовал персоналу и какой-то незнакомой распальцовкой отдал только ему известные сигналы двум парням из технического персонала. он это сделал, и на сцене пропал свет — благодаря только одному фонарю у края был виден тёмный силуэт серёжи за диджейским пультом. перед серёжиным выступлением даже не вышел конферанс, оно началось с огромной надписи «JOJOHF» на экране: она скакала с помехами, как глитч-картинка. ваню это не впечатлило — дешёвая футажная приблуда. вспыхнул свет над серёжей — он поднял руку вверх в жесте «козы» и толпа слушателей загудела, прыгая на месте. серёжа, виляя перед диджейской установкой, крутит диски на панели, и из колонок, с специфическим скрипом, раздаются звуки, как в старой восьмибитовой игре. они сначала в одном темпе бьют по ушам, а потом всё быстрее и быстрее, смешиваясь с однотипным битом, расщепляющимся будто на крупицы к концу. когда серёжа переходит на драм-пад, — надо признать, что то, как он делает две задачи одновременно выглядит чисто и профессионально, — в музыке появляются звуки, похожие на капли, падающие на металлическую поверхность гулко, с жирным эхо. 
— ты читал курта вонегута?… а, это диалоговые вставки. ваня знает, что многие музыканты так делают, но это же ещё надо как-то обыграть. и серёжа, твою мать, делает это не «как-то» — он делает это так, что у дипинса отвисает челюсть. чужой мужской голос начитывает текст, а серёжа отходит от пульта, пуская запись бита на репит. надевает очки с цветными жёлтыми линзами и уходит в другую сторону сцены — там стоит какой-то стол, подсвечивающийся сверху. свет софита спереди приглушается почти к самому минимуму, а на экран выводится запись, где чётко видно серёжины руки, они водят по столу ручкой, и на экране, прямо, так сказать, из под пера кудрявого, выходят рисунки: в одну линию, чёткие красивые силуэты двух мужчин, ведущих диалог. 
— да
 — «колыбель для кошки»?
 — нет. толпа зрителей не кричит и больше не бесится, пока темп музыки остаётся тот же; все смотрят на сцену, и ваня впервые застал такое: это и про шоу, и про завороженных людей, не отрывающих взгляды. 
— итак, в этом романе мир погибает, потому что во льду обнаружена молекула, которая превращает всю воду вокруг неё в лёд… рисунки серёжи, один за другим, меняются плавно и так, словно это всё неправда, это вырезка какая-то, нагло спизженная у кого-то действительно талантливого — ваня не хочет принимать, что серёжа уделал его совсем не так, как если бы поставил «камень» на «ножницы». он будто бы выиграл войну кровопролитную, уничтожив единственного ваню. кудрявый рисует молекулы, заставляя их метаться по пространству холста — потихоньку вливая цвета, он оживлял то, что оживить нельзя. удивительно. будет просто чудо, если ваня не заплачет или что-то типа того, но он хочет; он хочет испортить выступление, кинуть на сцену бутылку или поджечь, блять, шатёр, лишь бы все отвлеклись — ваня стремительно и решительно падал на дно, когда понял, что злится и завидует. — …поскольку все воды мира связаны — ты понимаешь: от ручейка к озеру, потом реки, океаны… оставляя на экране рисунок дрожащей молекулы, разрастающейся волнами, серёжа бежит к пульту и выкручивает микшер на полную, и ваня ветром на щеках принимает на себя сочный грув, уже больше рокерский, с тяжёлой гитарой, по которой, кажется, отвёрткой елозят. ваня морщится, он к такому не привык, но то, что музыка, созданная точно под пальцами серёжи, вызывает чувство тревоги и паники, говорит о том, что его творчество очень живучее. в центре толпы зрителей быстро заворачивается воронка из тел, похожая на явление муравьиного круга* — было бы хорошо, если в этом случае обойдётся без смертей. — …весь мир застывает и погибает. и эту молекулу называют «лёд девять». сэмплированный «вау», вперемешку со звуком трескающегося льда, вырывается из мониторов и колонок с оглушением, и толпа, в такт тому, врезается друг в друга, поделившись на две стороны так устрашающе и воинственно, что ваня успевает заметить, как пара-тройка огромных парней отлетают друг от друга с хрустом, придерживая носы — у них кровь сочится над губами, но им всё равно, даже когда в это дело вмешивается охрана, разгоняя угрожающий безопасности других зрителей слэм. — спа-асиб-а! — серёжа гармонично вклинивается в свою же мелодию, плавно сводя её на нет ползунком микшера. он сходит со сцены так, словно не сделал ничего; словно не взорвал тысячи умов и не заставил чужие капилляры лопаться от эйфории и дымящегося адреналина в теле. • иксайл находит ваню в шатре для сценического инвентаря. тот сидит на земле, спрятавшись за микрофонными стойками, уткнувшийся в свои же колени. — ванё-ок, — илья напуганно раскачивает ваню одной рукой, будто бы боится, что тот не дышит. — я не пойду выступать после такого, — ваня шмыгает, сильнее вжимая голову между колен. — ты про серёгу-то? — хмыкает старший товарищ, и даже в этом мимолётном звуке слышно, что он нервничает. — не спорю, он в своём жанре крутой, но он даже не в одном блоке с тобой. — я позорище. — да, если откажешься, — ваня поднял глаза, когда илья принялся его успокаивать, продолжая говорить о том, что творчество серёжи не то чтобы не идёт в сравнении с ваниным, оно на фестивале в принципе ни с кем не борется. это самобытная история, и кудрявый здесь тешит своё эго в поиске единомышленников. — это нормально, что мне хочется набить ему ебало? — поднимаясь с пола, ваня зависает на секунду, смотря вверх. — у тебя будет возможность, только тебе хапнуть надо перед этим. — выступлю и нажрусь. и мысль об этом ваню неожиданно бодрит; не пугает почему-то — ваня же не дрался никогда, последний его пинок по животу был когда он ещё в утробе сидел. он помнит, что злился в подростковом времени на всё подряд: на училок в школе, на разодранные колени после велосипеда, на маму, которая не отпускала гулять. но злиться на чужую музыку… впервые. • всё равно что на ринг выходить. ваня трясётся, пружиня на полусогнутых ногах; крутит микрофон в руке, да всё что угодно делает, лишь бы унять внезапно объявившийся тремор. внутри всё разом скомкалось; сердце никогда не болело, а теперь ревело даже что ли. словно вот-вот ему выходить и бить в чужую морду, не зная последствий. — да ну-у, ты чего какой дёрганный? а ваня думал, что серёжа уже в коме алкогольной. по нему видно, что он едва вписывается в повороты и не держит равновесие. он даже не заметил, что ему кто-то шнурки на кедах связал друг с другом. ваня подумал, что если споткнётся, то и поделом ему. — давай потом пообщаемся, окей? он умудряется докучать ване даже когда в нулину. когда не нужно трогать. запах потного серёжи и алкоголя того же вперемешку со звуками со всех сторон, которые от мощности аппаратуры можно даже физически ощутить, вызывают тошноту; ваня смотрит перед собой и мысленно взмаливается — лишь бы не вывернуло. он делает шаг вперёд, когда персонал сцены даёт ване знак рукой, и серёжа вдруг хватает его за запястье. наклонившись к самой шее, говорит: — разъеби их всех, мой мальчик. времени анализировать произошедшее нет — ваня в игре. он слышит синты, которые илья замедлил, чтобы у вани было время выбежать на сцену, и все мысли посторонние из головы вынесло — у вани есть миссия и есть ожидаемый трофей. это его уровень и он его пройдёт.

мне в этом подъезде не рады ловлю на себе те взгляды косо смотрящих придурков в черных и кожаных куртках

ваня лишний раз не двигается: изучающе обходя сцену по краю, он изредка поворачивается к зрителям, строя загадочную эмоцию на лице — в этом ему отлично помогает копна пышных русых волос, закрывающих половину лица. за спиной у вани анимация его же, только карикатурного: парень с картинки идёт вровень с ваней на сцене.

запах паленой сигары кепки и руки в карманах, но я уже на этаже я все это видел уже

он медленно идёт назад, к экрану, вытягивая ладонь в сторону толпы — его там, как тигра в вольере зоопарка, внимательно рассматривают, пока ещё не реагируя никак. во время выступления ваня об этом не сильно думает — он наслаждается сам. размеренно моргая, растягивает улыбку перед самым припевом.

убегай, давай дыши плюнь на эту жизнь мимо этажи похуй — ты летишь. ну же, расскажи, что не хочешь жить, что не хочешь есть и не будешь пить

будучи готовым, ваня подпрыгивает вместе с анимацией на фоне — там же парень летит с крыши дома, расправляя руки точно птица. свет гаснет, из дым-машины валит густой пар и включается ультрафиолет. даже сквозь вспотевшую чёлку, что так некстати упала глаза, ваня замечает, что толпа — прыгает вместе с ним, качая руками руками в таки песне, а его синие ногти — светятся, отбрасывая полосы бликов при каждом движении. внепланово ваня кричит, задирая голову вверх, и слушатели тоже вопят, придурковато качаясь из стороны в сторону. в этот миг время останавливается словно; ваня достигает такого пика удовольствия, когда в ушах пищит, точно звук пульсометра. но ваня не умер, точно не сейчас. а если и умер — то так, как хотел бы. на последнем издыхании допевает, всё шумно дыша в микрофон, и толпа заливается, хлопая в ладоши, дуя в фанатские «дуделки», которые ваня разве что на стадионах футбольных видел. и всё это было ему. • сложно называть это афтэрпати. «пати» на фестивале не прекращалось ни в чьём лице. каждый тут отвисал: если не пил, то что-то покуривал, а не покуривал — просто танцевал, причём вот буквально останавливался в любой момент, в любом месте и начинал двигаться — ваня все странные танцы тектоником обзывал. — с дебютом, дип! вокруг вани собрались все его друзья. саша с яриком, прибежавшие сразу после выступления в шатёр, крепко обняли друга и подарили ему новые наушники. — это чтобы больше музыки писал, — парадеев потрепал ваню по волосам и по-доброму улыбнулся. иксайл пожал ване руку и сказал, что был рад работать с ним и помогать — такой комментарий для него особенно ценный, потому что кто как не илья может посмотреть на выступление с профессиональной точки зрения. а вот серёжа не подходил. честно, ваня ждал. хоть подъебчика какого-то ждал. кудрявый зарекомендовал себя прилипалой, но всё никак не лип. конечно, ваня его видел — он всё выступление простоял за правой кулисой, а после убежал в шатёр и сидит, вон, в углу, в компании парней и что-то раскуривает, выпуская изо рта такие клубы, что они густым полотном нависали под самой крышей шатра. ему хотелось отвлечься, оттянуться с друзьями и может даже перебрать с алкоголем, но злость, всё-таки, перевешивала любые желания. ваня глаз не сводил, стараясь как можно более угрожающе смотреть на серёжу, который как бы не хотел, а замечал на себе чужой взгляд. — вань, может в мотель перенесёмся? — ярик хлопнул ваню по спине, обеспокоенно смотря на него снизу. — ты чего? он посмотрел вперёд, туда же, куда и ваня. — да ну-у, и ты ведёшься? — чего? — нахмурившись, ваня дёрнулся, с подозрением смотря на ярика. — он тебя клеит, — дилблин ухмыляется и с разочарованием на друга смотрит. — ну ты баклан конечно. ваня только открыл рот, чтобы ответить, как серёжа вдруг начал скакать на пуфе, изображая на лице какое-то больно бурное удовлетворение. — мерзость, — ваня согласен с возражением ярика, который быстро ретировался, оставляя ваню одного. но согласие это приходится на очень неоднозначный вздох, который тяжело проглатывался. боже, какой же этот серёжа ебанутый. он из стада этой молодёжи пропитой, у которых в голове не ветер, а рейв второсортный. и это ваню раздражало настолько, что хотелось из принципа стать таким же. ваня сорвался с места и подошёл, по инерции врезаясь ногами в широко раздвинутые колени. — ты еблан? серёжа показывает пальцами на уши — не слышит из-за музыки, видимо, и попутно разгоняет своих дружков, что до этого с противной ухмылкой безучастно наблюдали за происходящим между ним и ваней. — харе строить из себя, ты чё ведёшь себя как скот, — рядом ваня не садится, он нависает над серёжей с угрозой. — господи, ты такой ахуенный, постой так ещё, — серёжа съезжает по пуфику вниз и смотрит на ваню снизу, приоткрывая рот. — пиздец, красотища. у вани в голове белый шум, а на языке крутится риторический вопрос. это и неловко, и странно, и противно, и даже страшно — происходящее выходит и за рамки адекватного, и за рамки зоны комфорта для вани. — проблемы какие-то здесь? к ване подходит саша парадеев, в защитном жесте приобнявший того за плечи. проблемы? да это не проблемы — ваня сказал бы, что это катастрофа. — я сам разберусь, идите с ребятами, подтянусь потом, — ваня откидывает голову так, чтобы смочь сказать это парадееву на ухо. перед уходом он одним только взглядом уточняет, всё ли правда под контролем — это точно не так, но ваня думает, что вполне сможет решить всё сам. уж махаться смелости даже после текилы не появилось, но поговорить в состоянии. и шатёр пустеет, ваня постепенно слышит звуки стучащих задвижных дверей рядом с собой. серёжа — ебучий, блять, серёжа, — юрко переворачиваясь на живот, тоже встаёт, и, нарочно ухватываясь руками за ноги вани, идёт к выходу. и, конечно, оставшись стоять на месте, ваня с чувством незавершённого долга сильно разочаровался, если бы кудрявый вот так взял и ушёл. но он не ушёл — ваню дёрнуло от мысли, что он бы этого совсем не хотел. серёжа перебросился парочкой слов с охранником и тот, оставив парня за порогом шатра, закрыл его. — вот мы и одни, дипинс. — я тебе что, шаболда какая-то? ты чё меня клеешь? — а ты чё ведёшься, м? упрямство серёжи и ванина привычка отступать и прятаться — это худшее сочетание для начала разговора. но есть в этом всём аромат правдивости какой-то, есть в этом смысл, в словах серёжиных — ваня не сказать что «повёлся», он просто внимания хочет. правда. с «твича» приходит много сладкой славы, которая аж с темечка растекается мёдом — весь прогнозируемый успех сбылся. но внимание виртуальное и легкодоступное — это попросту скучно. а ещё это в разы спокойнее, как-то без неожиданных реакций, нежели чем проявление наяву. но ваня и без того в нирване живёт. серёжа — это хитрая лиса; ваня знает, что лисы в жизни очень страшные и похожи на шакалов, но серёжа был такой лисой, как на картинках в детских книжках: с прищуром тёмных глаз, эпатажный и высокомерный. а ваня — мышь. маленькая, забитая, но с золотыми ушами; такая важная, но пуганная всеми подряд. — очень красивый ма-альчик, — серёжа мяучит будто, водя ладонью по бедру вани. тот не двигается, шелохнуться не может — не позволяет себе дать отпор, он разве может? кудрявый сжимает кожу на чужих бёдрах ладонями, прощупывает пальцами и отпускает так, что это похоже на сокращение сердечной мышцы; сердце бешеное, сердце едва в силах удержаться на месте. — давай ко мне, м? — у серёжи в плоти живая похоть, как подкожные паразиты движется, и эти вибрации отдают по тонкой коже вани даже через джинсы. — давай никуда, — собирается духом и выпаливает. ваня держится, он не торопится с выводами, он не торопится и с тем, чтобы продумать план побега, план избежания происходящего. он вообще ничего не предпринимает, ваня спокоен и собран во всём своём очаровании. — я не думаю, что ты не хочешь. — я думаю, я себя лучше знаю. — а я не думаю, я беру и делаю, — серёжа подхватил ваню за поясницу двумя руками и подтянул ближе к себе. — пойдём, говорю. ваня поджимает к груди руки и валится на кудрявого, боясь касаться руками. он ёрзает будто ему некомфортно, но на самом деле это лишь причина сохранить телесную близость. немного приподнимая край футболки большими пальцами, серёжа ведёт ладонями по чужому поясу, позволяя себе касаться оголённой талии. — какой тоненький, — серёже шепчет ване на ухо, выдыхая чуть ли не с визгом поросячим — настолько он доволен. — иди…а-а-хуй. на вздохах желание отдаться всему процессу растёт молниеносно. у кудрявого большие ладони, тёплые и обволакивающие: когда он прижимает ладонь к животу, чуть касаясь указательным пупка, у вани сводит челюсти — он сам себе противится, сопротивляется накатившемуся удовольствию. — я могу и дальше пойти, дип, — серёжа затянуто воркует, так и оставляя горячие руки на месте. — ты только попроси. — прошу, — ваня устало опускает голову, упираясь лбом в серёжин. — прошу пойти нахуй. серёжа же знает, что это неправда. серёжа же целует, подхватывая губами тоненькую нижнюю губу вани. кудрявый успевает заметить, как дипинс шумно простанывает гласные, хотя мгновение назад тот изрядно убивался, лишь бы не дышать с ним одним воздухом даже в радиусе метра, а теперь ему в целом не помешало бы дышать — ваня стонет так, словно его ублажает лучший в своём деле. а это с непривычки. или может серёжа правда лучший. ваня никогда ни с кем не целовался так, а тут — экземпляр; и чувство ненависти к серёже перерастает в желание вытрахать из него всё самое хорошее, лишь бы оно досталось ване. но он никогда так не зверел. — я тоже очередной? дипинс отодвигается, напирая руками на плечи серёжи и смотрит в глаза. там не то чтобы пусто, там стекло мутное. и вот чем оно так затуманено, почему оно такое грозное — не ясно. — очередной кто? — ёбырь, потаскуха или как ты их всех называешь? — это ж кто тебе наговорил, — фыркает серёжа, встряхивая головой. — я разочарован. кудрявый отталкивается от тела вани и опускает руки на его запястья. гладит пальцами, и под эти прикосновения дипинс закрывает глаза. по ногам бегут мурашки, финишируют в ушах, и у серёжи на лице улыбка расплывается от наблюдения за ваней: он дышит едва слышно через нос, ртом только изредка выдыхает и хрипит. — как ты сказал? «ну же, расскажи, что не хочешь жить»? серёжа пальцы пропускает в холодные ладошки вани, проходясь пальцами по складкам сложенной в непрочный кулак руки. — это просто песня. — тогда мне не рассказывать? ваня шмыгает носом, наклоняет голову к плечу, улыбается, и вот только после серёжиных слов открывает глаза. — ну а что ты хочешь сказать? — я ни с кем уже года три не трахался, — серёжа нахмурился, будто сам себя в чём-то уличил. — а причём здесь нежелание жить? — у меня девушка умерла три года назад, думаешь, жить охото после этого? между ребятами натянулась невидимая струна. ваня нервно кашлянул в кулак, потому что «не трахался» и «моя девушка умерла» не должны стоять вместе в разговоре, который не несёт в себе цели чернушно посмеяться. серёжа явно был серьёзным в своих словах: он сильнее нахмурился, неловко покачиваясь на пятках. но всё ещё хваткой зверя держался за ванины руки. — тогда слухи откуда? — нарик потому что, – безразлично пожав плечами, серёжа немного улыбнулся. — чего я только не спиздану, когда в нирване. — почему я сейчас должен верить, что ты не выдумал это всё угашенный? — потому что я сейчас разрыдаюсь буквально, вряд ли я пиздабол. и ваня верит. сначала, конечно, не очень, но когда кудрявый начинает во всех подробностях рассказывать, как ему было хорошо с «ней» и как же его ведёт от того, что он, — ваня, — похож на неё всей своей робостью. дипинс ценит откровенность в этом моменте, только морщась больно от фраз о том, как она погибла трагически, как серёжа плакал точно в такт забивающимся гвоздям в крышку гроба, и это не было похоже на историю из кинофильма, рассказ был совсем не романтичным. такие слова о девушке — это боль, душевная и такая вяжущая в теле — ваня с таким не сталкивался, но почувствовал леденящую тряску в плечах и шее, когда слушал. — я не могу тебе заменить её. ване даже жалко, что он не может этого сделать. но вслух не сказал. — и не сможешь, — серёжа поджал губы, скоро промаргиваясь. — и не стоит, я уже давно отпустил. так он и не расплакался, всё проглотил. ваня торопливо обвёл взглядом фигуру серёжи, сильнее ухватывая его за руки. вся их тактильная гонка длилась уже бесконечно долго и непонятно почему в шатёр так никто и не заходил. — я её в тебе не вижу, — продолжил серёжа, и под эти слова он сел на пол, подтягивая за собой ваню. — это какая-то дрочерская фигня, точно не про меня. — а зачем тогда со мной всё это делаешь? — понравился пиздец, — закидывая голову назад, выпалил серёжа и посмеялся. — вот запал и всё. — мы сутки знакомы, — подперев голову рукой, ваня уткнулся локтём в согнутые колени. — чаще всего это и подкупает, — заметив растерявшееся лицо дипинса, серёжа поднялся немного и продолжил: — ну, знаешь, это как пытаться собрать в кучку время, как успеть за десять секунд челлендж. — понял, — ваня усмехнулся, почёсывая затылок. предшествующую тишину разрушил серёжа, шустро подтянувшийся к ване. он пальцем обвёл линию челюсти дипинса и тот машинально приоткрыл рот. тёплые серёжины губы прошлись где-то за мочкой уха, оставляя влажный след слюны, а потом вернулись выше, чтобы чуть прикусить кожу — от таких жестов у вани вырвался едва слышимый стон, куда-то в нос отдающий. — нежный такой. ваня обхватывает руками кудрявую голову серёжи и надавливает, прижимая к шее плотнее, и тот почти вгрызается, слюняво очень. дип уже не сдерживается в нечленораздельных взвизгиваниях, когда серёжа добирается ладонью до паха, надавливая без особых усилий — ване больно, но не так, чтобы искать помощи. — ко мне может всё-таки? • тело, конечно, ломит ощутимо. ваня открывает глаза в такой же комнате мотеля, как у него, только совсем другой: вокруг раскиданы вещи чужие, вперемешку и со своими, а у входа — его рюкзак, но рядом обувь чужая. он открывает глаза под скрежет чего-то, и не сразу понимает, что это музыка. — доброе, вань. у открытого окна сидит серёжа, в нежно-розового цвета наушниках. и, собственно, это всё, что на нём было. от солнечного света по его телу разбегались жёлтые лучи, красиво обрамляющие фиолетово-бордовые соски и складочки на животе. он придерживал на коленях ноутбук и увлеченно за чем-то там наблюдал. — доброе, наверное. — вчера здорово было, — серёжа кивнул сам себе, быстро щёлкая что-то пальцами по клавишам. ваня потёр глаза, лениво посмеиваясь. — ну, откуда мне знать, — заглянув под одеяло, ваня обнаружил себя там абсолютно голым. — м-да, видимо соснул вчера я. — а на что надеялся? — надеялся, что ты, — закусив губу, ваня отвёл взгляд и с поддельным интересом уставился на тумбу. серёжа покачал головой, но не заёбанно, а так миловидно, будто бы ваня нашкодил где-то, а ругаться на него нет сил. — можешь сам послушать, как оно было. ваня приподнимается на кровати, озадаченно взглянув на кудрявого. он сначала плечи пожимает, а потом поднимается с пола, мастерски стараясь не уронить ноутбук из рук. садится рядом на кровать, подминая под себя одеяло. — не подумай, я не маньяк. — серёж, ты хоум снял? — круче. донельзя довольный, серёжа тапает пальцем по клавише пробела, и ваня слышит интро своего трека. и всё бы ничего, только после музыки раздаётся громкий ряд вздохов, которые так к месту разрывают мелодию перед припевом. — это…я сделал? — надеюсь не имитировал, — выпалил под толчок вани рукой в плечо серёжа и рассмеялся. — правда круто было, тем более для первого раза. ваня засмущался, неловко пряча лицо в ладони. кудрявый бережно обнял его за плечи и уставился в окно: завтра заканчивается фестиваль, завтра домой. и в этой коротенькой поездке нет ничего необычного, кроме того, что серёжа влюбился, открылся человеку, выложив самый большой секрет, что ожогом на сердце лежал, провёл с ним лучшую в жизни ночь и, чёрт возьми, переписал ванин трек, вставив туда его такие же ночные стоны. • когда проходит пол года с фестиваля, ваня о серёже почти не вспоминает. это нормально — всё же, строить отношения с одного запала страсти было сложно, да и серёжа не готов — вроде «отпустил», только пару раз назвал ваню женским именем. ваня бы никогда его не вспоминал, никогда бы не скучал, если бы только на каждом выступлении, — их после победы в номинации «прорыв года» на фестивале было много, — не исполнял именно ту самую версию песни, написанную серёжей. он бы правда не вспоминал, вот только всякий раз, когда выходит на сцену, вспоминает и кеды связанные, и шатёр, и мотель, и даже свет из окна, красиво обрамляющий чужое тело одним утром.