Bedürfnis nach Liebe

В какой-то момент Ольге хотелось познать обычное человеческое счастье. Не предписанное ей как женщине выйти замуж, родить десяток детей и следить за хозяйством, нет. Любить и быть любимой. Простое и прошедшее с человечеством сквозь века, несмотря ни на что. Это счастье было слишком далеко от Украины в какие-то периоды её жизни. Оно утопало в навязанности и мнимой ущербности Оли как женщины — даже не как человека, — в бесполезности и бессмысленности её жизни из-за того, что пусть она и была женщиной, но она была Страной. Страной-женщиной. И поэтому её заклеймили мусором и товаром без спроса. Кто захочет в семью приносить лишний рот, который не способен на такую важную для любой женщины цель — родить сына. Или двух. Или... Обычно это «или» заканчивалось со смертью. Не мужчины, нет. Постоянные беременности и роды, связанные с тяжёлым трудом, очень быстро изнашивали организм, и может быть Оля была бы "товаром нарасхват", потому что она была сильнее любого обычного человека. Но Ольга не могла забеременеть. Точнее, могла, но тот узкий кусочек времени, когда она гипотетически могла совершить такое чудо, был ей неизвестен. Поэтому всем было проще сказать, что она не могла. Хотела — но нет. Бабушка из-за этого истерила и горевала так, будто внучка для неё умерла в тот день, когда узнала, что не является "человеком". Матушка отнеслась к этому мягче, но всё ещё с застывшими слезами на глазах. Отец же не видел в этом никакой проблемы, а потому принял решение, которое наверняка изменило всю жизнь Ольги в последующем. Он отправил её обучаться всему, чему обучают юношей. И да, там Оля столкнулась с приставаниями, угрозами, оскорблениями и постоянными принижениями её заслуг из-за того, что «ты же баба!». Только вот бабой Ольга не была. Она была Страной. Сильной, упрямой и неотступной, подобно самой Смерти, которая приходила иногда и к ним в гимназию. Она стучалась в двери, но всегда обходила Олю необозримой стороной — Страны не умирают, ни от тифа, ни от ран, никак и никогда. Несмотря на все тычки и взгляды в спину, Украина училась и училась превосходно. Потому что ей это нравилось — узнавать новое, запоминать старое, поглощать знания, накопленные веками. Преподаватели сначала фыркали и морщили носы, но в скором времени сдались, когда поняли, что их студентка владеет материалом лучше, чем многие студенты с задатком в виде чинов. Русский, немецкий, французский, латынь, математика... Всё на отметке o. После учёбы Ольга ненадолго вернулась домой, помогла нянечкам и прислуге утихомирить неугомонного и слишком наглогого брата, намекнув им на то, что нет для него более страшного наказания, чем одиночество. Год отдыха позволил ей прочитать всю новую литературу, приобщиться к семейным приёмам, где часто молодые парни пытались свататься к ней, но резко сталкивались с тем, что знали меньше, чем она, или же с тем, что она не могла им родить необходимого сына. А после нескольких подобных каверзных ситуаций Оля уехала в Первый кадетский корпус, с выпиской от самой Императрицы о том, что её взять не просто нужно, а стратегически необходимо. Тогда, в свои нежные года, Ольга впервые влюбилась. В выпускника с тёмными глазами и светлыми вьющимися волосами, чьё имя она давно забыла и который думал даже на ней жениться. Ездил свататься, планировал большую семью, где они будут любить друг друга, пока няньки будут ухаживать за их детьми, обязательно улыбчивыми и такими смешными. Оля отказала тогда сама, оттолкнув его даже несмотря на то, что мысль о семье грела ей душу. Спустя несколько месяцев после отказа, её первая любовь погибла от ножа, в попытке защитить слабого. И в тот момент Ольга поняла, что любовь для неё как и дети закрыта если не навсегда, то на очень и очень долгие года. Люди умирают, а она нет. Люди живут, а года проходят мимо неё, цепляясь хрупкими пальцами шлейфа десятков событий — плата за бессмертие слишком жестока в своей цене. И всё же, Украина росла. Росли её брат и сестра, которые были подобны ей, а потому заполняли изредко появляющуюся пустоту в груди мыслями о том, что они будут рядом с ней даже через десятки лет. Вместе с воспоминаниями о прошедших через жизнь Ольги людях, о родителях и родственниках, обо многом. Только они будут живы больше, чем воспоминания в голове, которые когда-нибудь может и сотруться. Мечта о любви оставалась рядом даже тогда, когда Оля уходила в битвы, проливая кровь и скаля зубы ради защиты своей страны и своих людей. Некоторых из них она находила в школах и кампусах, помогая им идти по жизни, утоляя свою нужду в том, чтобы оставить что-то после себя. Кто-то в шутку называл этих юнош и девушек фаворами Брагинской, что было не так далеко от правды. Она была их учителем, изредка даже родителем и тем, кто всегда был рядом в моменты нужды. Но они были смертны, как и все люди. И с каждым ребёнком, погибшим чуть ли не у неё на руках, в сердце отламывался маленький кусочек чего-то, что возможно было душой. Это больше напоминало розовые кусты, которые растут из нежного ростка, возвышая чувство радости, которое после разбивается об острые шипы. Действие, принёсшее радость, которую сменяет боль. И это было больно. До слёз в подушку и мыслей о том, что так делать не надо, потому что это приносит страдания и той доли радости от чужих свершений недостаточно для успокоения. Только вот поделать с этим она ничего не могла, да и не хотела. Да, болезненно, но мысль о том, что их жизни не протекают в никуда грела. А потом в её жизни накрепко засели балы, которые активно устраивал Ваня ради одного конкретного человека. Это было слишком мило в том виде, в котором это представало: счастливый Ваня, широко улыбающийся в присутствии Людвига, улыбающегося с той же нежностью и каплей хитрости, а на фоне всей этой белой и мягкой эфирной ваты любви, в тёмном углу зала, стоял сверкая глазами Гилберт с часто стоящим под боком Родерихом, следящим, чтобы никто не натворил глупостей. Балы — это своеобразное веселье, с танцами, вином и редкими дуэлями без смертей. Эрцгерцог Пруссии же всем своим видом показывал желание брата по-драконьи спрятать, а Брагинского повесить. Желательно на его собственных кишках и мучительно. И никакие юные красавицы или крепкое вино не могли его остановить. А Родерих мог. Потому что он был своеобразным. Внешне субтильно-нежный, хрупкий даже, с тонкой оправой очков на переносице и длинными тонкими пальцами — не воин и даже не поэт. Его внешность соотвествовала канцелярским крысам или хитрым любовникам, крадущимся в постель к чьей-то жене при помощи уловок, а не через приоткрытое окно. И только взгляд говорил, кто он есть и что он из себя представляет. Если Людвиг был хитрой ящерицей, обещавшей счастье и богатство, Гилберт — змеёй, гарантировавшей защиту и верность, то Родерих на их фоне выделялся тем, что гарантировал по-кошачьи невероятные возможности. Не деньги, не защиту, именно возможность сделать то, что хочешь, и он не будет говорить о том, что это неправильно. В Библии писали, что это делает только Дьявол. Он склоняет к действию, не возбраняя за попытки его свершить. Крайне маняще. И Ольгу это отчасти даже привлекло. Пока Гилберт и Наташа сидели в своём клубе «давай убьём твоего брата», Оля с Родерихом общались вполне мирно, изредка задевая тему любви своих братьев друг другу, чаще увлечённо обсуждая литературу, музыку и естественные науки, как равные, без тычков в сторону того, что женщинам подобное знать постыдно и бесполезно. На это Австрия даже не намекал, потому что не видел в Украине женщину, не в том смысле, в котором её пытались увидеть большая часть окружения. Он видел человека, компания которого приятна и беседа с которым позволяет как жаловаться на глупость людей, так и узнавать новое. Тяга и любовь к знаниям стала для них одной из самых общих черт. Любовь к своей семье стала второй. Спустя ещё пару веков, оказалось, что не только эти два вида любви их объединяют. Родерих был похожим на неё. Тяготился мыслями о том, что мир проходит сквозь Стран, знакомые и друзья умирают, а они остаются. Только позже они поняли, что есть Города, которые почти такие же, как они, тоже брошены миром и людьми. Австрия взял к себе маленького и настырного Вену — очаровательного парнишку с шармом карточного шуллера и добрым хрустальным сердцем, — а Украина... Ну, она осталась верна своим принципам, пусть и вырастила несколько городов своей страны. В какой-то момент они с Родерихом сошлись. Неизбежно, но достаточно тепло. Мягко, с заботой, а не резким порывом флюидов, требующих делать семью здесь и сейчас. Австрия помог Оле выполнить свою маленькую трёхсотлетнюю мечту любить и быть любимой. Он не требовал секс каждый вечер, сытный свежий обед каждый день и чтобы за ним ухаживали. Ему требовалось лишь немного внимания, доля касаний и щепотка поцелуев, остальное он вполне мог сделать сам и даже чуть больше. Он помогал, когда Украине нужна была помощь, внимал, когда это требовалось и любил, потому что мог. И детей ему не требовалось, не после столетнего опыта и наличия двух похожих характерами человек, которые вели себя как дети большую половину жизни. Несмотря это... Хах... Если бы Родерих спросил Ольгу о ребёнке, она могла бы немного постараться в этом плане.