Прошу, улыбнись

— Как ты думаешь, Алебард… если я умру, то мои подданые и Зонтопия ведь не исчезнут? Алебард молчит. Он знает, что во время своих мрачных поэтичных рассуждений о смерти и печали господину не нужны ответы. Нужен только слушатель. — Так вот. Если я умру, то по сути Зонтопия всё так же будет процветать. У них будешь ты. Моя роль как правителя была исчерпана с твоим появлением. — К чему вы клоните? — Алебард раздражен и хочет спать. Но уйти посреди монолога господина будет невежливо. — К тому, что если меня завтра не станет, то с вероятностью в девяносто процентов ничего не изменится. — Девяносто процентов? Вы высчитывали? — слуга позволяет себе ироничное замечание. Зонтик успешно вплетает его в свой монолог. — Нет, просто один мой хороший друг постоянно добавлял ко всему проценты… хотя он, вероятно, как раз таки высчитывал их. Я не уверен, мы с ним давно не виделись… — Чудно. В комнате повисает чрезмерно долгая тишина. Алебард ждёт. Зонтик думает. Холодный ветер задувает через незастекленное окно, спутывая все мысли. Господин настолько боится хоть кого-то задеть, что не желает менять даже замысел безымянного архитектора. Хотя тот, вероятно, думал, что окно в итоге застеклят. Но Зонтик всё не решается и отнекивается. Что поделать, такова его натура. — Знаешь, Алебард, мне иногда бывает очень одиноко… — Почему же? У Вас есть я. И Ваши прогулки по Зонтопии. — Сегодня мне тревожнее чем обычно. Мне страшно, — вопрос слуги был проигнорирован. Ничего нового. — Простите за наглость, но Вы говорите это каждый раз, когда Вам печально. У Вас просто плохое настроение. Мы оба знаем, что это продлится максимум пару дней, а потом Вы снова будете сиять как солнце, просто увидев красивое облако. А теперь, с Вашего позволения, я пойду спать. Алебард направляется к двери, принимая молчание господина как знак согласия. Но в тот же миг холодная рука хватает министра за жилистое запястье. Слуга вздрагивает от того, насколько это прикосновение ему знакомо. Зонтик впервые осмелился прикоснуться к нему с тех пор, как Алебард стал человеком. Господин тут же отдергивает руку, опомнившись. Алебард инстинктивно тянется вслед за ней, чтобы продлить заветное касание, но вовремя осаживает себя. Слуге не следует злоупотреблять снисходительностью своего господина. — Мне правда страшно, Алебард. Я не усну сегодня. Глаза господина как всегда подернуты загадочной дымкой и того гляди утянут в свою тёмную глубь. Но сейчас в его взгляде читается удивительная твердость. Алебард теряется и стыдливо молчит. Он посмел попытаться уйти из комнаты до того, как господин ему позволил. Что за невежество. — Ты можешь идти, если так устал, — взгляд господина снова становится рассеяным и мягким, пугающая уверенность словно испарилась, — прости меня, я знаю, что ты устаешь, а я вероятно утомляю тебя своими речами больше чем твоя трудная работа. — Не извиняйтесь, господин. Я поступил грубо по отношению к Вам. Потрескавшиеся тонкие губы Зонтика растягиваются в полуулыбке. Но этого изгиба достаточно, чтобы одна из трещинок на сухих устах разошлась и позволила выступить алой капельке. Долгие прогулки под холодным ветром плохо сказались на нежной коже Зонтика. — Осторожней, господин. Вы же знаете, у Вас очень неустойчивая кожа. я имел ввиду… — у Алебарда появляется сильное желание вытереть эту алую каплю, пока она не скатилась по белому подбородку, но он сдерживается, смиренно стоя у двери. Бог смеется. Слуга молчит. Кровь срывается с губы и, оставив за собой бледный след, падает на нежную простынь. Зонтик тут же замолкает и чуть утирает подбородок. Виновато смотрит на запачканную простыню. — Прости, я опять забылся. — Ничего страшного, господин. Отстирается. Всегда отстирывается. Голос министра звучит устало. Слух Зонтика успешно улавливает в нём раздражение и укоризну, из-за чего господин тут же сжимается и упорно молчит. Он снова заболтался. Больше задерживать министра он не имеет права. — Иди спать, Алебард, — голос Зонтика звучит так пугливо и нежно, что слова звучат не как приказ, а как мольба. Слуга не заморачивается и спешит покинуть комнату господина: холодную и пропитанную каким-то странным чувством, которое Алебард не способен распознать. Вероятно это от того, что он рожден из оружия. Оружие не должно сочувствовать. Оно нужно для того, чтобы убивать. ♧ Но Алебард не убивает. Даже когда перед ним предстает один из нарушивших закон он в очередной раз сдерживается от того, чтобы приговорить его к казни. Потому что Бог не хочет смертей. Он просит помиловать провинившегося. Алебард не может отказать. ♧ — Хотел бы я знать причину Вашего милосердия. Слова эти произнесены скорее пустоте, чем господину. Тот всё равно не слышит, спя преспокойно на своей просторной кровати. Алебард же сидит рядом, не шевелясь. Сидит на краю, что бы не дотрагиваться до Бога. Завтрак стоит уже давно стоит готовый на тумбе, но слуга всё не решается разбудить господина. Однако Зонтик благополучно просыпается сам, услышав негромкий вопрос министра. Полупрозрачные веки поднимаются и сонный взгляд устремляется в потолок. — Я и сам не знаю причину моего… милосердия? Так ты это назвал? — А как бы Вы это назвали? — Алебард вздрагивает от заспанного голоса за спиной, но не оборачивается. Господин слишком прекрасен в ранний час. Слуге не стоит даже смотреть на божественную красоту. — В мире, в котором я когда-то жил это назвали бы мягкотелостью, — Зонтик приглаживает спутанные волосы и щурится от света только-только встающего солнца, — а меня бы назвали... как-нибудь обидно... Может даже издевались бы. Вот какова цена этого «милосердия». Стоит ли оно того, Алебард? — Едва ли, — честно отвечает министр. Бог горько усмехается и садится в постели. Слуга поспешно встает и кивком указав на поднос с завтраком покидает покои господина. ♧ Зонтик сгибается пополам и дергается в странных конвульсиях. По всей комнате разносятся подвывания и всхлипы. Отражаются от каменных стен и противно скребутся в стенки черепа слуги. Алебард в ступоре. Алебард в ужасе. Он никогда не боялся чего-то больше, чем рыдающего господина. — Господин, прошу. Господин, посмотрите на меня. Иногда Алебард просыпается от этих истошных воплей. Каждый раз прибегает в комнату господина. И просто стоит. Он бессилен. Он не знает, зачем каждый раз приходит на крики, зная, что будет лишь стоять, безумно страдая и вместе с тем боясь. Даже зная это, он приходил потому, что просто не может слышать беспомощные рыдания Бога и продолжать лежать в своей кровати. Уж лучше быть рядом, разделяя эту боль с господином. Зонтик никогда не говорил о причине этих рыданий. А у Алебарда с каждым днём укреплялась неприятная мысль о том, что у господина есть бесконечное количество тревог и печалей, о которых он не решится рассказать даже под страхом смертной казни. — Пожалуйста, дышите глубже. Я рядом. Зонтик упирается бледными ладонями и острыми коленками в голый пол, царапает его и хрипит, как раненый зверь. Крики и завывания подутихли, но господин едва ли успокоился. Слуга поправляет свой халат и опускается на колени рядом, тщетно пытается заглянуть в заплаканное лицо. Не касается. Только смотрит. — Алебард? — голос господина охрип, но звучит так же печально и удивительно прекрасно. — Да, господин, я рядом. Всё хорошо. Зонтик рвано дышит и поднимает голову. — Алебард. — Да? Я могу что-то сделать для Вас? — Улыбнись, Алебард. Министр молчит и ещё некоторое время недоумевающе смотрит на господина. Тот не спешит пояснять, а Алебард не спешит спрашивать. Пол холодный, но ладони начинают потеть. — Прошу, улыбнись. Почему ты никогда не улыбаешься? — Я не умею, — без секунды раздумий уверенно отвечает министр, — я оружие. Оружие не должно улыбаться. Мне это и не нужно — Мне нужно. Я хочу что б ты мог улыбаться. Мог испытывать счастье. Разве не ужасно жить, не испытывая счастья? — Вы создали меня таким и я в любом случае благодарен. Даже если б Вы создали меня без ног и рук, я был бы благодарен. К тому же, я испытываю счастье когда помогаю Вам. — Ты уверен, что оно настоящее? Что я не запрограммировал тебя испытывать счастье от помощи мне просто чтоб ты был более... удобным? Алебард вздыхает и поднимается. — Главное, что я его испытываю. Поднимитесь, господин. — И всё же я виноват в том, что ты не улыбаешься. Ведь я создал тебя таким. Министр задумывается. Ведь в конце концов господин прав. Конечно, Алебард не чувствует себя хуже от того, что он не может улыбаться, но может он стал бы куда счастливее, если б мог? — Если смотреть на это с такой стороны, то да. Зонтик отстраненно усмехается и встает, шатаясь, как молодая берёзка на ветру. Алебард хочет помочь, но не делает этого. Потому что тогда придется касаться. ♧ Зонтик никогда не понимал зачем вовремя реконструкции замка Алебард приказал сделать такой большой обеденный зал. Возможно, для того, чтоб они с господином сидели на разных концах длинного серого стола, дабы у них не было и шанса соприкоснуться случайно пальцами. Так они сидят и сейчас. Алебард с невозмутимым видом доедает кашу на одном конце стола, а Зонтик пытается наколоть на вилку несчастную горошину с другой. — Господин. — Да? — голос Зонтика почти всегда звучит так, словно он вот-вот заплачет. Первое время это напрягало, но сейчас министр уже привык. — Вчера в темницу доставили нового заключённого. Через пару часов будет суд. — И? — господин съел наконец горошину и теперь нервно постукивает вилкой по столу, — ты же знаешь, что я не приемлю казнь любого вида в своей стране. Просто назначь ему исправительные работы. — Он убил, господин. Бог неестественно дергается и рвано отодвигвается от стола. Вилка звонко падает на пол. Алебард морщится, но не спешит поднять прибор. — Он что сделал? — голос подрагивает и в конце предательски ломается. Так по-детски. — Убил. Поэтому я думаю, что этот случай — исключение. Ведь казнить мошенника это одно, а вот казнить убийцу… — Это всё равно неправильно, — Зонтик резко мотает головой, словно изо всех сил старается так подтвердить свои слова и иногда кажется, что его тонкая шея сейчас не выдержит и с хрустом переломится, — если мы его убьём, то станем ничем не лучше… Слуга вздыхает. Порой господину приходится объяснять всё как ребёнку. Однако министр совсем не против объяснить ещё раз. — Вы не понимаете. Я не уверен, что работа во благо исправит такого мерзавца. Он не имеет право жить на Вашей святой земле. — Но в таком случае не является ли обязанностью Бога прощать каждого грешника? Раз уж только своим «милосердием» я Бог, то- — Прошу, не продолжайте. Поймите, Вы можете его простить, но спасёт ли это его? Спасёт ли это остальных жителей, которым он может навредить? Не думаю, что они обрадуются, когда узнают, что Бог пожелал помиловать того, кто может убить их или их родственников. — Я не уверен. Я надеялся, что обойдётся без этого. Потому и не думал о том, что буду делать в такой ситуации. — Если для Вас это будет слишком тяжкая ноша, то я решу сам. — Я уже знаю какого будет твоё решение. И ты всё ещё моё создание. Я ответственен за действия всех моих подданых. И того убийцы тоже. Впрочем, я не думаю, что при этом имею право что-либо им указывать. И тебе в том числе. Господин поднимается и спешит покинуть зал. Алебард сидит ещё некоторое время и принимается собирать со стола грязную посуду. Он добился того, чего хотел — Бог позволил ему казнить грешника. Но произошло это совсем не так, как слуга ожидал. Он думал, что господин будет долго спорить, но в итоге примет правоту Алебарда с долей облегчения и без тревоги. Но перед тем как уйти во взгляде господина читалось совсем не облегчение. И теперь у министра появилось чувство, что он лишь обременил Зонтика ещё одной причиной его извечной печали и ненависти к себе, коих у него итак уже слишком много. ♧ В день казни у Алебарда не хватило времени чтобы принести правителю завтрак, и духу, чтобы смотреть тому в глаза, зная, что за страшные вещи будут совершены сегодня. Первая в истории Зонтопии казнь состоялась ранним прохладным утром. По обыкновению затянутое облаками небо было куда темнее обычного. Люди взолновано шептались и толпились вокруг эшафота, потирая руки чтобы согреться. Палач, которого пришлось искать наспех, уже подготовился и в мрачном молчании стоял, как каменная статуя у гильотины. Министр защиты нарочито и даже, пожалуй, излишне медленно повёл узника к орудию казни. Откуда-то из толпы выбежала женщина, видимо знавшая убийцу. Она что-то неразборчиво лепетала, пока подоспевший министр здоровья оттаскивал её от министра защиты, успокаивая. Убийца быстро посмотрел на женщину пустым взглядом и слабо ей улыбнувшись пошёл дальше, подталкиваемый министром защиты. Алебард стоял на возвышении и переодически кидал слегка обеспокоенные взгляды на башню замка. Он знал, что из окна господина прекрасно видно главную площадь, но не был уверен захочет ли тот наблюдать за казнью. Министр защиты подвел грешника к гильотине. Министр здоровья вернулся на своё место и принялся нервно шептаться с министром продовольствия. Пока палач приковывал провинившегося к конструкции, Алебард начал речь. Он почти сразу забывал то, что говорил, но навсегда в его память врезался вскрик, раздавшийся после слов «..приговорён к смертной казни». Крик оборвался вместе со скрежетом металла. Первому министру показалось, что вместе с криком казнённого он услышал ещё один. Тот, до боли знакомый, от которого он так часто просыпался ночами. Кто-то в толпе… заплакал? Алебард удивленно поднял взгляд от потемневшей кафедры. Он думал, что народ будет рад казни, ведь теперь они в безопасности. Но вот плач подхватили ещё несколько голосов, а вот совсем рядом начала всхлипывать министр продовольствия. За ней принялся рыдать министр здоровья и вот почти на всю площадь зазвучал горестный плач множества горожан. Алебард стоял в полном недоумении, пока не заметил, что и по его щеке течёт солёная капля. Лишь через минут десять самозабвенного плача жители и министры начали немного успокаиваться и переводить слегка недоумевающие взгляды на Алебарда. Он растерянно кивнул министру защиты. Тот в свою очередь исчез из виду и через пару секунд явился неся на плече гроб. Это было единственное, что Зонтик сказал о казни: «Пускай его похоронят со всеми почестями на общем клабдище у центрального храма. И позволь жителям принести туда цветы. Если они того захотят, конечно.» И вот тело и голову уложили на белые подушки, гроб взвалили на плечи самым крепким добровольцам из толпы и понесли к храму. Все пришедшие (коих было не мало) безоговорочно двинулись за похоронной процессией. Алебард с министрами шёл впереди, затем шли парни, что несли гроб, а позади неуклюже плелись остальные горожане. Некоторые женщины вновь тихо заплакали, а кто-то начал петь «Прощальный хор». Пение толпа подхватила так же охотно как и рыдания несколько минут назад. Песню эту пели в Зонтопии на похоронах своих близких. Первый министр поднял голову к знакомому полукруглому окошку на вершине башни. И он был готов поклясться, что заметил там одинокий силуэт правителя. Гроб аккуратно уложили в заранее подготовленную яму под последние строчки погребальной песни. Экзарх храма прочитал молитву и могилу засыпали сырой землёй. Палач всё так же мрачно молчал, стоя рядом с поникшими министрами. И без того серый пейзаж, казалось, потерял все краски. Жители оставили пару красивых белых букетов на могиле и начали расходиться. Министры, экзарх и палач убедились, что к ним дел больше нет и тоже поспешили покинуть кладбище. Только Алебард остался и всё сверлил взглядом надгробную плиту. Парень был не то что бы очень симпатичен, до этого никаким хорошим делом не успел прославиться и приговор был вполне справедлив. Так что же тогда вызвало слёзы жителей? Что вызвало слёзы самого Алебарда? Министр тяжело вздохнул и побрёл к замку. По пути ему послышался отрывок чьего-то разговора: — Я чувствовала себя так странно. Слёзы как будто сами полились. Бедняжку конечно жалко, совсем ещё мальчишкой был, да и убил он же явно не просто так, но я на похоронах матери не плакала, а тут при каком-то незнакомце… — У меня тоже самое! Я и подумать не мог, что разрыдаюсь прямо на казни! Такое чувство, что кто-то меня как бы заставил. Такое вдруг чувство всеобъемлющей печали охватило. и до сих пор не отпускает. — Понимаю тебя… может это Великий Зонтик так нас наказывает за то, что мы смерть чужую допустили? — Может быть… надо будет с нашим экзархом Морионом об этом поговорить… Алебард больше ничего не расслышал, но в который раз поднял взгляд на башню, что сейчас была уже совсем близко. Похоже, что он знает причину всеобщей печали. ♧ Дверь в комнату господина была заперта. Сколько слуга не стучал, ему лишь севшим голосом сказали уйти. Алебард чувствовал себя ужасно и все слуги тоже. Даже случайные прохожие (некоторые из которых и вовсе не были на казни) говорили о всё не отступающей странной подавленности. Первый министр был почти уверен, что так на всех влияет состояние Бога. ♧ Общая печаль не отступила, но люди научились её игнорировать. Господин до сих пор не желал выходить из комнаты или хотя бы отпирать её чтобы забрать завтрак. Вся еда, которую приносил к дверям Алебард оставалась нетронутой. Наконец, спустя три дня голодания и упорного молчания господин позволил слуге войти в комнату. Вернее он просто отпер дверь и утром Алебард наконец смог занести завтрак, а не оставлять его у порога. В комнате было пусто. Алебард оглядывается и тихо зовёт: — Господин? Вы в порядке? С улицы доносится крик. Слуга выглядывает из окна, молясь, что б это было не то, о чём он подумал. Но молитвы его не были услышаны. Да и молиться уже некому. ♧ Похороны прошли тихо, куда тише чем недавнее схоронение убийцы. Присутствовали только Алебард, экзарх, министр продовольствия, которой не повезло напоротся на тело и министр здоровья, обязанный присутствовать на любых похоронах. Им Алебард сказал, что этот парень был осиротевшим слугой, которого только недавно наняли на работу. А из окна он прыгнул из-за того, что не выдержал печали, накатившей на Зонтопию после казни. По сути Алебард почти не соврал. ♧ Однако не стоит расстраиваться, мой дорогой читатель. Ведь в итоге Зонтик оказался прав: жизнь в Зонтопии продолжила идти своим ходом, Алебард был чудесным правителем, которому теперь даже не приходилось просыпаться по ночам от криков в соседней спальне. Печаль почти исчезла и горожане жили вполне счастливо. Да и другие правители не горевали слишком долго. В конце концов, у них и своих дел по горло. История закончилась хорошо для всех кроме неудавшегося Бога. А до него никому и нет дела, не так ли? Никому кроме, пожалуй, Алебарда, который до сих пор иногда по привычке приходит в теперь пустующую комнату и долго смотрит в так и не застеклённое окно. _________ …конец?