точки

косая линия блика от скулы до челюсти. нездорово расширенные зрачки полосуют его — незнакомца — лицо. пазухи сожжены в ноль, когда мин вновь наклоняется к выбранной единственной дороге в ад, не сводя глаз с произведения искусства — а это, мать его, оно и было. растирает лицо, пока где-то все чувства обостряются и притупляются до невозможности. может, он таких дорог снюхает еще с сотню, что была до того этого — ему так глубоко плевать. святой отец, как похуй. «сегодня я молюсь, чтобы скоротать время до вечера, в котором буду убивать слизистую и себя, а завтра — по накатанной. и этого хватит еще ненадолго, чтобы не чувствовать тело и собственную жизнь, что поджидает за стенами гадюшника номер два». в первый он приходит по утрам, чтобы репутация его родителей была чиста. а во второй — чтобы голова. юнги, безбожно (он покинул всех их, мин знает) шатаясь, подходит к ангелу, что каким-то хером свалился с неба прямо в помойку, где обитает парень. юнги тут знают как завсегдатая, а он даже имя бармена не вспомнит, что работает тучу времени. блик застрял у ангела на лице, а у юнги непоколебимое желание растереть этот свет своими грязными подушечками пальцев. — как тебя зовут, небесное создание? ангел фырчит и смеется высоко, как по нотам — юнги определенно смыслит в музыке: отходил целых десять лет в воскресный хор. глаза щурит, язык мелькает между полных губ, на которых не залипнуть — трудно. рядом с ангелом притерся какой-то мрачный типок, тянущий бурду цвета жженого сахара из стакана. — свали, — насмешливо отвечает ангел. — приятно познакомиться, свали. а я — юнги, — хмыкает юнги, отхлебывая с наглой усмешкой из стекляшки, что утянул из-под носа мрачного типа. тип закатывает глаза, вставая со стула. и кажется даже крупнее, чем был до того. когда сидел, сгорбившись. невыразительная темень в глазах напротив такая орущая, а лицо бесстрастное, одноцветное. рот только поблескивает из-за выпитого. тело ватное и классное. начался любимый этап, где все вокруг игрушечное и мягкое, даже если прилетает ломом по ребрам. яркие блики проносятся перед юнги, он перестает различать даже вялотекущие мысли. мрачный тип нависает над ним, загораживает свет — ангела, отбирая пойло, оказавшееся ничего себе таким виски, если рецепторы еще не сдали позиции к чертовой матери. — тебе же сказано: сва-ли. — а я вам говорю: юн-ги. — давай я не буду добавлять «по-хорошему»? юнги не отваливает — его закономерно выпинывают из клуба, забывая про бирку завсегдатая, спрятавшуюся под губой, в деснах, куда он остервенело втирает остатки, что успел выхватить в пылу драки, где ему подбили глаз. мрачный тип курит рядом — его тоже выперли за плохое поведение. ан-ти-хо-ро-ше-е. ан-тич-ность. ан-тен-на. ан-тра-цит. этот мрачный тип даже выглядит мрачно: весь в черном, волосы лохматые и густые и опущенные уголки слишком красных губ. пахнет, если честно, очень знакомо: парашей, которую тягает мин перед тем, как втоптать в землю баптистской церкви, где он отбывает свое пожизненное и по течению. губы красные, уходящие в месте удара в фиолетово-бордовый. мрачный тип вызывает ему такси. юнги жалок? жалок же? привалился к стене здания и ловит приход, а тип все дымит и поглядывает. — где ты живешь? — в аду, — усмехается юнги, съезжая вниз. воздух такой вкусный и отличный, когда он не чувствует эти чертовы сигареты. в кончиках пальцев собирается чуть ли не вся вселенная, когда он ведет по слишком шероховатому и рельефно-интересному асфальту. тип хмыкает и уточняет: — не знал, что это что-то вроде гостиничной системы. а ты кто тогда? постоянник? или так, отпуск? до юнги не сразу доходит, но как доходит — гогочет. и вопрос даже не кажется ему нелогичным: параша эта вонючая, что курил мрачный тип, который еще и шутник паршивый, обычная травка. а развозит в шутках так, словно шлифанулся поверх виски героином. — консьержка, — утирает слезы, — хотя хуй знает, в аду церквей не строят, вроде. — причем тут церкви? — хмурится человек. — бог знает. ебал рот его. незнакомец по-девчачьи хихикает, в кишках слизняки шороху наводят; давит, наверняка, по его мнению, остроумное: — святое не трожь. — ага, святое не трожь, детей не еби, может мне еще и иуде отсосать? — может и отсоси. погоди, ты гей, что ли? юнги тупо пялится на парня и уразуметь не может, как так, потому что: — мы буква-а-ально были в гей-клубе, чува-а-ак. — я по-о-онял, — дразнит и добавляет: — а ты всегда разговариваешь только для того, чтобы найти сакральную истину и не забивать эфир просто болтовней? — философия мимо, я маргинальная консьержка в аду, — киксует мин, стараясь сделать из хриплого баса хотя бы женское контральто, — мы принимаем чертей с философией только по предварительной записи. парень прямо-как-он-у-церкви тушит носком ботинка выкуренную самокрутку. затягивался до этого красиво, указательным и большим придерживая, с каким-то болезненным наслаждением на лице, которое никогда бы не заметил в толпе других, но сейчас, зачем-то, замечает. такси еще не приехало и вряд ли приедет, потому что мин собрался пешком в свой собственный ад, без которого не представляет как жить. последнее, что он помнит — как бороздит руками облака, а затем восстает из мертвых в какой-то халупе, хозяином коей является помятый и сиплый «чон чонгук». удивительно, что юнги очнулся не в аду.