точки

чонгук бьется головой о стол: юнги — наваждение. бьется раз пять, чтобы уже наверняка. в голове всплывают слишком яркие картины вчерашнего вечера, где юнги приставляет пистолет к его виску. а сегодня он, блядь, на паре сидит, умница-зайчик. чимин — сосед по парте — нихрена не помогает своим пристальным вниманием после первой долбежки черепа об столешницу. чонгук жмурится до пятен и продолжает выбивать искры лбом. чимин просто не понимает, что юнги — очередной чоновский приход. наркотический смог, если угодно, липкий адреналин и почти, сука, постоянно подорванное до небес либидо. вот она, желанная болезненная пульсация и временное отупение. почему-то именно с этим отбитым уебком — мин юнги — его жизнь связала соулмейтством. дуло ледяное — страх леденящий. чонгук почти стонет вслух — так ему тяжело было дышать, когда его зажали в очередной раз в темном переулке. где он только не представлял этого ублюдка, но почему-то всегда на нем была ебучая ухмылочка, доводящая до белого каления. и где-то крыша чонгука ли из начала этот путь в ебеня — этого отрицать нельзя. для этого сумасшедшего номер один трансляция ощущений и ментальная связь, идущая в комплекте с жизнью до гроба (а в их случае это увлекательная поездка по травмпунктам и наркопритонам сразу в гробу) — охуеть какая интересная опция в доведении сумасшедшего номер два — его самого — до ручки. «как дела, джейкей?» — ехидно раздается в разваливающейся на части голове. хорошее миновское настроение — повод собрать манатки и валить в другую страну. чонгук (от греха подальше) ничего не отвечает. в голове раздается самый конченный стон, который он и не мог себе представить. чонгук сжимает зубы в пыль, с грохотом садясь на стуле по струнке. щелчок затвора пистолета слышится так, словно это происходило не вчера или в любой другой день, когда юнги превращался в ядерного маньяка, а прямо перед его носом на лекции по менеджменту. дыхание сбивается даже раньше того, как он чувствует на бедре крепкую, даже болезненную хватку. вылупливается на ногу с огромным риском выпадения глазных яблок; вылупливается на ногу, на которой нет ни-че-го, и вновь слетает с катушек, вмазывая лицо в ладони и сгребая пальцами волосы, с целью: при первой возможности вырвать их к чертям. горячая рука двигается выше, пальцы вырисовывают попутно что-то еще. можно ли не говорить о том, что такая маленькая манипуляция раззадоривает еще как? «ты один?». чонгук игнорирует, намеренно глуша тяжелое дыхание, — и следом чувствует неприятно-сладкую боль на внутренней части бедра. юнги — больной. юнги страшнее, чем просто больной: он больной с ножом-бабочкой. чонгук безуспешно старается изгнать из воображения нож, кочующий между узловатых бледных пальцев. чем еще-то, мать его, можно было добиться этого ощущения? «я спрашиваю, ты один?» — настойчивее. «нет», — чонгука будоражит даже секунда промедления: непредсказуемость (помимо ебанутости) — еще одна возбуждающая черта. «много людей вокруг?» — одна, кажется, сжимает порез, а другая — пересчитывает кубики, пока чонгук безуспешно втягивает живот обратно, пытаясь избежать позора при всех: он, все-таки, умница-зайчик. «достаточно», — и не понять, то ли это просьба прекратить, то ли людей много. чимин поблизости легче не делает, однако сознание от оглушающе адреналиновых ощущений улетает в трубу временами, оставляя чонгука барахтаться где-то на грани сознания. чимин легче не делает: даже отодвигается от пыхтящего чона на сантиметров десять-двадцать. чонгук как-то понимающе усмехается, косо оглядывая соседа по столу: он тоже не хотел бы находиться рядом с собой. «это хорошо, — интонация довольная. раздражает, но чонгук покорно молчит: страшно, что этому придурку взбредет в башню. — это очень хорошо, гук-а». «что хорошего?» — осторожно интересуется. ласковый тон и накрытая крепкой горячей ладонью ширинка — то еще комбо. дополнительно разрастающееся в заднице приятное ощущение не добавляет особой радости: если честно, умереть хочется прямо на месте. вот же… сукин сын! чонгук кладет ногу на ногу, сжимая их между собой так сильно, как только получается, чтобы перекрыть одно ощущение другим. — извините, сонсенним, — ужасно хочется застонать или проскулить, но нельзя, нельзянельзянельзя, слишком много людей обернулось в данный момент, — я не очень хорошо себя чувствую. можно мне в медпункт сходить? о да, пока он не выжмет весь воздух из миновского горла — жизни ему не будет. чимин с состраданием смотрит на него, шепча: «диарея?» — чонгук чуть ли не выдает себя, оглушительно захохотав. набрасывает (по возможности) выражение полной печали и мучений (что недалеко от правды — он сейчас с ума сойдет от ощущений, если не убьет юнги и нормально не подрочит) и страдальчески кивает. звуки шагов рикошетят от стен коридора: сейчас сгорят подошвы от того, как сложно ему идти быстро, выверенно и молча. если сознание до этого временами вылетало в трубу, то сейчас это похоже на беспомощные попытки словить за хвост вылетевший из рук гелиевый шарик. чонгук заглядывает в проем медпункта — никого, но он все равно шагает мимо, после того как умыкает какие-то таблетки. медсестру до сих пор не уволили, хотя она не появлялась который день: это чонгук знает наверняка. и если бы в универе действительно стояли везде камеры, а не камеры и их муляжи — давно бы словили чонгука за шкирку в таком мероприятии. он уверенным шагом заходит в туалет, прислушиваясь к той части внутренних ощущений, что готова оторвать юнги голову, а не развалиться на месте от удовольствия. к разочарованию чонгука — юнги так и не научился громко существовать, поэтому он выбирает самый логичный путь: заходит в соседнюю от занятой кабинку и перемахивает через ограждение без особых усилий, спружинивая на обе ноги. юнги сидит на бочке закрытого унитаза с гребанным ножом-бабочкой в одной руке и с каким-то маниакальным выражением лица. в трусах с зажатым в другой руке членом (штаны чонгук успел затоптать), с окровавленной ногой и помятой рубашкой. юнги сидит и промасливает его восхищенным взглядом. чонгук знает, что приковывает внимание, когда выделывает что-то такое атлетическое. — не выдержал, да? — с трудом произносит тот, ерзая на бочке задницей. чонгук догадывается, что скрывается в этом гребаном черном ящике. едва слышное жужжание на таком расстоянии несложно уловить. чон ухмыляется, приваливаясь к закрытой дверце спиной — сейчас можно немного повыебываться и перевести стрелки, пока он может перехватить чужие руки. — а ты? — ебало завали, — начинает поблескивать лезвие. лоб в испарине. с налипшей темной челкой. — легко строить из себя победителя, когда чувствуешь только долю того, что ощущаю я? чонгук нависает над юнги, ослепительно улыбаясь и низко произносит: — я виноват, значит? в кадык упирается острие — чонгук с полузакатившимися глазами чуть подается вперед, мол, я доверяю твоему безумию, ублюдок, посмотрим, на что тебя хватит. глаза у юнги мутные, почти без проблесков сознания. в кабинке душно и тесно. юнги аккуратно толкает кончиком ножа обратно к дверце. прижимая вплотную, пока сползает с бочка и становится во весь рост впритык. от юнги пахнет каким-то травянистым дерьмом и чонгук резко вспоминает про свой навар из медпункта. юнги высокомерно смотрит на дребезжащую изнутри пластиковую упаковку и светящееся лицо чона, и, временно оставляя чонгука в покое (вдобавок обрубая и трансляцию ощущений, потому что думать становится на порядок проще), вырывает источник шума. чонгук немного съезжает вниз на подкосившихся ногах, но все еще стоит. слышен сливной механизм унитаза — юнги уничтожил все. не то чтобы это его расстраивало, но резкое спокойствие — еще один виток в солнышке на качелях — пауза в высшей точке перед экстремальным полетом вниз по часовой. чонгук прекрасно понимает, что это зависимость. но, как и всякий человек под аддикцией, не в силах бросить этот нездоровый адреналиновый косяк. он первым лезет к горлу юнги — сначала шипы, потом нежная кожа. юнги всегда выигрывает в этом состязании (ему это позволяют) — чонгука прибивают к дверце, в голове звенит — накопительный эффект от ударов лбом по столешнице ранее. хватка у юнги на горле цепкая, болезненная, когда он того хочет. чонгук цепляется своими ладонями за душащую руку — мин с легкой задержкой отпускает и сразу же прижимается сам, не давая вдохнуть достаточное количество воздуха. в головокружении опорной точкой чонгук выбирает чужие плечи и влажные губы. это так странно — качели даже здесь — резкость и нежность, непредсказуемость, от которой у чонгука, чего кокетничать, крыша не постепенно съезжает, а съехала в первый месяц знакомства. чего гляди, скоро кидаться на других людей начнет, когда потеряет и ту самую пресловутую опорную точку. руки зарываются в волосы, оттягивают ворот рубашки, исследуют юнги на новые шероховатости. временами беззвучный режим — ни ссаного громкого выдоха — чонгука выводит. юнги забирается руками под лонгслив, цепляя ткань пальцами и притягивая-отталкивая, пока вытворяет какую-то чертовщину с чоновскими губами. чонгук улыбается, стягивая рубашку с юнги аккуратно и кидая ее на стульчак, чтобы задница не сильно замерзла. — как ты выглядишь, дорогуша, — усмехается юнги насмешливо, согласно плюхаясь на постеленное. рот по-страшному бордовый. наверняка и у него такой же. — а это был всего лишь рот. — не тяжело строить из себя умника с вибратором в заднице? — огрызается чонгук, скидывая вещи и ежась от прохлады. — что-нибудь о режимах слышал? — да. тоталитарный, например. юнги закатывает глаза, вновь поднимаясь с места и ловя зрительный контакт. кладет тяжеленную левую руку на воротниковую зону, крепко сжимая. следующие слова (параллельно с какими-то махинациями) звучат слишком убедительно, чтобы не проникнуться: — когда-нибудь я тебя точно пристрелю, полудурок, — чем скорее конец предложения, тем потустороннее голос и ближе лицо юнги к его. влажная от смазки рука на его члене едва теплая, едва нежная, едва хоть что-то из того, что нормальный человек счел бы приятным. чонгук от неожиданности утыкается носом в плечо юнги, шумно выдыхая. пальцы на воротниковой зоне массируют ее параллельно с движениями правой руки, с каждым разом сжимающейся все приятнее и мягче. чонгук в смешанных чувствах: его до ужаса коробят и заводят эти хлюпающие звуки и то, с какой легкостью юнги находит нужный темп и интенсивность. он запрокидывает голову, не видя ничего и одновременно все сразу: белый потолок в рыжих разводах — туалет затапливало сверху. сознание куда-то уплывает, и чон не всегда успевает отследить, дышит он вообще или нет. сдавленные выдохи вырываются — юнги пропускает все мимо ушей, будто бы. будто бы. у чонгука вроде бы уплывает сознание в ебеня, но момент, когда мин сначала пытается урвать куски чоновского дыхания, а затем горячо басит на ухо: — я заставлю тебя зазвучать, — и опускается вниз, стягивая с него штаны полностью- чон отлетает на все сто звезд из пяти возможных от качества обслуживания его кинков. трудно держать руки при себе, но юнги ненавидит, когда чонгук пытается перехватить управление. прелюдии, заканчивающиеся дракой — вполне себе обычное развитие событий при отсутствии контроля. чонгук — руки, юнги — чонгука. рычаг один и тот же: страх. чонгук в молитвенном жесте складывает ладони, ими же пытаясь раздавить лицо, когда чувствует заднюю стенку горяченного миновского горла. он не знает, как перекрутить эти гребанные пальцы, чтобы не зарыться в волосы и не начать толкаться, как делал это минуты две назад с кулаком. он и бедра-то в узде еле держит. в беспомощном отчаянии опускает глаза вниз и позволяет себе слабость: пригладить выбившиеся пряди волос. чонгук зря это делает: юнги тут же переключает внимание на него, ни на секунду не останавливаясь. и не прерывает зрительный контакт. ком очень дерет горло, скатываясь вниз. чонгук отдергивает руки назад, ошпарившись словно, и давится: — я не… я только поправить, — задушенный стон, — хотел. выражение лица юнги становится довольным, и он мычит, разгоняя вибрацию. вкупе с тем, что чонгук и так на грани зачарованности — сколько раз он сможет сойти с ума без фатальных последствий? — это подлый прием. юнги все же добивается того, чего хочет: чонгук на глубоком выдохе скулит. пятнами смазывается все, кроме картины этой бездны глаз. в маленьком пространстве кабинки сложно полностью потерять связь с миром — опорную точку, но именно это с ним происходит, когда чон скользит влажными руками по запотевшим от конденсата дверям в попытке ухватиться хоть за что-то. часто чонгук очень рад, что не помнит этих ужасных моментов уязвимости, когда не может контролировать ничего, даже выражение лица. — хороший мальчик, — говорит юнги, крепко целуя его после. терпко. сердце барабанит в ушах. — ты такой хороший, когда послушный. чонгук в отместку кусается и перехватывает инициативу на себя, толкая юнги на унитаз, который тот своими костями чуть не сносит, и усаживается сверху. он почти породнился с этим жужжанием на фоне, но: — достать игрушку не хочешь? мешает, — нагло заявляет он, потеряв все очарование уязвимости и послушания. юнги проходится костяшками по чужим ребрам и задумчиво мычит. — не мешает, — с нажимом. руки того едут от поясницы ниже, ухватывая ягодицы. чонгук трется своим носом об его, бездумно и уже чисто инстинктивно — препираться совсем не хочется. кожа юнги пахнет лишь его кожей, и чон, заведясь чисто от факта не наличия яркого аромата, чуть ли не вгрызается в шею, прочертив губами путь от носа по скулам — до челюсти скола. на юнги все еще имеются трусы, которые чонгук чуть ли не сдирает, всеми мыслимыми и немыслимыми способами стягивая так, чтобы контакт тел остался прежним. дыхание громче бомб. чонгук — слышит только себя. чонгук не умеет транслировать собственные ощущения, у соулмейтов способности разные: он ищет, юнги — передает. он укладывает руки на миновское лицо так, чтобы задрать его кверху большими пальцами, всматриваясь в подсвеченную муть зрачков. и сразу же ныряет ладонью вниз, на порез, сжимая его. юнги шипит, чонгук — ухмыляется. извинение — шумный выдох в губы, перед тем как накрыть их своими. юнги пока не предпринимает никаких действий, только лениво отвечает — предоставляет полную свободу. иногда чонгука преследуют назойливые мысли о том, что только он зависимый в этом непонятном союзе. он затыкает все действиями. тишина — враг. смазка льется в руку. челка накрывает глаза. он спрашивает, глядя исподлобья: — поможешь? юнги протягивает свою руку вместо ответа, усмехаясь. чонгук берется за нее своей, в лубриканте, переплетая пальцы и притираясь основанием ладони. юнги заметно сглатывает, пока чонгук на него неотрывно таращится: кадык медленно опускается вниз, а затем так же — вверх. «приготовься», — раздается в голове, прежде чем юнги надавливает пальцем на сфинктер и подключает свои ощущения. на секунду мир становится слишком ослепляющим и громким, а потом у чона снова исчезает даже намек на мысли. это умно — так у чонгука не остается ни шанса не то что прочувствовать дискомфорт, а думать, в принципе, становится задачей потруднее. дышать — невозможно. это — ха — растягивается в вечность: он, обернутый вокруг юнги, издевающегося над ним, как только можно, испарина и искусанная до крови от внутреннего напряжения губа. — я больше не могу, — исступленно шепчет чонгук, чисто в слепом поиске большего удовольствия насаживаясь на пальцы по костяшки. юнги, сосредоточенный, поднимает голову, избавляясь от складки между нахмуренными бровями, и натягивает ту-самую-ухмылку, которая все никак не дает покоя. «тебе придется развернуться», — до чона не сразу доходит, пока в ладонях — ноль пойманных извилин, но он поддается чужим рукам, разворачивающим его корпус так, чтобы до мозга дошло. поначалу «неприятно» вытесняет все остальные ощущения: прижатую к его спине грудь, губы на шейных позвонках и руки, поднимающиеся от живота к груди и обратно. чонгук жмурится, откидываясь на мина сильнее и открывая ему свою шею. мин добирается до нее не сразу. роняет по-приятному вязкие поцелуи на плечах, ключицах, пока помогает подстроиться под тягучий выбранный темп, оставляя влажно-липкие руки на талии. сладостная дрожь пробирает чонгука в момент, как юнги начинает что-то говорить. парень не соображает — что. мин громко втягивает носом воздух у мочки уха, вызывая дополнительные мурашки. чонгук наклоняет голову туда, где получает больше всего удовольствия. в этот раз — вбок, чтобы было удобнее втягивать кожу зубами. юнги снова скользит руками — в разные стороны. большой палец правой проникает в податливый рот, оглаживая остроту нижнего ряда зубов и горячий язык. левая — сжимает потное бедро. — мне нравится твоя послушность, — низко бормочет юнги, тяжело выдыхая чонгуку в мокрый затылок. смоченную в слюне руку он перемещает на член. это — совсем не то, как если бы юнги транслировал через себя. на паре было по-другому. чонгук не понимает, за что держаться, не понимает, где находится и что делает. изо рта, кажется, течет слюна, а глаза слезятся. мало функций: скулить и задыхаться. он сжимается от удовольствия: мин круговыми движениями большого пальца притирается к уретре. юнги ему на ухо — стонет. не дышит, не говорит — стонет. с толком и с расстановкой, терпко и чувственно. срывая, наверное, один из последних клапанов. кожа к коже с трудом отлипает из-за духоты, временами даже болезненно, словно была натертой до этого. чонгуку хочется размазаться о стенку в приступе настигающего оргазма, он чуть ли не с грохотом пихает мина в бочок. внезапно юнги его хватает, неаккуратно зажимая ладонью рот с носом и впечатывая в себя в ответ. «здесь кто-то есть», — напряженно. но не останавливается, наоборот — темп наращивается. чонгук в поднимающемся истерическом ужасе пытается вслушаться в пространство и хоронит звуки ослепляющего оргазма в себе. с заложенными ушами различает только усиленные куполом руки в громкости выдохи-вдохи. блядьблядьтольконеэто. он приходит в чувство слишком медленно, чтобы управлять телом. но после — точно хочется повыдирать волосы себе и юнги. последний обнимает его поперек груди, отдышавшись, но не отстранившись после собственного оргазма, и игриво прижимается подбородком к плечу. — наебал, — в голосе — явное веселье. жизни чонгуку не будет, пока он не выжмет весь воздух из горла юнги.