***
Люмин поднялась по лестнице, стараясь абстрагироваться от мысли, что завтра выходить на учебу. Ее квартира была выше на этаж. Гремя связкой ключей в замочной скважине, та старалась заглушить легкое раздражение, вызываемое болтовней брата и Панталоне. Последний, разумеется, умудрился деликатно напроситься в гости к нему на ночь, поэтому его гудящий из-за эхо голос долетал до ее ушей, пока не утих за чужой дверью. Люмин зашла домой, сбросила сумку и обувь. Щелкнула свет на кухне, игнорируя заманчиво оставленный на столе для продолжения поиска работы ноутбук, залезла в холодильник и, кисло осмотрев остатки вчерашней пасты, изъяла из его чрева два йогурта. Питание к концу семестра становилось всё более и более хаотичным. Это бесило. Хотелось бы, конечно, сейчас отжарить тренировку на ноги и задницу от Хлои Тинг, дабы усталость пригвоздила ее к кровати, и девушка урвала себе законные восемь часов перед подъемом на учебы, но сил на нее точно не было. Вскрыв йогурт, то запоздало вспомнила про книжку, даренную руками преподавателя и явно оторванную от сердца, поэтому, держа ложку во рту, вернулась в коридор и выпотрошила сумку. На телефоне пришла пара уведов из инстаграма, один из которых принадлежал чату с Тартальей. Тот участливо полчаса назад осведомился, всё ли ок. Та облокотилась на стену и отпечатала положительный ответ, думая, что смоллток закончится на этом — наверняка все трое, Тоня, Сяо и он, уже спали. Но ответ прилетел быстрее, чем она успела закрыть инст и вернуться к йогурту. Она заняла стул верхом, без интереса повторно заходя обратно в переписку. ты выглядела, будто опять уперлась в окружающих со своим этим внутренним шизоанализом. че происходит? Че Что, чисто теоретически, в этом плохого? лю, заебала внатуре. ты опять уходишь в себя. и еще пант мне кое-что передал, хочу удостовериться, что он ошибся. Что он тебе распиздел?? ничего блин только то что ты, блядь, кокетничала с дотторе? а еще это выглядело отстойно, он посмеялся ОН СУМАСШЕДШИЙ ОКЕЙ ну типа пожалуй, но ты все равно это делала? да/нет???? Да не он, а Панталоне. Иисусе, придурок ??????? Нет, он мне книжку просто дал по учебе, я задержалась на миллисекунду Люмин чертыхнулась, вспомнила про ложку во рту, вытащила и откинула со фальшивым звоном на стол, и допечатала еще одно сообщение. И типа если бы да как ты это бы привязал к моему поведению? Как ты вообще понял, о чем я думаю ты слюни пускаешь когда думаешь о чём-то усиленно ЛОЖЬ КСТАТИ да конечно, шучу. просто это видно. тип когда тебе невесело, ты всегда начинаешь думать, сверлишь всех взглядом. палишься внатуре Да мне по жизни невесело окей услышал. точно всё норм? Да блин чувак ну что))я рад был бы если чета весёленькое намечалось) у вас) Втф ты щас сказал двигай спать. потом обсудим Аякс алло какого хрена Ты тут? Блядь Люмин откинула телефон следом за ложкой на стол, уперлась лбом в спинку сидения, и прочесала себе волосы от макушки до лба. Просто блеск. Теперь еще один человек из окружения займется этой непонятной херней, и, что хуже всего, и один и второй — лучшие друзья обсуждаемого. Интересно, как долго это продержится между ними троими в секрете? Люмин аж опешила. И не от идущего следом осознания, что едва ли хоть какой-то секрет останется таковым, если его знает Панталоне. А от мысли, возникнувшей перед этим. Она неосознанно замела и себя в круг лиц, уверенных, что это был именно флирт. То есть массовый гипноз со стороны двух парней сказался и на ней — теперь, оглядываясь на прошлое, она действительно была уверена, что это не было чем-то нейтрально-учебным, как полагалось. Черт. Это просто эффект ложных воспоминаний! Его легко сломать, она ж почти профессионал, мать твою! Концентрация на тех чувствах, вернее, их отсутствии, которые она переживала в тот момент, подчистую сотрут восприятие, прицепившееся после. Так вроде? Верно?.. Люмин прикрыла глаза и вернулась в точку времени, когда стояла перед Дотторе в домашней одежде. Через безупречный голубой, и, наверняка, дорогой салонный покрас, где-то на затылке, по линии пробору, виднелся бледно-белый натуральный цвет. Он что-то говорил, она улыбалась, на лету подхватывая его маленькую игру, охотно отвечала. Он смотрел сверху вниз, он догадался, что ей стремно все время держать голову откинутой, поэтому заботливо отошел. Он… В какой-то момент что-то изменилось. Люмин открыла глаза, отшатываясь и почти падая вместе со стулом назад. Ее настигло это состояние из машины, в которое ее искусственно ввел Панталоне своими странными хождениями вокруг да около. То самое состояние, природу которого та не смогла расшифровать из-за недостающих пазлов. То, во что сложилась эта картинка, оказалось ни разу не утешительно. Да, черт возьми, она еще как флиртовала с ним. И ей это понравилось. И ей понравился Дотторе в тот момент. И, что хуже, блядь, всего это чувство не выветрилось, словно это была не магия момента, шутка или следствие легкой дозы алкоголя. Панталоне это каким-то образом заметил, может даже предугадал, и был искренне удивлён, что сделал это первее, чем она. Дотторе ей начинает нравиться. И эти неловкие три минуты на пороге стали катализатором, точкой официального отсчета. Люмин все-таки рухнула со стула.***
Итер вычесывал свою гриву беспощадно грубо и быстро, не заботясь о золотом правиле «сотни» бережных массажных движений. Не хватало еще пугалом, развалившимся поперёк кровати, встретить его. Он стремительно перебросил волосы назад, нашарил равномерных по крайней мере наощупь три деления и стал быстро заплетать ночную косу. С распущенным шлейфом спать было до невозможного жарко, волосы путались, быстрее грязнились, а наутро парень был будто коровой облизанный. Опять же, при ком угодно, только не при нем таким быть. Хотелось быть красивым. Итеру нравилось быть красивым. Панталоне с каким-то сомнений заглянул в спальню и проморгался, будто попал по ошибке не туда. Нерешительно зашел и прикрыл за собой дверь. — Можно я посплю в трусах? — А какие еще варианты? — озадаченно хихикнул Итер, щелкая перекатывающейся по пальцам резинкой для волос, — Без? — …Пардон? — Я шучу. Реально, что ты ожидал услышать? Нет, нельзя, одевайся в уличную одежду и ложись? — Ты в футболке… — проворчал с напускной оскорбленностью тот, ковыляя к кровати. Сверкнувшая за стеклами хитрая искорка выдала его с головой. — Я тебе не могу выдать сменную одежду, ты меня выше на две головы! — Всего лишь на одну… — поправил Панталоне, присаживаясь с края и требовательно протягивая руку к гребню. Встретившись с ухмыляющимся взглядом напротив, тот цокнул языком и закатил глаза, усмехаясь, — …Окей, считая с шеей, мелочь. — Чего ты прибедняешься? — Итер зыркнул на него сощуренными глазами и подсел ближе, уводя гребень за спину так, чтобы мужчина его не изъял, — Можно тебя почесать? — Почеши, — мужчина воровато оглянулся, ссутулившись для удобства, встряхнул еще чуть влажными волосами. От них непривычно веяло собственным шампунем. Это было как-то сверх-интимно для людей, впервые ночующих у друга друга на этих выходных. Итер погладил его по голове. Мокрые волосы лоснились лакированными змейками под пальцами: сочетание кротко вьющейся волны и азиатской прямой структуры выдавало какой-то абсолютно уникальный случай. Черт возьми, космос. Волосы Панталоне были чем-то, что очень хорошо выдавало в нем обеспеченного человека, результаты заботы о них на таком уровне явно не обходилась дешево. Но, несомненно, весь культ его волос сформировался на базе выигранной генетической лотереи. Почему-то Итера прельстил факт, что его бойфренду тоже нравилось быть красивым. — Ты долго отращиваешь? — У меня всегда на десять сантиметров ниже плеч, я не отращиваю, — Панталоне снял очки и, сложив их, принялся вертеть в руках от нечего делать, — Самая комфортная длина. А ты? Итер возвел глаза к небу, задумавшись, а после хохотнул, вспомнив причину начала своей эры косы до пояса, бережно погрузив гребень в густые волосы по корни. — С семнадцати лет. Фанател по металлу, в группе, которая мне нравилась, был один чувак, Петри Линдроос, длинноволосый блондин. По его стилю угарал, решил растить. — До сих пор угараешь и растишь? — он улыбался. — Да нет, «Норферы» разошлись давно, — без грусти пожал плечами Итер, — А я еще раньше закинул. Фаза прошла. Панталоне опасливо покосился на ногу Итера, доверчиво привалившуюся к собственному бедру, расположил ладонь на чужом колене и чуть сжал, — Ясно. А почему оставил длину? — Привык, — признался юноша, задумчиво перекидывая расческой пряди, заигрываясь в своей роли вечернего парикмахера, — Не воспринимаю себя без косы. Тоже комфортная длина. — Тебе хорошо с косой, — на этот раз незаметно для Итера снова улыбнулся тот, — Мужчины сходят с ума по такому. — Правда? — Правда. Один конкретный точно. — Для чистоты эксперимента нужно как минимум девять из десяти, — Итер засмеялся от того, как разительно медленно на него повернулся Панталоне, наигранно ревниво прищурившись, — Ну ты чего, так же в рекламах зубной пасты всегда! Девять из десяти стоматологов одобряют. Панталоне чуть не сказал, что у него за жизнь наверняка набрались бы штуки четыре точно, как он хочет, стоматологов, которым нравилось наматывать на кулак его волосы как плеть, но вовремя прикусил язык. Вообще-то, ему всегда было неприятно, когда его так драли; он, по-хорошему, аннулировал возможность прикосновения к своим волосам. Иногда ради хорошего секса приходилось идти на уступки, даже если эти уступки уже наступали ему на горло. Он проморгался, отводя от себя гребень. — Смотри. Панталоне зарылся в свои волосы, собирая их в руках в хвост, и поднял его над головой. Итер сначала не понял, куда смотреть, только после разглядел тонкую, седую прядь, спрятанную под основным смоляным покровом. Она плавно выскользнула из хвата мужчины, потому что была подстрижена короче остальной длины, невесомо опускаясь ему на шею. Юноша бережно коснулся ее, поглаживая одним только кончиком пальца. — Охренеть. Очень красиво. Это к большому счастью. Почему ты раньше не показывал? — У меня не было особых поводов, как видишь, — Панталоне распустил хват, и темная лавина его волос обрушилась на шею и плечи, закрывая обзор на сказочную мутацию, — И ничего она не..! Итер перекинул его локоны и приблизился к затылку, прижимаясь губами через бледную ленточку волос к шее. Мужчина напрягся в плечах, но усилием воли заставил себя расслабиться. — …Что ты делаешь? — Заряжаюсь удачей, — не отрываясь, прошептал Итер, обвивая шею руками, и спускаясь ими ниже, — Поделишься? Панталоне погладил его по запястьям, оказавшимся у него на груди, сжал их и еще раз прошелся большими пальцами по перекатывающимися под белой кожей косточками. — Бога ради. Юноша уронил голову ему на плечо, обнимая со спины целиком, потерся носом об ухо. — Спасибо. Ты хороший человек. — Я худший из людей на планете Земля, — отшутился Панталоне, стараясь не акцентировать внимание на мысли, что воспринимал он себя действительно только так. — Неправда, — Итер засмеялся, то ли покорно обманываясь, то ли откладывая эту тему на потом, и припечатался звучным мокрым поцелуем его в напряженное жевало, — Ты мой лучший людь. Панталоне повернулся и заправил за уши волосы. — Это, кроме шуток, самое приятное, что мне говорили за месяц. — Боюсь представить, насколько плохим выдался месяц. Мужчина криво ухмыльнулся. — Так себе. Последние две недели еще куда не шло, но… — Понеслась, — засмеялся Итер, откинув голову, а после перехватил того крепче и завалил на себя. Панталоне перевернулся на живот и уткнулся носом в его футболку. Руки юноши легли ему на лопатки и не сильно притиснули к себе. — Ты ходишь к мастеру? — Естественно. — И? — Херово. Обновим таблетки на следующей неделе, не прижились. — Знаешь ведь, как говорят? — Итер прикрыл глаза и продолжил серьезно, — Покупатель приходит в магазин, говорит, что ему нужно забить гвозди. Ему продают молоток, он приходит домой и кладет молоток в ящик. На следующий день снова приходит, потому что ему нужно забить гвозди. — Какая милая история, — ворчит приглушенно Панталоне ему в грудь, — Жаль, она умалчивает тот факт, что покупателя никто и не научил, как их забивать, и что он впервые видит молоток. И что он настолько устал пробовать, что скорее им пробьет себе голову. Юноша сквозь легкую дрему улыбается, нащупывая чужие плечи и проходится по ним легким массажем-щепоткой. — Я буду рядом. Обещаю, я буду рядом, чтобы показать тебе, как забивать гвозди. Мужчина замирает как после мощной пощечины, оглушенный этими громкими словами. Они сказаны были так просто, так мимоходом, словно это решение не было в тягость. Словно ему можно было рассчитывать, что такого отношения он заслуживает. Итер, блядь, солнце моё, ну как так-то. Через некоторое время, удостоверившись по непрекращающимся движением рук в том, что юноша еще не спит, он осторожно выворачивается из них и скатывается с него, оказываясь по правое плечо, задумчиво нависая. — Ты сильно устал? — начинает он издалека, почти выхода на светскую интонацию. Итер хитро улыбается; его не проведешь, после подворачивается ближе и открывает один блестящий в тусклом свете единственного прикроватного светильника глаз. — Пока нет. Есть предложение, как это исправить? Панталоне театрально поводит плечами, отводя глаза, словно даже и не думал ни о чем подобном, но его притягивают за шею обратно к себе, прежде, чем он придумывает как действовать дальше. От жара, исходящего о шеи и еле различимых пятен, вспыхнувших на ней, мужчина распознает профессионально скрываемое смущение и усиливаете его, прижимаясь губами. Его в процессе почти не докучает мысль, что он решил переспать с тем самым неприкосновенным по статусу мальчишкой-стажером. Тем самым, что…***
…Сегодня ему нужен был его специалист, чтобы поставить его на ноги, вернув в действительность. Предложение терапевта было возмутительным, абсолютно недопустимым к исполнению на практике и могло понести ментальные убытки для мужчины, как человека на психотерапии, если так называемый практикант допустит оплошность, да и… Так Панталоне размышлял, когда у него начиналась фаза мании, когда в нем вспыхивало непреодолимое желание отстаивать себя по всем фронтам, параллельно ломая людям хребты. Но мания не проснулась, даже не колыхнулась где-то там, на периферии страдающего сознания. Поэтому он вяло согласно кивнул, подумав только, что ему уже плевать — суки хотят его смерти, его провала как личности, так пусть подавятся. Ему все время казалось, что все ополчились против него. И психотерапевт туда же. «Вот возьму и удавлюсь нахер…» — заскрипел зубами он, проходя в кабинет. Практикант оказался моложавым таким, компактным человечком, покорно ожидающим решения от Панталоне. При виде него, присаживающегося с кислой миной напротив, он стремительно откинул свою длинную золотую косу, которую скучающе наматывал как кастет на запястье, назад и галантно подал исходящую паром чашку. Приготовился, значит, заранее к положительному ответу. Панталоне непременно бы вякнул, будь он чуточку живее, что дикари из штатов могут самостоятельно хлебать травяное варево, называемое ими по-дурости чаем, а ему подавать изволят пусть только нектары жизни с плантаций на родине, но он ни черта не смог даже прошептать против. Сил не было вообще, а белокурый выскочка из престижного университета даже нахальным своим благоухающим самоуверенностью видочком не смог пробудить их. Мужчина как укурок уселся на перевес с этой чашкой, обхватив ее по национальной привычке не за ручку, а за тонкие бока, и молча принялся втыкать в поднимающийся над поверностью чая пар. Через полминуты терапевт-практикант изъял ее из его рук со словами о том, что Панталоне не стоит себя так мучить. Панталоне сначала закономерно оскорбился, а потом понял, что юнец прав. Он так безвылазно залип, что обжег бы себе ладони раскаляющимися стеклянными стенками, даже не заметив этого. Видать, все. Каюк настал. «Мальчик шел, сова летела, крыша ехала домой», — так, кажется, охарактеризовал состояние мужчины его рыжий товарищ, цитируя любимую сестрой его Тоней детскую поэтессу. Панталоне устало потер переносицу и театрально развел руками, мол, вот он я, приступайте. Юноша зачем-то кивнул ему, словно уже мысленно что-то подытоживая, и заговорил первым. — Меня зовут Итер, Панталоне, я благодарен Вам за возможность сегодня провести сессию. Разумеется, я был лишен и морального, и профессионального права узнавать у вашего лечащего врача, моего внеучебного наставника, детали о Вас. Прошу, воспринимайте это как разовую акцию, говорите все, что думаете и не думаете. Мы остановимся и прекратим в то же мгновение, как Вам этого захочется. — Не знаю, что хочу, — брякнул безжизненно мужчина, снимая очки. Даже не соврал. Сложил их, принялся крутить в приступе привычного нервоза, — Ну давайте помолчим немного, я подумаю, что рассказать. — Давайте молчать, — Итер согласно кивнул, открывая тетрадь и располагая ее на колене. Боже, да они что, совсем сдурели ему эту мелочь подсовывать за такие деньги?! С тетрадкой приперся — как бы там на обложке машинки гоночные не были нарисованы, а то в пору бы с такой комплектацией ему еще отсиживаться на своих лекциях, разрисовывая поля от скуки. Нет, он конечно не судит по внешности… Блядь. Панталоне прикусил губы, зажевав убитую после нервной почти бессонной ночи розовую плоть, и понадеялся, что выглядит не настолько убого перед Итером, как у себя в глазах сейчас. В глазах, мать твою. Даром, что слепой, как щенок едва ощенившейся суки. Вспомнились почему-то слова Дотторе о том, что ему с его достатком пора бы себя порадовать и лечь под лазер, дабы забыть об очках раз и навсегда. Панталоне смертельно любил свои очки, это одна из немногих вещей, что он любил в принципе, а доводы о том, что носить он может стекло и с нулевыми диоптриями, если ему так нравится, сталкивались с кирпичной стеной его упрямства. В его севшем еще в далеком детстве зрении и закономерном ношении очков был смысл; простой, очевидный, но смысл. Закономерность, которую не забудешь, потому что это физически невозможно. У Панталоне в жизни этого смысла было настолько ничтожно мало, что он хватался даже за эту возможность оставаться лишенным чисто видеть дальше вытянутой руки, ради него. Это как if else формула в программировани — самая примитивная и всегда работающая. Если у меня плохое зрение, я ношу очки. В иному случае — не ношу. Всё. Дотторе крутил у виска каждый раз. Ему было чертовски обидно щеголять по миру с чувствительными из-за альбинизма алыми глазами, и он старательно, почти с самоотверженной преданностью идее портил настроение всем, кто говорил с ним о зрении, и Панталоне не стал исключением в этой аксиоме. Тарталья пожимал плечами и улыбался, мол, пусть делает как нравится, лишь бы контролировал момент, когда зрение непоправимо сядет. Лиза, когда им удавалось мельком пересекаться, отмалчивалась и улыбалась мягко-мягко, убежденная, наверное, что на ней и по сей день лежит крест балансировать яд своего бывшего мужа бессловесной поддержкой. Панталоне любил их. Но сейчас они все трое его бесили страшно: высокомерный мудак Дотторе, бесхребетный добряк Тарталья и подхалимка Лиза. Он просто назло всем будет эти очки таскать, пусть хоть лоб разобьют об стену. Черти. Вообще-то из авторитетных мнений у него были еще пара-тройка близких по работе и младшая сестра, повторявшая когда-то слова Дотторе, что ему нужна операция по коррекции зрения. Мнение коллег насчёт очков его мало волновало, да они и не распространялись о нем, если вообще таковое имелось, а сестру он не слушал. Он никак не общался с семьей уже лет восемь как точно. Те стабильно порывались выйти с ним на контакт раз в год, получали на праздники щедрые денежные пожертвования с припиской, что он все еще «дефектный», и не солоно хлебавши опускали руки до нового маниакального приступа восстановить былые отношение. Ему, честно, не хотелось их видеть и слышать. Он знал, что они найдут способ — всегда находили, — испортить ему кровь, если узнают, что он приезжал в Шанхай и даже не дошел поздороваться. А вот в Шанхай хотелось как никогда. Штаты надоели. Молчал Панталоне, погруженный в свои мысли, достаточно долго, чтобы Итер успел заново нагреть воду в кипятильнике. Когда тот послушно по новой наливал горячий — все тот же убогий, истинно американский, вяжущий пакетированностью, — чай, мужчине хватило духу хрипло выдать абстрактное. — Я хочу домой. Мужчина зябко повел широкими плечами от чуткого взгляда Итера, который тут же перестал наливать чай, и сел напротив весь внимание. Он добавил. — А дома захочу обратно сюда. У меня есть деньги кататься туда-обратно, пока точно не определюсь или не устану ныть, но нет времени. Да и смысла тоже нет — я пробовал. Мне плохо везде одинаково. Итер подчеркнул что-то у себя в тетради и поднял почему-то ласковый взгляд. — Скажите, пожалуйста, где ваш дом? Панталоне не понял, почему его именно это заинтересовало его после короткого монолога, но поспешил, смятенно бормоча, ответить. — Под Шанхаем родился… Вырос уже в нем. Юноша возвел глаза к нему и задумчиво произнес. — Учеба что в одном, что в другом мегаполисе — в тяжесть. Мужчина усмехнулся беззлобно. — Мне тридцать. Юноша чуть не рухнул, поперхнувшись, в приступе абсолютного шока. — Правда?! Вы выглядите моим ровесником, и я… — он тут же деликатно прокашлялся, — Боже, простите, простите меня. Продолжайте. Панталоне, даже не зная почему, снова усмехнулся. — Да не о чем даже продолжать. Рано переехал от родителей, сейчас не общаемся, — он предостерегающе посмотрел на Итера, спотыкаясь мысленно от зрительного контакта с жидким теплым золотом чужого взгляда. Тот выжидающе молчал. — И все вроде неплохо идет, но раз уж я у вашего наставника частый клиент, Вы, ну, понимаете… Практикант кивнул и посмотрел на него круглыми, спокойными глазами. Внимательными, чуткими… — Я спросил, где ваш дом, Панталоне. Не откуда Вы родом, не где Ваша семья. …не «закаленными» врачебной этикой, не пустыми, какими смотрит на него его действующий терапевт, а абсолютно человеческими, живыми. Должно быть, Итер еще не умел корректировать свои внутренние настройки под абсолютный нейтралитет так, как делают это все его коллеги по цеху. Он наверняка знал в теории, что ему, как специалисту, необходимо обезопасить в первую очередь себя, прежде чем спасать другого, но на практике… — Вы ведь явно разделяете эти понятия, если перестали осознанно контактировать с ними. Съездить отдохнуть на родину — хорошая идея, но если вы заранее знаете, что там Вам будет плохо, то может попробовать поискать «дом» в другом месте? Проклятье. В самолетах кислородную маску сначала должен надеть родитель и только потом помочь с ней своему ребенку — это единственный верный порядок, который позволит статистике выживаемости сыграть в твою сторону. Это закон, вступивший в силу, еще до человечества как концепта — когда животное наедалось первым, чтобы прийти в свою нору и вскормить молоком детёныша. Что творит этот сопляк?! — Я же сказал, что не знаю, — против воли раздраконился Панталоне. — У меня не так много вариантов, где его можно искать. — Чувство «дома» возникает, когда Вам просто спокойно и хорошо. Почему Вам плохо? — Ах. Почему мне плохо?.. И тут его понесло так, как не несло никогда и ни при ком. Итер почему-то продолжал все сорок минут смотреть на него так, как не смотрят врачи. По собственной дурости ли, от недостатка опыта или еще по какой-то из ста возможных причин, пусть Панталоне и не придумал больше двух. Где-то к концу монолога Итер прикрыл глаза, приложив массирующие пальцы к переносице и тихо простонал: «Твою мать…». Мужчина даже сбавил обороты, ожидая услышать привычное и справедливое: «Вы пришли не в тот частный кабинет. Мы не занимаемся клиническими случаями». Но юноша поднял преисполненный искренней боли взгляд на него, проморгался и мягко попросил. — Продолжайте. Пожалуйста, не обращайте внимание. — А можно? — переспросил тот на всякий случай, хохотнув. Его ситуация, когда он выворачивал наизнанку собственные внутренности, обожженные горечью и болезнью, почему-то смешила. Ему говорили, что у него есть только два агрегатных состояния в режиме защиты — полное отсутствие, холод; и пугающая неестественностью смешливость, будто он тут анекдоты травит, а не про травмы собственные распинается. Итер мягко улыбнулся. — Конечно можно. Я так рад, что Вы такой сильный. Я очень Вами горжусь. Панталоне замер на полуслове. Гордится? Им? За что? Он ничего не сделал. Он абсолютно бесполезен, не способен сам себя выручить, он делает больно людям одним своим присутствием, портит настроение друзьям, его ненавидит собственная семья, он потенциальный самоубийца, проебавший сроки в двадцать семь, и обыкновенный мудак. Он не умеет заботиться ни о себе, ни о ком-то другом, не может полюбить себя ровно так же, как не сможет никогда полюбить кого-то еще. Единственная его польза от нахождения в этом мире — своевременное появление в качестве экзотически красивой грелки в постели какого-нибудь такого же красивого и такого же в бесполезного. У него есть только карточка и тело, больше ничего — его можно и нужно использовать только по одному назначению, больше он ни на что не годиться. Гордость? Нелепица. Итер почти жалостливо, так живо и мучительно на него посмотрел, будто бы все мысли, пролетевшие в голове у Панталоне за секунду, траслировались ему. Могли ли они? Возможно, он ошибся. Возможно, мальчишка был куда мудрее, зрячее, чем ожидалось от практиканта из именитого университета. Возможно, он мог его понять. Или хотя бы пытался, так отчаянно пытался его понять, будто бы Панталоне действительно был чем-то большим, или мог стать чем-то большим, чем он есть в собственных глазах. Это было… Ужасно. Это было хуже, чем осуждающе-опекающий взгляд исподлобья от Дотторе, хуже, чем теплая и ничем не прикрытая забота, смешанная с ужасом понимания, от Тартальи, хуже чем редкие, но меткие, колкие и всезнающие переглядки с Лизой. Это было что-то незнакомое. Ему хотелось, чтобы это закончилось немедленно. Ему хотелось, чтобы это не прекращалось никогда. …К концу сессии Панталоне уже решил, что разовая акция их встречи как пациента и врача ей и останется, о чем немедленно сообщил практиканту. — Спасибо, — Итер немного растерянно пожал протянутую через стол руку, — Если пожелаете, Вы можете потом кратко изложить причину вашему действующему специалисту, чтобы я знал, над чем мне еще предстоит работать. Извините, что нагружаю. Огромное Вам спасибо за опыт. — Ничего, я и лично могу изложить эту причину, — Панталоне вынул из сумки футляр и протер стекло очков бархатистой тряпочкой, — В моем понимании, терапия должна держать дистанцию от личных романтических интересов и не пересекаться с ними. Иначе от нее не будет толку. — Прошу прощения?! — юноша как встал так и сел обратно на кресло, — Я не..! — Не Вы, конечно, Итер, не Вы, — Панталоне мягко наклонил голову к плечу, улыбнувшись, — Благодарю. Но нам лучше не видеться в этих ролях. Я так не могу. Простите. Он выходил из кабинета влюблённым. Это было абсолютное, неоспоримое безумие, нежданное и пугающее. Хотелось привычно смахнуть все это на манию, включившуюся резко и без предупреждения. Хотелось успокоиться на том, что если это так, то через неделю он уже не вспомнит ни имени, ни лица практиканта, так как будет снова занят неотложными делами сильного и состоявшегося мужчины — сном по шестнадцать часов в сутки, вылазок с рецептом до ближайшей аптеки, а так же залом. Давно не ходил, кстати. Может, подцепит себе кого-нибудь, увезет домой, а там уже из головы выветрятся добрые золотые глаза и юношеское непрофессиональное «я» в диалоге с клиентом. С Панталоне давно никто не говорил как с человеком. Дотторе безвылазно сидел забаррикадированный в работе, будучи женатым на ней в плохом смысле. Тарталья тоже удумал предложение руки и сердца, только уже живому человеку, и об этой идее, разумеется, ведали пока только они трое. Ему очень не вовремя был бы Панталоне. Он им всем был не вовремя. Да и себе он тоже был. Ему хотелось верить, что чувство забытого человеческого рядом вывело его на такие безбожно подростковые сантименты. Хотелось приехать домой, звякнуть кому-нибудь по фейстайму, чтобы прямо так, в лучших традициях прошедшего карантина, выпить вина и провести время вместе, не встречаясь тет-а-тет. Панталоне после этих мыслей ощутил себя непростительно старым, но, здоровья ради, лучше не видеть вживую лица Тартальи, когда тот услышит эту историю. Если этот герой-любовник узнает, что Панталоне впервые нашел кого-то не на одну ночь явно и сразу же отшил, об его голову разобьют бутылку водки. Полную. Уже в дверях из центра, когда мужчина, погруженный в весёлые-невеселые мысли снял с вешалки свое пальто и накинул на плечи, Итер материализовался за его спиной уже тоже зачем-то одетый. — …А не в этих? — Что «не в этих»? — не понял Панталоне, зависнув. И ему почему-то захотелось поправить Итеру шарф — он был намотан на шею насмех, и смотрелся забавным тюком запутанной ткани на чужой шее. — А не в этих ролях мы можем встречаться? — на одном дыхании оттараторил Итер и тут же вспыхнул, отступил назад и выставил руки, — Боже, простите, я не в том смысле, я про то, что… — Можем, — быстро перебил его Панталоне и посмотрел на часы, услужливо висящие над ними на стене. Полшестого. Под предлогом «на бизнес-ланч» они уже не выйдут. Что-то подобное он уже слышал от Тартальи, когда тот рассказывал, как счастливо свела судьба его с лучшим другом. Видимо, история циклична. Он шагнул ближе и протянул руки к шарфу. История циклична, и ему, в принципе, нравилось, как она начиналась.