Если много серого вещества на полочке

Сразу после обеда Сяо распорядился ехать домой, демонстративно позвенев связкой ключей от машины перед конопатым носом. — А Тоня? — тут же опомнился Аякс, выдыхая пар на весь салон. — Довезут в целости и сохранности, — отмахнулся от ягодного облака тот, опуская окно, — Там есть Люмин, ей я точно доверяю. — Верно, но… — Тарталья на секунду задумался, рассматривая пальцы бойфренда на руле, ожидающего указаний, — Погнали. Сяо удовлетворенно кивнул, заводя машину и выруливая с места. Аякс прищурился на того, ожидая, что тот пояснит причину такого рвения домой, но тот спокойно молчал, следя за дорогой. Он решил не лезть с расспросами, мысленно уступая, хотя приебаться к такому важному деловому мужчине он еще как имел право. Дома ничего особенного не произошло, вопреки ожиданиям. — Я помедитирую и приду к тебе, — оповестил Сяо, зарулив по дороге в спальню, — Не засыпай. — Я и не… — Ты отрубишься. Подожди меня десять минут. — Ну ладно. И он ушел. Тарталья в который раз за день слегка озадаченно вскинул брови ему вслед, но послушно развалился на кровати, закинув руку за голову, и уплыл в твиттер. Там, зачитавшись новостями из мира покинутого им спорта, он получил серьезный такой бафф, понижающий ему настроение. Ему категорически не нравилось, что бывший московский тренер нашел себе новую ездовую «лошадку», которая внезапно оправдала все надежды, пошатнувшиеся после ухода Аякса из-под его крыла. Дерьмо. Он помнил тренерские руки на собственных плечах, разминающие мышцы перед выходом, звонкие шлепки об маты падающих под его весом противников, помнил вес медалей, гравированными самыми разными языками. Помнил гордые взгляды отца, мамины слезы, братьев и сестру, кидающихся сразу после объявления результатов, — неважно каких, с его победами или без, — ему на шею. Помнил сборную, помнил каждого противника, каждое лицо, сколько бы лет не прошло. И так же отчетливо помнил, как все сломалось — как пришло уведомление об отказе переноса соревнований по причине внезапного перелома; помнил, как смотрел их запись уже после, несколько дней спустя, потому что не нашел в себе силы на трансляцию, будучи в гипсе и не там. Не там, где они проиграли — с честью и без него. Разумеется, он бы своим присутствием вряд ли повернул ход событий, вряд ли бы заимел лишние решающие баллы, вряд ли сумел оправдать страну на глазах миллионов, но… Последнее воспоминание о борьбе — тот разговор по скайпу с тренером с перерывами на тишину по несколько минут, старательно уводящего расстроенные глаза и бесконечно потирающего морщины на лбу, будто пытающегося найти в этих старческих складках какой-то демократичный и не режущий сердца обоих ответ. — Прости, мой мальчик. Я пытался. Мне очень жаль, но тебя выдворили из сборной. Сказали, мол, недопустимо. Мне очень жаль. Ему еще много было потом сказано, так много, бессмысленно много. Аякс слушал с каменным лицом, стараясь не сорваться и не закричать, что ему неинтересно, что он не собирается становится гребаным тренером в несчастные двадцать пять, когда остальные строят карьеру, что он весь это неблагодарный ебучий спорт вертел, что будь его воля, он бы с одной ногой уложил каждого противника, что ему нужен последний и единственный шанс, что он не подведёт больше, только, пожалуйста, умоляю, дайте мне шанс, тренер, я сделаю всё… Он так и не сказал. Рядом, не залезая в кадр, сидел Сяо, сжимающий под столом его руку так крепко, так сильно, как будто бы он понял каждое слово на русском и тренерское, и невысказанное им. Когда экран потух, вместе с ними потухли и глаза у Аякса. Может быть, это была просто иллюзия из-за исчезнувшего в зрачках отражения света, но на тот момент, казалось, померкли краски всего пространства вокруг них. Тарталья молча повернулся на него, сначала потянувшись, верно, за поцелуем, но остановился на полпути и так и замер в неестественном изгибе, как если бы до него с запозданием только-только стало в полной мере доходить произошедшее. — Я свободен от обязанностей профессионального спортсмена с сегодняшнего дня. Сяо прикончил остаток пространства между ними, прижимая безмолвно плачущего рыжего брошенного страной мальчика к себе, лихорадкой проходясь руками по его спине, шее, рукам, плечам. — Мы придумаем что-нибудь. Мы обязательно что-нибудь придумаем. …Тарталья поежился в кровати от нахлынувших воспоминаний, резким телодвижением согнал ворох мурашек, расплодившихся на спине. Грубо вскинул вкладку с твиттером на айфоне, закрывая ее, злобно покосился на иконку, но удалять не решился. Вместо этого написал маме, что у них все хорошо, что у него, Аякса, все хорошо. Когда за дверью послышались шаги и звук воды из душа, он понял, что даже не соврал. Прошлое атаковало. Изредка, больно и подло било в спину, когда он не ждал, но с ним нужно было уметь прощаться раз и навсегда. И он попрощался ради себя настоящего, который, пусть и не стал тем, кого Аякс мечтал увидеть в зеркале лет семь назад, но был и есть самая счастливая своя форма существования. Просто нужно было увидеть. Нужно было просто подождать, пережить, перебороть то, что сотворил с ним уход из большого спорта, единственного, как казалось, смысла его жизни, чтобы обрести новый. И один человек, не задавая вопросов, все это время ждал, жил, и боролся вместе с ним. Через ровно через десять минут в дверях появился Сяо, приблизился к кровати и проморгался. — Давай займемся любовь. Тарталья поперхнулся и выронил телефон с открытым маминым чатом на лицо; зажал ушибленный нос и с ужасом в глазах уставился на Сяо. Тот немигающе смотрел сверху вниз. — Что? — Ты… Ты всегда это так прямо говоришь, я не могу привыкнуть никак. — Пора бы, — покачал головой тот, присаживаясь рядом, — А ты всегда откровенно со мной флиртуешь на публике. — Сяо, — Аякс улыбнулся, почесав голову, отложил телефон, — Флирт и такие заявки — разные вещи. — Нет, — упрямо отрезал Алатус, подсаживаясь ближе и наклоняясь над чужим лицом. А после прищуриваясь, — Просто у кого-то храбрости за три года накопилось только на «хи-хи, ха-ха». — Камень в мой огород? Заяц, это ты зря, — Тарталья приподнимается на локтях, задумчиво оглядывая с ног до головы того, — Хочешь посоревноваться в храбрости? Не боишься, что я выиграю в этом бою? — Я сегодня сказал своему Богу, что люблю тебя больше, чем Его. Тарталья на секунду замер. Это было чем-то новым в их доме — по естественным причинам Аякс не лез в тяжелую для возлюбленного тему бывшего монаха, разве что был вовлечен в нейтральные разговоры, переходящие в лекции, о системе и обычаях. Воспринимать Сяо и его поведение как экзотику было бы чистым расизмом, ровно так же как и относится к важнейшему фактору его жизни спустя рукава было неприемлемо для Аякса. Особенно, помня, что он всем этим своим миром пожертвовал, возложив его на алтарь как жертву, чтобы быть рядом с ним. Но услышать такое от него было… Чем-то удивительно волнующим, чем-то настолько интимным, что парень едва не потерял лицо. — И как, он оценил? — спустя паузу спросил он, прощупывая осевшую под ногами с признанием почву. Сяо улыбнулся краем губ, убирая упавшую на щеку прядь за ухо. — У меня там связи, — он мотнул головой наверх, — Он сказал, что я иду правильной дорогой. Вот как. То есть, требовалось одобрение? — А если бы он сказал, что эта дорога — неверная? — Он бы так не сказал, Аякс. — Ну, а если бы? В теории, заяц, в теории, — Тарталья откинулся назад, разводя руками, — Например, сейчас бы взял и развернул тебя за плечи от меня, за то, что я так откровенно грубо о нем отзываюсь, предполагаю его действия и решения. Парень не успел прикусить язык, осознав, что понесло его совершенно непростительно, тем более, что на ровном месте — он ни в коем случае не злился на такую риторику, просто побычить в шутку решил. Только вот нихера это для Сяо не шутки. За такое впору и оскорбиться. — …Это действительно было грубо, но он бы меня не развернул, — спокойно парировал парень, и бровью не поведя от наглости сказанного. — Почему это? Мужчина сделал глубокий вдох. — Потому никакая сила в этой Вселенной не отвернет меня от тебя. Ни в теории, не на практике, — Алатус впился в его глаза своими, — Я люблю тебя. Это максимум, что нужно знать Ему, чтобы не препятствовать. Он благословил меня дважды. Тогда и сейчас. — Воу. Внатуре, связи имеются. Тарталья смущенно ответ глаза, почесав рыжий затылок. Сяо наклонил голову на бок, а после… тихо хрюкнул, прикрывая рот ладонью. — А еще… Ты вообще как это представляешь? Отвернет за плечи, ну ты скажешь… Он что, борец ММА? Ты меня не можешь в армрестлинге уложить, а ты… — Ой, пару раз укладывал! — взвился Тарталья моментально. То, что Сяо на его памяти был и есть единственным мужчиной вне спорта, который действительно мог точечно уложить его на лопатки без видимых энергетических затрат, впечатляло и волновало. И вызывало толику пусть и прошлой, но профессиональной ревности. Чуть-чуть. — Я поддавался тебе на твой день рождения. — Ты весь покраснел тогда! — У меня затекла рука, — Сяо равнодушно вытянул левую руку, просматривая сокращающиеся пальцы, словно удостоверившись еще раз в собственной мощи, — Полчаса смотреть, как ты корежишься — любой устанет… — Да ты прикалываешься?! — Может быть, Аякс, — Алатус пространственно перевел взгляд от него, пряча улыбку. — Так и есть! — Я сказал, «может быть». — Это непереводимая игра слов? Ты забыл, как по-английски «Да, крошка Чайльд, ты правда пару раз смог победить меня в честном мужском бою»? — Нет, крошка Чайльд, смирись, что я… — Ты выйдешь за меня? Сяо порывисто повернулся, оторопело посмотрел на него и одними губами прошептал. — Что?.. — Знаю, контекст так себе, будто мы действительно соревнуемся, кто кого смутит сильнее, но… Чайльд повернулся на бок, порылся в ящике возле кровати, доставая припрятанную на дне в самом углу бархатистую синюю коробочку. Стек вниз с кровати, присаживаясь перед замершим Сяо на одно колено и приоткрыл ее. — Я люблю тебя. Больше всего на свете люблю тебя, любил и буду любить. Ты спасаешь меня каждый день, я никогда не смогу рассчитаться с тобой за то, что ты есть и ты со мной. Хотел припрятать для торжественного случая, но я же знаю, как тебе далека моя тяга к публичности. И я, — он прокашлялся, расплываясь в улыбке, и продолжил дрогнувшим голосом, — Я… Я давно хочу спросить, станешь ли ты моим мужем? Губы Сяо обратились в тонкую линию; он смятенно зажмурился и захлопал блестящими глазами, прижал тыльную сторону ладони ко рту и почти заведённо закивал. — Да. Аякс уже хотел было встать с колена, чтобы подорвать его наверх и закрутить от счастья, как тот жестом оставил его. Он, почему-то странно улыбаясь, похлопал себя по карману домашних брюк и, уже не вытирая катящиеся слезы, вынул почти такую же красную коробочку. — Тогда, чтобы не оказалось, что я тревожил Его по пустякам с глупым вопросом, пора ли мне, можешь ответить для галочки, хочешь ли ты быть моим мужем? «Он благословил меня дважды. Тогда и сейчас.» Тогда и сейчас. Так это… Это было благословение в прямом смысле слова? Тарталья кинулся к его коленям, перехватывая его дрожащие пальцы, прижимаясь губами к каждому, к каждой фаланге, каждой косточке. Губы споткнулись о ворсистый бархат футляра, сжимаемый в его руках, но от приступа нежности и вселенского счастья он даже не заметил, как поцеловал и его. — Да, да, да. Очень хочу. Я так тебя люблю, я очень хочу быть твоим мужем. Я согласен. Сяо тихо дрожал над ним, не в силах справиться с мощным и тяжелым для переваривания спектром эмоций, зарывшись носом в его рыжие волосы. Бережно отняв руки от его губ, он приподнял его за щеки к себе. Иногда они правда заигрывались в этом странном неосознанном соревновании, кто кого покорит в мужественности, хотя всегда негласным вердиктом становился факт, что оба проигрывают. Но одновременное предложение обручиться едва ли можно было назвать проигрышем.

***

Дотторе скептически оглядел бадью с запечённой без изысков в масле и специях картошкой. Недоверчиво походил вокруг нее, щурясь, но продегустировать первым по праву хозяина дома согласился, чуть в лице подобрел. — Приемлемо. Для бытового инвалида, студента и маленькой девочки даже весьма недурно. — Спасибо, — отозвался Панталоне, расплывшись в неопределенной улыбке. Дотторе наколол еще одну картофелину на вилку и отправил в рот. Выгнул бровь. — Чего это ты повеселел? Отравлено? — На тебе все яды мира не подействуют, — скривился тот, демонстративно отодвигая от него лоток и перехватывая его рукавицами, — Добавил мышьяк в качестве приправы. — Из голубиного помета можно сделать противоядие, — не постеснялся блеснуть умом в ответ он. И как-то даже незаметно повел рукой в сторону окна, где на перекладине балкона ютилась парочка городских плотных тварей. — Жду не дождусь, когда ты приступишь к трапезе птичьим дерьмом, в таком случае. Люмин опасливо покосилась на Тоню. Та радостно оглядывала взрослых и явно ни йоты не понимала в их завуалированной брани. Тем лучше. Вот кто совсем здесь не волновался, на зависть девушке, так это она. Люмин думала, та замнется и застесняется без брата, но Тоня веселилась без его надзора ровно так же, как с ним. И, видимо, объект воздыханий — только одна из причин. Вторая тряхнула голубыми волосами и что-то спокойно проговорила ей на русском. Тоня с охотой закивала, бодро вскочила с насиженного места и охотно кинулась к ящику выбирать приборы. — Раскомандовались… — шепнула беззлобно ему Люмин. Дотторе мимоходом показал ей язык и распахнул со стеклянным звоном внутренностей холодильник. Итер тихо присвистнул, у Люмин взмыли вверх брови. Мужчина, словно угадав, что самая яркая реакция на увиденное поступит от его студентов, не оборачиваясь, спросил. — По «Короне» и по домам, детки? — Лицемер, — фыркнул Панталоне, закатывая глаза на то, как тот вместо двух бутылок на них достал четыре, — А говорил, что не спаиваешь студентов. — Ну не молоком же их поить, — отмахнулся Дотторе, видимо, сдаваясь окончательно. Порывшись в лотке, он добыл оттуда лайм, практически с хирургической точностью разрезал его на четыре части, вставляя по дольке в каждое горлышко. Люмин завороженно приняла «Корону» и тут же ойкнула от тихого перезвона — Дотторе боднул ее своей. — За все биологические активные вещества лекарственных растений, — шепнул он ей, обходя стол. Панталоне, случайно услышавший тост, поперхнулся пивом и метко кинул ему в шею снятую с руки рукавицу. — Испортил мне аппетит, блин. Конфликт мог бы и разрастись, ибо Дотторе, поймавший прихват, уже готовился отправить его в полет обратно через всю кухню прямо в чужие ехидно сверкающие очки, но тут все разом отвлеклись на умилительно-трогательное зрелище. Тоня, посапывая от усердия, принялась самостоятельно выкладывать на тарелки картошку, не замечая обрушившегося на нее всеобщего внимания. Люмин покосилась на воинственно настроенных мужчин и тут же несдержанно хихикнула в кулак. На их мрачных минах в момент нарисовалась светлая, почти влюбленная лыба. В очередной раз подтвердилось, насколько сильно Тоню обожали эти двое за то, что она была добрым простым ребенком, который, не смотря на то, какие они оба злые и противные, проводила время вместе с ними. Эта мужская слабость перед детской душевной искренностью проявилась даже физически. Панталоне расправил плечи и взгляд его разгладился, перестал быть заискивающе-надменным. Он зачем-то украдкой посмотрел на Итера, улыбающегося краем губ, и неловко промазал пальцами мимо мостика очков, тыкая себя в лоб. Дотторе, сам того не замечая, расправил скомканную для удобства метания рукавицу, прижав к себе. Люмин на секунду-две даже залюбовалась им таким, совсем-совсем домашним, спокойным и почти радостным от простого жеста заботы со стороны маленького ребенка. Видимо, с возрастом в мужчинах просыпается что-то сокровенное, что-то чистое, расцветающее от тепла, и даже если они, по сути, были полны гнили. А он этой гнили был… Блин. Тут же пришло осознание, и она поспешно отвернулась, встряхнув головой, чтобы снять странное наваждение. Не хватало еще проникнуться к университетскому тирану пониманием из-за маленькой сцены общего очарования малышкой. Кретин старый. …Есть сели молча, и, на удивление, тишина в этой разношёрстной компании оказалась не мучительно смущающей. Наверное, все внезапно свыклись с тем, что делят трапезу друг с другом, поэтому не торопились с подсыпанием яда как в еду, так и в обстановку словесно. «Корона» с долькой лайма красила картошку. Та была немного подсушенной, всё-таки, трое поваров передержали ее в духовке, но, в целом, Дотторе был прав, сказав, что для их тандема из «бытового инвалида, студента и маленькой девочки» это вполне приемлемо. В какой-то момент Тоня, немного смущенно оглядев всех, украдкой достала телефон, и, звучно раскатав «простите» с акцентом, шустро зашевелила тонкими пальчиками по клавиатуре. Наверное, в их семье было не принято доставать телефон за столом; здесь ругать за это ее никто не собирался. Когда, судя по уведомлению, пришел ответ, та совершенно внезапно восторженно завизжала, чуть не упав с высокого барного стула — Панталоне успел схватить ее за шиворот и усадить обратно. Она прижала ладошку к растянутым в улыбочке крупными передними зубами, принялась крутить головой от него, до Дотторе, а потом, запричитав что-то на русском, повернула экран к столу с открытой фотографией и затряслась на месте. Все уставились в телефон. Образовалась тишина, прерываемая только на тихие счастливые попискивания девочки. Первым немую сцену прервал хозяин дома. — Оставили их на два часа один на один, — закатил глаза Дотторе, скрывая откровенно счастливую улыбку за рукой, подтирающей жевала для напускной серьезности. — Когда уже наступит моя очередь?.. — сладко зевнул Панталоне, подбирая замком из пальцев подбородок и хлопая глазами. Итер в ужасе посмотрел на него, и тот с театральной невинностью вскинул брови, щурясь. — М? Что-то не так? — Попросите, пожалуйста, Тоню поздравить их от нас с братом, — деликатно обратившись к Дотторе, Люмин под столом дотянулась ногой до коленей Панталоне и треснула по ним со всей силы. Мужчина послушно обратился на русском к девочке, потирая шею. Та засияла и тут же принялась печатать брату сообщение под диктовку. На фотографии той были переплетенные руки Тартальи и Сяо, и на безымянных их пальцах красовались обручальные кольца с маленькими камешками — у брата с красным, а у его любимого с золотистым. Аякс написал, что они оба сказали да. Тоня, незаметно для остальных, принявшихся бурно обсуждать новость, с нежностью погладила брата по запястью через экран. Она резко осознала, как сильно соскучилась по нему и по его доброму, молчаливому заморскому принцу за время короткой разлуки. И ей очень сильно захотелось их обоих обнять. Она даже забыла на некоторое время о существовании Панталоне по правую руку от нее.

***

— На выход, — устало, но беззлобно рычал Дотторе, подпирая стену, — У меня уже голова от вас всех болит. — Тоня не в счет? — умудрялся ехидничать Панталоне, влезая в ботинки, пока девочка висела у него на спине, обвив шею. — Разумеется. У меня приступы мигрени от того, как часто мы с тобой стали видеться. — Господи, напомни, почему я вообще с тобой общаюсь? — Ты давай не болтай. Сейчас упадешь и ребенка прибьешь заодно. — Не прибью, — мужчина легко выпрямился в спине, перехватывая смеющуюся от восторга Тоню под ноги, — Может, подрастет, и женюсь. — Хорошо, что она нас не понимает. Передала бы потом твои слова брату, он бы тебе голову открутил. Жениться он решил. — Позвони Тарталье, — серьезно перебил его насмешку тот, придерживая Итера под локоть, пока тот на весу зашнуровался с мрачным видом, — Я не буду ваши кислые мины при общих попойках терпеть. — А мы твою? — Еще как будете. — Свалил бы ты из моего дома, дружище. Люмин, ворочаясь над своей парой обуви, изо всех сил старалась на заржать в полный голос, поэтому, покончив с ней, постаралась незаметно вырулить в коридор, где могла бы без лишних глаз дать волю эмоциям. Дотторе потрепал Тоню по рыжим волосам, прощебетав ей что-то напутственное на русском, и взглядом пригвоздил собирающуюся дать по съебам девушку. — Стоять. — Оу, вас оставить наедине? — промурлыкал участливо Панталоне, уворачиваясь от локтя мужчины в живот. Со смехом он быстро проковылял со своей ношей за открытую дверь, следом, оглядывающийся на сестру в полном непонимании, прочапал Итер. — Ты забыла книгу, — кинул ей Дотторе, уходя в глубь квартиры. Вернувшись, он всучил ей том, принципиально, видимо, игнорируя ее скорченное от уныния лицо. — Всё, жду лучший реферат в моей профессиональной жизни, иначе пеняй на себя. — Я еще не приступала, — честно отрезала Люмин, брыкаясь, но выгнутая светлой дугой бровь ее бунт утихомирила, и та закивала китайским болванчиком, — …но после Вашего презента грех не постараться. — На все сто, Люмин. Девушка цыкнула языком, закатила глаза за орбиты, а после сдалась и хихикнула. — На все сто. Он почти благосклонно улыбнулся, отходя на шаг — все-таки вспомнил, что при близком контакте с ним ей неудобно все время стоять, задрав голову. — Ступай. Жду вас с братом. Напомни ему, что отношения с моим другом не дает ему право не приходить на мои лекции. — Как скажете, — повела плечами. — Вы сегодня удивительно послушная. — Вы сегодня удивительно напоминаете живого человека. — Снижаю баллы за реферат за ужасный комплимент. — Вся в Вас. — Хоть что-то Вы усваиваете у меня на ура, — он кивнул, запахивая полы халата, обнимая себя, — Доброй ночи. — И Вам. Спасибо. Когда дверь закрылась, Люмин увидела за ней стоящего возле стены Панталоне со сложенными на груди руками. Он неоднозначно прищурился на нее, миловидно улыбнувшись, и кивнул в сторону лифта. Уже в кабине лифта, пока Итер практически на языке жестов объяснял что-то очень заинтересованной Тоне, мужчина, стоящий сзади, наклонился со спины к ее уху и тихо прогудел. — То, что я ненароком услышал, — Люмин в момент напряглась от этого «ненароком», понимая, что в его случае все как раз таки «нароком» происходит, — Был самый несексуальный флирт за всю мою жизнь. Прости, милая, в следующий раз помогу тебе. — Что ты несешь вообще? — зашипела Люмин, скидывая его подборок с плеча, — Не лезь ко мне с этой херней. — Ну-ну. Прибежишь еще за советом. Девушке почему-то очень захотелось ему со всей силы вдарить, хотя причин к такому внезапному всплеску агрессии не было. То, что этот кретин обожал действовать всем на нервы, а так же точил зуб по его нереальным причинам собственного воспаленного создания на Люмин лично, она уже уловила. И ей, в целом, как было, так и оставалось плевать, но сейчас она бы его убила. Она пообещала себе разобраться в этом позже, одной, желательно, доехав в целости и сохранности до дома, не покалечив бойфренда брата. На выходе, пока Тоня скакала к машине в нетерпении кинуться к брату на руки, Итер внезапно материализовался за их спинами, одновременно хватая Панталоне и Люмин под руки. — Вы сейчас мне нахер все объясните, что происходит, иначе я не разговариваю с обоими. — Объяснять нечего, — прошелестел мужчина, деликатно изымая свою руку из чужого хвата и приобнимая ей же Итера за плечо, — Потом поговорим. — О чем ты там собрался разговаривать с моим братом, интересно?! — взорвалась Люмин, почти отталкивая юношу от него. — Ох, милая, — посмеялся мужчина, доставая ключи, — То, о чем я буду говорить со своим молодым человеком, тебя, уж прости, не касается. Люмин приложила вселенские усилия, чтобы не метнуть в фару его тачки удобно возлежащий у ноги булыжник. До дома Тартальи они ехали в траурном молчании. Одна Тоня мялась, выглядывая в окно в надежде разглядеть знакомый район. Когда они, наконец-то, остановились, девочка, чуть не сорвав дверь с петель, выпрыгнула из машины и кинулась к стоящим у газона Аяксу и Сяо, вереща на всю улицу. Итер, сидя на переднем, покосился в зеркало заднего вида на сестру, а потом на спокойного Панталоне, улегшегося сытым удавом на руль, хмыкнул, покачав головой и молча вышел, хлопнув дверью. Мужчина откинулся на спину, ласково провел ладонью по кожаному рулю и без ощутимого интереса протянул. — Спрашивай, пока мы одни. Люмин встретилась глазами с ним зеркале и выдохнула пламенем. — Во-первых, ты охренел? — Это все, что тебя интересует? Нет. Приятно было пообщаться. — …Во-вторых, не знаю, что ты себе там нафантазировал, но то, что мне пришлось сегодня общаться со всеми вами в домашней атмосфере — исключительно на твоей совести. Могли меня не приглашать на ваше чаепитие, — девушка сделала кавычки пальцами и раздраженно мотнула головой, — Мне ваша старческая тусовка вообще не сдалась. — Детка, — мужчина со скучающим видом повернулся в сидении на бок, провел пальцем по ручнику, — Я тоже не в восторге от твоей компании, но мне исключительно все равно, нравлюсь я тебе или нет. Я нравлюсь Итеру. Меня волнует только это. — Тогда зачем ты ко мне приебался? Что вообще это было? Какой, к черту, несексуальный флирт? Мужчина внезапно замер, неестественно остановив руку, поглаживающую по-хозяйски машину, в воздухе. Молниеносно повернулся на нее, приблизившись, и по-змеиному прищурился, отползая назад. — Так ты не понимаешь? Все гораздо интереснее, чем я полагал. О, все гораздо-гораздо интереснее. Слушай, детка, — он откинул сидение в почти горизонтальное положение, подпер ладонью щеку и оглядел ее с головы до ног, — Я бы и рад потрепаться с тобой о том, на пороге чего ты стоишь, но мой лучший друг сегодня обручился с любовью всей его жизни и по степени важности выигрывает, разумеется, он. Сейчас мы выйдем из машины, поздравим влюбленных, поедем домой, меня трахнет твой брат, а потом я буду готов к диалогу. Он не стал дожидаться бурной реакции девушки, подмигнул ей, и, пока она сидела с круглыми ошарашенными глазами, добавил. — А ты начинаешь мне нравиться, девочка. Мы обязательно подружимся, если ты перестанешь видеть во мне врага. Я тебе еще пригожусь в скором времени.