Воспоминания

      Они невольно вспоминали о ней одинокими дождливыми вечерами, когда с работой было уже покончено, а время ложиться спать ещё не наступало. В почти абсолютной тишине, создаваемой окружавшим их одиночеством, они, сами того не замечая, отдавались фантазиям, которые каким-то неведомым образом постоянно заканчивались до боли знакомым лицом, некогда чётким, но теперь покрытым лёгкой дымкой.       Её лицом.       Они пытались вытрясти из головы навязчивое изображение, почему-то заставлявшее их сердце болезненно сжиматься, но после безуспешных попыток начинали спрашивать у самих себя и у провидения, как же это лицо выглядело теперь. Осталась ли та прекрасная улыбка на тонких губах, остались ли те горящие диким пламенем янтарные глаза, остались ли огненно-рыжие непослушные волосы, собранные в пышный хвост? Что, в конце концов, сталось с самой обладательницей всех тех милых черт?       Ответ на этот вопрос надолго выбивал Рейн из их воспоминаний. Совиная леди — а так её прозвали в правительстве — разыскивалась и потому была вынуждена скрываться. Неизвестно было, где она была, что делала и чем жила. Вспоминая о развешенных по стенам домов постерах, которые Рейн иногда срывали и прятали у себя в кармане, чтобы особенно одинокими и тоскливыми ночами медленно скользить по изображениям пальцами, будто надеясь вытащить ту, что там была нарисована, наружу — вспоминая о них, Рейн вынуждены были перерисовывать в своём сознании то самое лицо: вместо лёгкого румянца на щеках — смертельно-бледное лицо, как у тяжело больного в последние минуты жизни; вместо ярких волос цвета заката — седина. Вот только лицо в воображении барда всё не хотело меняться, такое же непокорное, с грустной улыбкой замечали Рейн, как и его обладательница.       Им бы хотелось, наверное, снова её встретить. Увидеть хотя бы одним глазком, хотя бы издалека. Заметить ту самую хитро-надменную улыбку на лице, услышать дерзкий голос и заливистый смех, так напоминавший Рейн музыку. Понять, что с ней всё хорошо, что ей хорошо и без Рейн, удостовериться в том, что она, хоть и в розыске, хоть и преступница, но счастлива.       Им бы хотелось, наверное, чтобы она тоже их увидела. Хотя бы на одно мгновение: у неё зоркий глаз, ей хватит и мгновения, чтобы понять, кто перед ней. Рейн не знали, зачем им это. Скорее всего, так, просто, чтобы напомнить ей, что они вообще существуют. Заставить её, быть может, задуматься, пожалеть о том, что произошло. Глубоко в душе Рейн понимали, что это желание — чистой воды эгоизм, что она, наверное, их вообще не помнит (или, что ещё хуже, — не любит), но им, даже спустя всё эти годы, всё никак не удавалось смириться с тем, что они для неё больше никто, что их былые отношения — пустое воспоминание, глупый отголосок прошлого, звенящий у барда в голове, тихое эхо давней любви.       Которая, почему-то, всё ещё никуда не делась.       Они невольно вспоминали о ней одинокими дождливыми вечерами, когда с работой было уже покончено, а время ложиться спать ещё не наступало. В почти абсолютной тишине, создаваемой окружавшим их одиночеством, они, сами того не замечая, опускали голову на руки и вдруг теряли способность разумно мыслить. То перед ними проносились в полном беспорядке воспоминания — хаотичные картинки их разноцветного прошлого, — то вдруг их сменяла абсолютная пустота: ни воспоминаний, ни мыслей, ни чувств; только слегка ноющее сердце, не объясняющее даже причину, по которой так донимает барда.       Пустота от неё.