Не то, чем кажется

      Му Цин больше не открывает глаза, потому что мир вокруг него откровенно плывёт и без тщетных попыток что-то разглядеть. Потому что ему совершенно не хватает сил на то, чтобы попытаться разлепить веки, и потому что он очень быстро забывает даже о том, что ему необходим кислород.       Ему тесно в сжимающих его руках. Невыносимо жарко от напора, с которым крепкая хватка чужих рук оплетает его талию и мучительно сладко от того, как чужие пальцы проходятся по затылку. Зарываются в волосы, сжимая не до боли, но достаточно ощутимо, чтобы какой-то частью своего помутнённого рассудка осознавать — вырваться не удастся, даже если такое желание вообще даст о себе знать.       Вот только его нет и близко. Зато есть табун мурашек, который неведомыми ранее чувствами бежит не только по позвоночнику, а и по всему телу, вынуждая цепляться за плечи Фэн Синя в отчаянном страхе потеряться окончательно. Есть неконтролируемая дрожь и такое знакомое, беспощадное возбуждение, от которого хочется завыть прямо в чужой рот. А ещё есть чужие губы и язык, за которыми этот вой — будь даже Му Цин сейчас способен проявить свою волчью натуру — безвозвратно потерялся бы.       Он больше не пытается сомкнуть зубы. Даже не так… последние свои силы Му Цин бросает на то, чтобы держать рот приоткрытым и в коротких перерывах судорожно выхватывать такие необходимые и в то же время такие ничтожные порции воздуха. В перерывах между явно безуспешными и до онемения в конечностях голодными попытками Фэн Синя насытиться его податливостью.       Му Цин чувствует, как губы тайана раз за разом сминают его собственные. Сам охотно повторяет эти движения и с трудом выхватывает обжигающие кусочки воздуха прямо с влажных от слюны губ напротив, потому что Фэн Синь, давая им жалкие секунды на то, чтобы перевести дух, даже не думает отстраняться.       Му Цин напрочь забывает, что он способен ещё хоть на что-то, кроме как ловить чужое спёртое дыхание, тянуться в ответ, а порой позволять чужому языку и вовсе проскальзывать внутрь. По внутренней стороне губ, по зубам, по такому же, но в свою очередь беспомощно замирающему от новизны и непередаваемых ощущений, языку.       Му Цин не осознаёт этого до конца, но ему тоже очень сильно хочется проделать нечто подобное. Проблема в том, что, когда он предпринимает такую попытку, они неприятно отрезвляюще стукаются зубами, из горла тайана будоражащей вибрацией доносится глухое, определённо не слишком довольное рычание, а пальцы, зарывшиеся в волосы, сжимаются сильнее. Не дают повторить такую же глупую ошибку, перенимая всю инициативу на себя.       И Му Цин подчиняется — позволяет целовать себя, потому что другого варианта для него попросту не существует.       В Фэн Синя хочется вцепиться до боли, до царапин, которые могла бы оставить на тайане отчаявшаяся получить своё сущность Му Цина. Поэтому именно это он и делает…       Слепо скребёт по чужим плечам и так же слепо старается что есть мочи царапнуть спину Наньяна даже сквозь мешающую задуманному одежду. В ответ на это бессовестное посягательство рука в волосах дёргает ещё более жёстко, вызывая желание зарычать, но в итоге у Му Цина получается лишь некрасиво искривить губы и угрожающе показать ровный ряд зубов без какого-либо намёка на клыки.       Фэн Синя подобное очевидно не впечатляет, потому что Му Цин больше ничего не успевает сделать, прежде чем его рывком разворачивают, вынуждая лишний раз испытать на прочность ткань штанов в районе коленок. Тех самых коленок, на которых он, позабыв о всяком удобстве, и сидит всё это время, вжавшись в грудь Наньяна.       Дальше у Сюаньчжэня не остаётся уже никакого иного выхода, кроме как в испуге распахнуть глаза и сквозь пятна желания постараться понять, что теперь он сидит задницей прямо на земле, а за его спиной напряжённо пыхтит явно возбуждённый тайан. В голове щёлкает что-то до омерзения знакомое и вместо было нахлынувшей паники, затуманенный мозг Му Цина подсказывает ему прогнуться в спине. Вот только Фэн Синь пресекает это движение на корню, плотно обхватывая его поперёк груди и с силой вжимая спиной в себя.       Му Цин не понимает, что происходит. Если не считать того, что тайан громко и надсадно дышит у его уха, прижимаясь сзади, ему эта позиция не нравится. Он не может прогнуться, поддавшись порыву, потому что Наньян, будто предчувствуя нечто подобное, фиксирует его руки и вжимает в себя ещё сильнее, не позволяя сдвинуться с места от слова совсем.       От невозможности двинуться и чужого бездействия Му Цин чувствует, как в груди подымается какое-то совершенно невообразимое отчаяние, после чего пытается сделать хоть что-то самостоятельно — выгибается в попытке вырваться и тщетно проезжается ногами по земле. Вырывает клочья травы подошвами скользящих по ней сапог. Даже оставляет под собой борозды, выпуская из груди нечто жалкое и нечленораздельное. Однако все попытки остаются безрезультатными…       Тайан удерживает его, подобно смирительной рубахе. До того надёжно, что хочется заплакать от безысходности.       Когда его окончательно обездвиживают, — обхватывают ещё и поперёк живота — не предоставляя больше возможности даже бесполезно проехаться ногами по земле, Му Цин замечает, что картинка перед глазами действительно смазывается теперь уже от выступивших на глазах слёз.       Влажные губы неприятно холодит, пока он пытается дёргать прижатыми к торсу руками, вопреки болезненным уколам в довольно глубоком порезе, но толку с этого оказывается ровно столько же, сколько с попытки развернуться обратно и снова вжаться в чужие губы, — в горячее дыхание, способное не просто согреть, но и без труда разогнать кровь во много раз быстрее.       Му Цину кажется, что он сойдёт с ума, если не вернёт того, что было между ними буквально только что. Того, чего их лишили необъяснимые и абсолютно неправильные действия притихшего тайана. Му Цин даже силится что-то сказать — что угодно, что позволит обернуть время вспять, — однако по-прежнему выдавливает из себя только крайне взволнованное надрывное дыхание и чувствует, как слёзы таки начинают прокладывать дорожки по щекам.       — Тшшш…       От того, что Фэн Синь — пусть тихо, но всё равно до невозможности громко — шипит ему в самое ухо, Му Цин вздрагивает. Всхлипывает, потому что никаких сил на то, чтобы сдерживаться, больше нет, и некрасиво воет человеческими связками от беспомощности, обиды и невыносимого желания.       Тайан на это напряжённо молчит. Всё так же удерживает его поперёк груди и живота, надёжно фиксируя руки, но не перебивает и не пытается заткнуть. Возможно, даже теряет дар речи, потому что видеть Сюаньчжэня в подобном состоянии, — что-то слишком далёкое от реальности. Однако стоит Му Цину чуть затихнуть в попытке набрать в сгорающие от желания лёгкие кислорода, как до его слуха начинают доноситься негромкие и сбивчивые отрывки фраз:       — Я знаю… Тихо… — Фэн Синь больше не дышит на ухо, он сам с трудом переводит дыхание и утыкается носом в растрёпанные волосы потерявшего над собой всякий контроль генерала.       Сюаньчжэню даже ненароком кажется, что тайан вдыхает его несуществующий запах, когда тот резко выдыхает и продолжает нашёптывать слова, которым, как не странно, всем сердцем хочется поверить:       — Это пройдёт… Потерпи немного и это закончится.       Му Цин снова с надсадой всхлипывает на вдохе — по-другому просто-напросто не получается — и бессильно склоняет голову, позволяя слезам скатываться и разбиваться о ткань своих и чужих рукавов, а себе — вслушиваться в постепенно выравнивающийся голос за спиной.       — Я помогу тебе… Всё хорошо…       На крайних словах дрожь Му Цина становится только сильнее, а сам он прячет лицо в ниспадающих прядях волос, ловя себя на ещё большем желании разрыдаться. Лишь после этого он резко шмыгает носом и понимает, что именно сейчас проделывает с ним тайан…       В воздухе стоит до того густой запах тяньши, что даже несмотря на забитый нос от бесконтрольных рыданий и отсутствие волчьего нюха, его ноты настойчиво обволакивают и успокаивающе проникают в сознание. Если совсем недавно от Наньяна несло дополнительно одуряющим мозг возбуждением, то сейчас это нечто до того мягкое и умиротворяющее, что глаза сами собой беззащитно смыкаются.       Возможно, всё дело в том, что Му Цин просто слишком сильно привык к этому запаху…       Именно запах тяньшихунцзин неизменно сопровождал его на протяжении всех этих лет. Даже в самые худшие моменты. Даже тогда, когда сам Фэн Синь находился за много ли и не имел ни малейшего понятия, каково это — быть настолько привязанным к чужому феромону.       В наблюдениях за тем, до чего дошло его нынешнее состояние, Сюаньчжэнь уже было успел остановиться на мысли, что никогда больше не почувствует на себе чужое влияние в должной мере, однако вот он здесь… Снова в плену тяньши, вопреки разбушевавшемуся в крови яду Нежных объятий. А сзади сидит и осторожно шепчет утешающие слова тот, из-за кого вся жизнь Му Цина перевернулась вверх дном.       — Не знаю, сработает ли, но давай попробуем.       Сюаньчжэнь не понимает, когда и зачем Наньян добрался до мешочка на его поясе, однако, чувствуя, как его поспешно перехватывают, удерживая при этом уже одной рукой, обратно приподымает голову и сквозь пелену невыплаканных слёз с трудом различает, как Фэн Синь пальцами освободившейся руки старается максимально аккуратно извлечь из добротной ткани тугой пучок тяньшихунцзин.       Проследить за чужой мыслью всё так же не удаётся и, раз на то пошло, Му Цин не слишком пытается. Вместо этого он чувствует, что чужая хватка становится слабее и, не утруждая себя размышлениями о том, как будет справляться с клокочущим в крови возбуждением в случае успеха, предпринимает новую попытку вырваться.       Захват Наньяна поддаётся ровно настолько, чтобы с головой окунуться в досаду, стоит только тайану согнуть ноги в коленях и плотно зажать Сюаньчжэня ещё и ими, — по обе стороны, так, что снова не сдвинуться. И пусть досада от невозможности вывернуться становится первым более-менее осмысленным чувством, она слишком быстро теряется за новой волной жара от чужой близости. Близости и понимания, что уйти удастся только тогда, когда позволят.       Полный раздражения голос над ухом, вновь пускающий мурашки по позвоночнику и вынуждающий щёки гореть ещё ярче, лишний раз это подтверждает:       — Да твою ж мать… будь добр, посиди смирно пару грёбаных минут, пока я тебя не…       Несмотря на то, что чужая реплика задушено обрывается на полуслове, сказанного и без того оказывается достаточно, чтобы понять — это не просьба, а оборотень, её озвучивший, далеко не в том расположении духа, чтобы прощать непослушание. Возможно, именно поэтому Му Цин, не в силах справиться с бурно пляшущими чувствами, ненадолго замирает в оковах чужих конечностей и в следующий раз слышит голос Наньяна всё в тех же повелительных нотах:       — Жуй.       Фэн Синь тычет пучок тяньши прямо в его приоткрытые губы. Приоткрытые, потому что всё это время Сюаньчжэнь дышит, как загнанный на охоте зверь, готовящийся к последнему рывку. По этой же причине сомкнуть зубы сразу у Му Цина не получается — он попросту не успевает сориентироваться. Зато получается прикусить какую-то часть травицы, прежде чем та полностью окажется у него во рту, и постараться выплюнуть обратно.       — Му Цин, — предостерегающе рычат над ухом, в отместку сильнее сдавливая в захвате. — Я прошу тебя по-хорошему, открой рот и прожуй эту херню, пока не стало хуже…       Плавиться от угрозы в рычащих нотках тайана абсолютно точно ненормально. Но Сюаньчжэнь так часто общался с Наньяном именно в таких интонациях и так часто вспоминал именно это опасное рычание, что эффект чужое запугивание имеет весьма спорный…       Рот Му Цин с виду послушно открывает и даже пропускает траву сквозь зубы, однако, вместо того чтобы жевать, как было сказано, резко смыкает челюсть и что есть мочи кусает пальцы раскомандовавшейся собаки.       Наньян, явно не ожидая такого подвоха презабавно вскрикивает, дёргает рукой в попытке высвободиться из человеческих зубов и возмущённо матерится, парадоксально лаская слух:       — Ай, сука! Твою мать! Аай! Ты что творишь?!       Му Цин и рад бы почувствовать на языке вкус крови, чтобы совершенно потерять связь с действительностью, но прокусить кожу у него, естественно, не получается. Фэн Синь быстрее сдавливает его щёки пальцами второй руки и разжимает челюсть. Точно так же, как проделал это, прежде чем впиться в губы Му Цина поцелуем…       От этого небольшого, обдающего жаром воспоминания, Сюаньчжэнь теряет пару драгоценных мгновений, позволяющих тайану не только высвободиться, но и надёжно зажать его рот рукой. До того, как Му Цин успел бы выплюнуть траву, горчащую на языке.       Остаётся только задыхаться, ворочать головой в попытке избавиться от руки на своём лице, да цепляться за предплечья тайана уже выпущенными из захвата руками.       Сил на то, чтобы полностью освободиться, впрочем, по-прежнему не хватает. Пальцы подрагивают от напряжения и возбуждения, как итог — хватаются недостаточно сильно. А кислород в лёгких стремительно заканчивается, доводя до совсем невменяемого состояния.       — Му Цин, дыши через нос, — сквозь стиснутые зубы приказывает голос над ухом, пока его владелец продолжает плотно зажимать Сюаньчжэню рот, — так же, как это когда-то происходило в кладовой.       Му Цин слышит, как Фэн Синь шумно тянет воздух носом, будто в попытке напомнить ему, как именно это делается, и только после этого вспоминает, что задыхаться действительно не так уж и обязательно…       Вспоминает и слышит уже чуть более дополненный вариант предыдущего приказа:       — Дыши через нос и жуй эту чёртову траву.       Жевать тяньшихунцзин в чистом виде — удовольствие весьма сомнительное. Не каждому снадобью под силу перебить горький привкус этой травицы, а уж прожевать её вот так, даже без возможности запить, — участь совершенно незавидная. Соображай Му Цин чуть лучше, он наверняка пошёл бы на такую крайность даже без уговоров, просто ради крохотной возможности справиться с буйством своих чувств, однако сейчас он только снова ворочает головой и пытается языком протолкнуть тяньши сквозь чужую ладонь — долой из своего рта.       — Ну уж нет… — в голосе Наньяна слышится кривоватая усмешка, которая быстро сменяется до невозможного строгим. — Не выйдет. Я сказал, жуй.       А дальше сопротивляться становится уже совсем бессмысленно.       Му Цин сдавливает пальцами чужие предплечья, но всё так же сидит на земле, надёжно зажатый конечностями тайана, и не может избавиться от содержимого своего рта. Жевать тяньшихунцзин отвратительно. Горечь вместе со слюной опускается по пищеводу, даже без попытки проглотить кашицу, в которую под зубами превращается травица, однако Наньян всё не унимается и через какое-то количество движений челюсти под своей рукой снова даёт непреложные указания:       — Теперь глотай.       Му Цин хмурится, пытается в отместку царапнуть человеческими ногтями кожу чужих наручей, но в итоге лишь дёргает кадыком, чувствуя, как по пищеводу чуть ли не рвотным позывом прокатывается комок пережёванной травы.       — Проглотил?       Желанию выблевать тяньши обратно удаётся в достаточной мере заглушить желание ниже пояса, чтобы в уголках глаз Сюаньчжэня снова выступили слёзы, а он сам вспомнил о том, до чего же Наньян тупой ублюдок. Му Цин, пожалуй, даже высказал бы своё мнение на этот счёт вслух, но рука тайана всё ещё крепко зажимает его рот, не давая ответить на гениальный вопрос, вероятно, заданный пустому пространству или ближайшему кусту.       Сюаньчжэнь вновь с омерзением сглатывает в тщетной попытке избавиться от мерзкого привкуса, через нос наполняет лёгкие кислородом, а потом тычется языком в центр чужой ладони.       От подобного поворота Фэн Синь за его спиной вновь замирает. Му Цин буквально чувствует, как напряжение перекатывается по мышцам чужих рук, слышит, как тайан резко задерживает дыхание, вновь абсолютно затихая. И, добившись даже такого незначительного успеха, то ли в отместку, то ли ведомый куда более запутанными намерениями, позволяет себе и вовсе провести языком по всей доступной поверхности ладони, зажавшей его рот.       Глухое «блять» из-за спины звучит уж как-то совсем незнакомо. Сюаньчжэнь даже не успевает понять, что именно в голосе Наньяна напоминает ему о бегущем по венам желании, спровоцированном Нежными объятиями, когда чужая рука резко исчезает.       Следующий глоток воздуха Му Цин хватает уже губами, но говорить что-либо или лишний раз двигаться не пытается. Только предпринимает попытку восстановить совершенно сбившееся дыхание и в весьма смешанных чувствах силится сообразить, что дальше.       Фэн Синь, в свою очередь, лишних признаков жизни тоже не подаёт. У Сюаньчжэня уходит порядком времени просто на то, чтобы осознать, что тайан больно сдавил ему руку, на которой теперь красуется порез от отравленного лезвия сабли. Однако постепенное возвращение боли кажется чем-то крайне обнадёживающим, поэтому Му Цин стойко терпит нарастающее жжение и продолжает прожигать взглядом свои ноги, вместе с бороздами, оставшимися от них на земле.       На хорошо знакомый, небрежно брошенный тут же на землю длинный, чёрный лук и на ноги Наньяна, зажавшие его с обеих сторон, Сюаньчжэнь старается не обращать внимания… До тех пор, пока терпеть болезненные ощущения не становится совсем невмоготу.       Стоит Му Цину после долгого затишья прийти в движение и уже куда более осознанно попытаться снизить давление на увеченную конечность, как Фэн Синь с неким недоверием и осторожностью, но всё же перестаёт сдавливать его так сильно. При том, по мнению Му Цина, происходит это до того охотно, что сомнений во вспомнившей о существовании стыда голове не остаётся, — тайан только и мечтает о том, чтобы побыстрее убраться подальше.       Впрочем, вопреки затрезвонившей догадке, Наньян не вскакивает на ноги тут же и не бежит прочь, матерясь на всю округу. Он всё так же неслышно сидит за спиной Му Цина и даже позволяет опираться на себя. До тех пор, пока спустя бесконечный отрезок агонии, Сюаньчжэнь сам не находит в себе силы на то, чтобы немного выровняться и попытаться оправдать свой затуманенный рассудок:       — Это… были Нежные объятия…       Звучит подбито, глупо, неловко и позорно. Совсем не как что-то, способное стереть из памяти всё то, что Му Цин успел натворить, ведомый затаёнными желаниями.       Сюаньчжэнь буквально чувствует пожирающее его изнутри чувство стыда… Оно снедает его вместе со страхом, беспомощностью и отчаянием до того беспощадно, что даже о невыносимой горечи во рту вмиг забывается.       Неудивительно, что до жути короткий ответ молчавшего всё это время Фэн Синя, лучше ситуацию отнюдь не делает:       — Я понял.       Только и всего… Он «понял». Никаких закономерно напрашивающихся вопросов, выяснений обстоятельств, криков, оскорблений, смешков или спешки с целью свалить подальше от опозорившегося на всю оставшуюся жизнь генерала юго-запада и забыть произошедшее, как страшный сон.       Му Цин не успевает полностью закопаться в стыде и обиде от откровенного непонимания, какого чёрта в таком случае Наньян вообще целовал его в ответ, если «понял», когда нежданно-негаданно уже тайан спешит оправдаться:       — У тебя вся штанина в цветах.       Немногословно, но в принципе и этого Сюаньчжэню с головой хватает, чтобы сосредоточить взгляд на тёмных разводах, оставшихся на упомянутом куске ткани. Сосредоточить и вспомнить, что именно об штаны он старался вытереть со своей сабли сок разрубленных на куски Нежных объятий. Как раз для того, чтобы избежать чего-то подобного…       Нет… Не «чего-то подобного»…       Тогда, когда Му Цин решался на этот рискованный шаг, он даже представить себе не мог, чем всё обернётся. А теперь… Теперь его сердце разрывает грудную клетку от не менее сильных и губительных чувств и единственное, на что его в итоге хватает, так это на тихий хрип пересохшими губами:       — Отпусти меня.

──────── ◉ ◉ ◉ ────────

      К дворцу Сюаньчжэня они добираются молча.       Му Цин, разумеется, проделывает этот путь в своём человеческом обличии и прикладывает колоссальные усилия для того, чтобы держаться достаточно ровно и уверенно, всякий раз, когда волчьи глаза скользят по его фигуре.       Фэн Синь, схвативший оброненный лук и обернувшийся в зверя, даже быстрее, чем Му Цин решился взглянуть в его сторону, поворачивает морду к нему до отвратительного часто.       Проверяет или размышляет о чём-то своём — Сюаньчжэнь не знает. Он знает только то, что на самом деле в его душе нет ни капли уверенности, и надеется, что Наньян не замечает, как его начинает нервно потряхивать, стоит только чёрному волку отвернуться и продолжить путь.       Му Цин не задаётся вопросом, что будет с Ичжэнем или с его собственной саблей, в припадке бешенства воткнутой в ствол дерева. Не думает о целой поляне оставшихся в цветении Нежных объятий и о Пэй Су, которого Хуа Чэн за такую оплошность с радостью разорвёт на куски. Он думает о реакции своего тела, о своих желаниях, которым никогда волю не давал и которые по-хорошему должны были сгинуть вместе с его сущностью. А ещё… он не может перестать думать об их источнике. Особенно если учесть, что этот самый «источник» всё так же молчаливо ведёт его за собой.       В прошлый раз Му Цина точно так же вёл чёрный волк. В гущу леса, к цветочным оборотням и придурошному во всех смыслах Цюань Ичжэню. Однако сейчас следовать за тайаном во много раз тяжелее, чем когда-либо. И морально, и физически, ведь сейчас это не какой-то там И Цайпань или ещё какой безликий подчинённый… Сейчас это сам Фэн Синь, а количество его молчаливых взглядов без преувеличений добивает.       Да, Сюаньчжэнь не смог бы разобрать, но зарычи на него Наньян сейчас, покажи оскал острых клыков или хотя бы негодующе тявкни, — Му Цину стало бы чуть легче… По крайней мере, ему очень хочется в это верить, потому что ворох навязчивых мыслей, заканчивающийся исчерпывающим: «Это конец, всё плохо», и пугающе знакомые ощущения после пережитого, лишают его последних сил и воли к дальнейшим действиям.       Проблема в том, что чёрный волк упорно соблюдает молчание. Даже передвигается практически бесшумно, как если бы они намеренно забрели в эту часть леса ради охоты. И, наверное, именно по вине этого гробового молчания Сюаньчжэня пробирает до самых костей, стоит Наньяну внезапно задрать морду и протяжно завыть в ответ на приглушённый вой вдалеке.       Му Цин с собой не справляется — обхватывает себя руками инстинктивно. Загнанно впивается короткими ногтями в рёбра под одеждой и далеко не сразу ищет оправдание такой реакции. Искать его он начинает только тогда, когда два звериных зрачка с выжигающей золотой радужкой впиваются в него нечитаемой эмоцией. Вот тогда, пережив первый наплыв испуга и волнения, Сюаньчжэнь принимается надеяться, что со стороны выглядит просто как скрестивший руки на груди человек.       Что так, что так, прикрыть себя руками — защитный жест, но добавь на лицо недовольство и это уже совсем другое, нежели тщетная попытка в панике спасти себя и свою растоптанную гордость.       Поэтому Му Цин пытается нахмуриться и внезапно осекается, когда понимает, что, возможно, у него действительно есть веский повод на злость. Только что Наньян что-то кому-то передал… Своим людям, без которых он бы вряд ли явился на чужие земли, или же людям Сюаньчжэня — не понятно, но это и не суть важно. Важно то, что Му Цин понятия не имеет, что сболтнула псина, оказавшаяся вместе с ним в весьма компрометирующем положении, и это становится дополнительным поводом для и без того бурного беспокойства.       Особенно если учесть, что спросить напрямую Му Цин не может, а Фэн Синь не отводит от него проницательного волчьего взгляда. Всё такого же молчаливого и вынуждающего всё так же неловко цепляться за себя пальцами при мысли, что это и правда конец, — чёрная псина уже всё всем выболтала.       По всей видимости, заминка между ними продолжается достаточно долго для того, чтобы рядом послышался хруст ветки, и они оба всполошились уже в сторону постороннего шума. Вот только если Сюаньчжэня всерьёз пугает появление кого-то третьего, то Наньяна оно заставляет лишь навострить уши, а с появлением нескольких волков поменьше, приглушённо оскалиться.       Му Цин их не узнаёт. Не смотрит в принципе, потому что тревога подгоняет его в спину и потому что он двигается с места быстрее, чем это осознаёт. Опускает руки по швам и ускоряет шаг, всем существом желая оказаться подальше от опасности в таком уязвимом состоянии. Поэтому и мимо оскалившегося Наньяна Му Цин, пусть даже соблюдая приличную дистанцию, но проносится без лишних раздумий. Силы воли у него хватает разве что на то, чтобы не сорваться на бег и тем самым не угробить свою гордость окончательно. Однако стоит понять, что оказался в знакомой местности и что собственный дворец — крепость, способная укрыть от посторонних взглядов, — находится уже совсем близко, шаг всё же начинает граничить с загнанным бегом.       То, что за ним даже в таком напряжённом темпе поспевает кое-кто ещё, Сюаньчжэнь понимает только тогда, когда чужой сапог, не в пример бесшумной волчьей лапе, слишком громко впечатывается в землю.       Фэн Синь, вновь будучи человеком, ступает до того широким и стремительным шагом, что победить в этой «погоне» становится крайне затруднительно.       Увидь Му Цин где-нибудь в глухой чаще леса, с каким сложным выражением на лице за ним увязался юго-восточный генерал, — точно дал бы дёру, совершенно не заботясь ни о какой репутации. Однако в этом самом «шаге на грани бега» они как раз пересекают черту леса и, помимо преследующей его собаки, в поле зрения Сюаньчжэня оказываются стены родного дворца вместе со снующими вокруг них оборотнями.       Именно эта картина помогает Му Цину справиться с беснующимся в районе горла сердцем, покоситься назад и постараться хоть как-то осадить ублюдка, не дающего ему никакого покоя:       — Какого демона ты за мной увязался? Иди займись своими делами!       Фэн Синь шаг на это не сбавляет, как того хотелось бы. Он даже наоборот делает небольшой рывок вперёд, благодаря чему Му Цин замечает в его руке лук, — будто чёрная псина буквально только что подобрала своё ненаглядное оружие с земли, после того как…       Пока даже такой смехотворной детали удаётся безжалостно рубануть вспышками постыдных воспоминаний по ещё не разорвавшимся в клочья нервам Му Цина, Наньян, оказываясь теперь с ним плечом к плечу и ничуть не уступая в скорости, хмуро выдыхает:       — Я занимаюсь.       Посторонние взгляды, которые при этом один за другим начинают обращаться в их сторону, делают Сюаньчжэня ещё более взвинченным. Виной тому главным образом служит непонимание — известно ли уже служащим его дворца, как низко он успел пасть, или на сей раз их внимание привлекает исключительно соревнование на скорость шага, устроенное между двумя враждующими генералами. В любом случае, самообладание Му Цина целенаправленно летит в тартарары, а упорствующий в своих непонятных намерениях тайан этому только лишний раз способствует.       — Тебя здесь вообще быть не должно! Проваливай туда, откуда пришёл, ублюдочный кусок шерсти! — Му Цин не кричит.       Он паникует, он ядовито шипит на грани слышимости, чтобы никто не заподозрил, насколько сильно произошедшее пошатнуло его и без того довольно шаткое равновесие. Он защищается, как может, когда вместо ответа Наньяна слышит слово, заставляющее споткнуться на ровном месте:       — Гэгэ!       Удержаться на ногах Сюаньчжэню помогает чудо и, вероятно, широкая ладонь, ухватившая его выше локтя. В данный момент Му Цин не может даже до конца сообразить, что единственный, кому под силу его «поймать» это Фэн Синь. Вместо этого его захлёстывает беспощадной мыслью, что, помимо всего сумасшествия, которое уже успело произойти с ним за сегодня, где-то поблизости поджидает ещё и Его Высочество наследный принц…       Взгляд сам собой спешит обнаружить поблизости белое пятно, но находит лишь незнакомого паренька в форме Сяньлэ, который повторяет уже тише и менее решительно, отчего-то глядя исключительно на юго-западного генерала, чуть было прилюдно не потерпевшего ещё одно фиаско:       — Гэгэ.       Сюаньчжэнь всё ещё не в силах обработать происходящее лишь непонимающе пялится в ответ, болезненно переживая каждый удар клокочущего о грудную клетку сердца, и даже не обращает никакого внимания на то, что Наньян, совершенно позабыв разжать пальцы на его руке, застывает рядом примерно в таком же шоковом состоянии.       А тем временем странный оборотень, явно с кем-то спутавший Му Цина и опрометчиво позволивший себе перейти на невообразимые фамильярности, шагает вперёд в намерении сократить расстояние. И ему это даже вполне успешно удаётся, пока на его пути не возникает внезапное препятствие.       В его грудь упирается лук… Если быть точнее — верхнее плечо чёрного лука, в то время как нижнее Фэн Синь сжимает в полувытянутой левой руке.       Это непредвиденное обстоятельство и без того останавливает незнакомца на довольно внушительном расстоянии, однако Наньян, будто оставаясь недовольным таким результатом, вытягивает руку во всю длину, силой вынуждая паренька сделать ещё пару мелких шагов назад.       Только после этого тайан, мрачнея на глазах, всё так же немногословно предупреждает:       — Ближе не подходи.       Этого хватает для того, чтобы по лицу незнакомого оборотня скользнул испуг, а затем и тень желания отступить окончательно, однако в конечном итоге уроженец Сяньлэ с до такой степени выгоревшими на солнце волосами, что его уже в пору назвать светловолосым, просто боязливо замирает на месте.       Му Цин, чудом справляясь с собой во внезапно накалившейся обстановке, тоже до отвратительного опасливо ведёт плечом, чтобы наконец избавиться от руки, ухватившей его выше локтя. И на этот раз пальцы Наньяна разжимаются с куда более ощутимым сопротивлением, от чего желание Сюаньчжэня таки сорваться на бег по направлению к своему дворцу даёт знать о себе с новой силой.       В этой давящей паузе, по виду, только Фэн Синь и чувствует себя вполне комфортно… По крайней мере, тайан лишь продолжает хмурить густые брови и использовать своё любимое оружие совершенно не по назначению, довольно угрожающе тыча им в светловолосого паренька.       Последнему даже приходится сделать ещё один шаг назад, чтобы окончательно выйти из зоны досягаемости длинного лука, упёршегося ему в грудь, и уже оттуда — с более-менее безопасного расстояния — незнакомец из Сяньлэ снова решается подать голос:       — Я… Ты… Вы… — получается явно не слишком хорошо, но, нужно отдать должное, юноша очень старается выдать что-нибудь связное, и вскоре предпринимает куда более толковую попытку. — Скорее всего, вы уже не помните меня… Но… когда-то мы с друзьями постоянно увязывались за вами и тогда… мы все звали вас «гэгэ»…       Лук, до этого беспроблемно удерживаемый Наньяном в воздухе, — подобно барьеру, заходить за который не следует, — заметно ведёт, а затем и вовсе медленно теряет в высоте по мере того, как тайан переводит растерянный взгляд на оторопевшего Му Цина.       Пока Сюаньчжэнь медленно, но верно проигрывает дополнительной порции так некстати всколыхнувшихся в голове воспоминаний, — на этот раз настолько далёкой, что упомянутые события с трудом всплывают в памяти и кажутся как минимум прошлой жизнью, — незваный оборотень из его незавидного прошлого начинает нервно посмеиваться, совершенно точно не выдерживая такого непомерного напряжения:       — Думаю, мне не стоило обращаться к вам так сейчас…       Глаза незнакомого юноши при этом мечутся с одного генерала на другого, не решаясь ни на ком задержаться надолго, однако откровенная опаска возникает в них преимущественно при взгляде на Наньяна. Для Му Цина — уже находящегося на грани, а то и за ней, — именно это становится лучшим напоминанием, что сейчас совсем не время и не место, чтобы предаваться воспоминаниям. Однако, в беззвучной панике его мысли упорно отказываются складываться в осмысленные предложения, поэтому Му Цину не остаётся ничего другого, кроме как начать с малого:       — Генерал Сюаньчжэнь.       Му Цин хочет звучать как можно строже, но, по всей видимости, до нужной интонации не дотягивает, потому как оборотень из Сяньлэ с готовностью хватается за его ответ, как за спасительную соломинку:       — Да! Конечно! Генерал Сюаньчжэнь! Простите, я не хотел…       — Я Генерал Сюаньчжэнь и я понятия не имею, о чём ты говоришь, — пресекая чужое преждевременное облегчение, обрывает на полуслове Му Цин, стараясь при этом взять под контроль эмоции и достойно сыграть безмерное, пусть и лживое, безразличие.       Фэн Синь всё ещё пялится… Озадаченно бегает взглядом от одного к другому и, к сожалению, больше не выглядит настолько угрожающе, чтобы вызвать у кого-то желание заткнуться. Наверное, именно поэтому непрошенная тень из прошлого Му Цина находит в себе силы настоять на своём — в конце концов, сам Сюаньчжэнь сейчас точно не дотягивает до причины придержать язык за зубами.       — Но ведь… ваше имя… Сначала я тоже думал, что ошибся. Решил, что вы просто похожи. Но потом случайно подслушал разговор главнокомандующего и… — речь юноши в очередной раз прерывается, однако на этот раз пауза становится более ощутимой.       И это в принципе не удивительно. Му Цин в целом может представить, в каком свете Генерал Танхуэй мог упоминать его в разговорах со своими подчинёнными… Примечательно то, что так яро вцепившийся в остатки его нервных окончаний оборотень и сам понимает, что припоминать слова своего генерала в сложившихся обстоятельствах — плохая идея.       Служащий Сяньлэ ненадолго затыкается, как раз таки для того, чтобы не сболтнуть лишнего, но вскоре навязчиво спешит сменить тактику, будто намеренно игнорируя очевидное нежелание юго-западного генерала продолжать этот ужасный разговор:       — Моё имя Синь Даньчунь. Я рано лишился родителей и поэтому рос в трущобах, на окраинах Сяньлэ.       Му Цин, предчувствуя, к чему всё это идёт, делает то единственное, что ему сейчас под силу, чтобы уберечь своё прошлое от ушей Наньяна. Разворачивается и снова набирает скорость, направляясь к своему дворцу.       Проблема в том, что на этот раз за ним, будто привязанные, увязываются уже двое… И, если Фэн Синь делает это всё так же молчаливо, то оборотень из Сяньлэ, пусть даже старательно соблюдает указанное ему расстояние, но не прекращает попыток достучаться, вынужденно повышая голос на ходу:       — Всё своё детство я провёл на улице с такими же беспризорниками и даже если вы не помните ни меня, ни остальных, я должен был подойти к вам, несмотря ни на что!       Сюаньчжэнь в откровенной панике от того, что ситуация становится только хуже, что бы он не предпринимал, резко оборачивается, готовый уже дойти до крайности и попросту набросится с кулаками на вторженца в свою новую жизнь — лишь бы тот закрыл наконец пасть и оставил его в покое. Однако, стоит ему обернуться, юноша, будто и сам понимая, что сейчас огребёт, так же резко склоняется в поклоне и громогласно заканчивает то, что начал, тем самым привлекая к учинённому им переполоху ещё больше ненужного внимания:       — Большое спасибо вам за то, что вы сделали!       Оценить и как следует прочувствовать масштаб развернувшейся катастрофы Сюаньчжэнь не успевает только по той простой причине, что даже на этом, казалось бы, исчерпывающем моменте находится тот, кому есть что добавить:       — Интересно… И чем же вызвана эта… безмерная благодарность?       Вопрос этот задаётся тоном весьма мрачным, но Му Цина куда больше напрягает не интонация, а то, что он без особых усилий узнаёт говорящего, ещё прежде, чем поворачивает голову к источнику звука.       В том, что Генерал Танхуэй рано или поздно до него доберётся, Сюаньчжэнь ни секунды не сомневался, но, нужно признать, он даже представить не мог, что генерал Сяньлэ выберет самый неподходящий момент из всех возможных, чтобы напомнить об удручающем факте своего существования…       — Генерал Наньян, — из всех троих тайан в своём высокомерии ожидаемо выбирает себе подобного, чтобы «поздороваться» и только после этого, скользя испытующим взглядом по собравшимся, констатирует факт присутствия кого-то ещё. — Генерал Сюаньчжэнь.       Впрочем, титул юго-западного генерала, отдающий нотками непростительного пренебрежения, всё же и близко не стоит с тем обжигающим презрением, которым звучит следующее слово из уст Танхуэя:       — Син.       На секунду Му Цину кажется, что окружающий его мир окончательно свихнулся. Что даже вшивая собака, которую он удерживал в узде всё это время, позабыла о том, на чьих землях находится, и, сговорившись со своим подчинённым, перешла совсем уже непозволительную грань. Но, стоит вглядеться повнимательнее, — всё становится на свои места.       Танхуэй испепеляет взглядом не Сюаньчжэня, застывшего возле исправно хранящего молчание Наньяна. Генерал старается одним своим видом стереть с лица земли увязавшегося за Му Цином паренька с короткими, выгоревшими волосами. Именно к служащему под его началом оборотню, откровенно давя статусом и превосходством, тайан обращается вновь:       — Ещё кого-то поблагодарить желаешь?       Сюаньчжэнь, подсознательно опасаясь надолго отрывать взгляд от наиболее вероятной в данный момент угрозы, не видит, но слышит, как меняется настрой довольного бравого и решительного до сего момента юноши.       — Н… нет, генерал.       Паренёк, назвавшийся Синь Даньчунем, неуверенно заикается и сгибается в своём продолжительном поклоне даже сильнее, когда Генерал Танхуэй, молчаливо скользнув взглядом к Му Цину, а затем обратно к своему подчинённому, неожиданно легко обрывает страдания неслабо перенервничавшего от вмешательства вышестоящего лица Синь Даньчуня. Обрывает крайне небрежным приказом убираться обратно в лагерь.       Сюаньчжэнь, тихо наблюдая за суетливой попыткой вторгшегося в его жизнь парнишки побыстрее испариться из виду, понимает несколько вещей… Во-первых, так просто отделаться от любопытства Танхуэя Синь Даньчунь не сможет. Тайан наверняка при первом же удобном случае устроит ему что-то вроде допроса с пристрастием в надежде выведать о Сюаньчжэне что-то, способное подпортить репутацию генерала юго-запада. А во-вторых… Схожее звучание фамилии паренька не имеет ничего общего с тем, как к нему обращаются. В данном случае «син» это отнюдь не фамилия. Это ничто иное, как второстепенный пол. Для оборотней Сяньлэ — клеймо, полученное при рождении и построившее до жути неприятную иерархию, выбраться из которой оказалось очень непросто…       Пока Му Цину против собственной воли приходится ещё больше задуматься о прошлом, Генерал Танхуэй как ни в чём не бывало, делает шаг ближе:       — Итак…       Невероятным и совершенно внезапным для Сюаньчжэня открытием становится то, что на этот раз лук Наньяна ведёт себя точно таким же образом, как и прежде. Без промедлений взмахивает в воздух и тем самым очёрчивает границы. Разве что в грудь генералу Сяньлэ не упирается и то только по той причине, что тайан, оказавшийся по другую сторону лука, сам молниеносно замирает, отказываясь от идеи завершить начатый шаг.       Пару бесконечно долгих мгновений собравшиеся генералы остаются в до жути напряжённой тишине, прежде чем Фэн Синь снова поражает своим позабытым умением говорить:       — Стойте там, Генерал Танхуэй.       «Просьба» Наньяна не то, чтобы отдаёт угрозой, но особой мягкостью и вежливостью тоже не отличается… Сюаньчжэню уже приходилось слышать этот тон в исполнении юго-восточного генерала раньше, однако случалось это либо на поле боя, либо в отношении кого-то ниже по званию.       Видимо, Генерала Танхуэя смущает ровно тот же момент, потому что он, немного придя в себя, не без труда старается соблюдать предписанную им всем после объединения стай вежливость:       — Я не совсем понял…       — Я говорю, ближе подходить не нужно, — тут же без запинки поясняет Фэн Синь, используя ровно те же слова, которыми отгонял подальше Синь Даньчуня, чуть раньше попытавшегося ступить ближе дозволенного.       Му Цин, до этого слишком перепуганный собственными чувствами, воспоминаниями и мыслями, теперь замирает рядом в немом непонимании и странном волнении, не слабо прокатывающимся по нервным окончаниям. В конце концов, кому-кому, а Сюаньчжэню уж точно никогда не приходилось становиться объектом настолько явного и необъяснимого заступничества со стороны вечно враждующего с ним генерала юго-востока.       У Генерала Танхуэйя, вероятно тоже рассчитывавшего на совершенно иное поведение со стороны второго тайана, уходит какое-то время на то, чтобы найтись с ответом:       — Знаете, Генерал Наньян, до этого момента я никогда не сомневался в вашем благоразумии, но сейчас… Вы как будто взяли пример не с того человека.       С этими словами взгляд Танхуэя негодующе добирается до «не того человека», однако Му Цину не приходится как-то это комментировать. Генерал Сяньлэ слишком внезапно глубже тянет носом воздух, а складка на лбу Фэн Синя в профиль становится ещё более заметной.       — Если вам есть, что сказать, я уверен, что вы справитесь и с такого расстояния, — всё так же настаивает на своём генерал юго-востока, по виду даже не задумываясь о том, чтобы опустить оружие, вынуждающее их соблюдать дистанцию и говорить громче, чтобы быть услышанными.       Сюаньчжэнь только сейчас вспоминает о том, что они находятся далеко не в самом уединённом месте, и понимает, какой интерес должно быть вызывает их непонятная компания. Потому и совершенно не удивляется, когда замечает, что суета у стен дворца действительно поутихла — оборотни, что служащие его дворца, что немногочисленные служащие Сяньлэ, «ненавязчиво», но пристально наблюдают за происходящим со стороны. И, даже если не могут разобрать ни слова из-за внушительного расстояния, всё же определённо видят, как Генерал Наньян без зазрения совести тыкает луком в сторону глубокоуважаемого Генерала Танхуэя.       Всецело сосредоточенное на них внимание окружающих наверняка видит и сам Танхуэй. Видит и, руководствуясь желанием уберечь своё публично подбитое эго, грубо выдыхает сквозь стиснутые зубы:       — Можете не сомневаться в том, что мне есть, что сказать. Но на этот раз дело вас никак не касается, Наньян. Так что, будьте добры, опустите свой лук.       Му Цин, внезапно перенявший на себя роль молчаливого наблюдателя, замечает, как желваки стоящего бок о бок с ним тайана приходят в короткое, но отчётливое движение, прежде чем лук таки опускается, однако на этом все телодвижения Фэн Синя заканчиваются. Генерал юго-востока упорно не двигается с места, даже несмотря на то, что именно этого от него и ожидают. Вместо этого он становится лучшим, пусть и вновь безмолвным напоминанием, соблюдать установленную дистанцию.       Танхуэя такой результат, очевидно, не слишком устраивает, отчего он предпринимает ещё одну попытку:       — Вы так и будете здесь стоять?       — Генерал этих земель не запрещал мне здесь стоять, — от того, как коротко и ясно звучит ответ ненавистной обычно собаки, даже дезориентированному происходящим Му Цину наконец удаётся вспомнить о том, кто на самом деле здесь хозяин.       Внезапный, но своевременный перевод стрелок на его персону, отрезвляет Сюаньчжэня в достаточной мере, чтобы понять, что он уже и без того слишком долго бездействует, слишком много паникует и вообще ведёт себя не так, как положено по статусу. И пусть Му Цин всё ещё не чувствует в себе нужной уверенности, до дикости странный настрой Фэн Синя становится тем, что помогает ему прервать очередные не слишком дружелюбные заверения Танхуэя о том, что его дело — это дело сугубо личного характера и лишних ушей не потерпит.       — Если вы по поводу того, что юнъанская псина забросала вас грязью, то мне нечего добавить. Наказание за этот проступок Цюань Ичжэнь уже понёс и менять своё решение я не собираюсь.       Для Генерала Сяньлэ, определённо желавшего сохранить это происшествие в тайне, такой ответ становится серьёзным ударом… Это видно по тому, как самовлюблённый тайан чуть ли не отшатывается в подобии испуга, а затем стремительно поддаётся приступу неудержимого гнева — вероятно, подзадоренного ещё и тем, что уголок губ Наньяна подозрительно дёргается, стоит правде всплыть наружу.       — Это… возмутительно! — это первое, что удаётся выдать до глубины души оскорблённому словами Сюаньчжэня генералу, после чего он начинает разгоняться в своих обвинениях уже более многословно. — У вас во дворце творится чёрт знает что. Ваши подчинённые слоняются без дела, пленники — не знают своего места, а вы сами где-то пропадаете, находите себе отговорки и разгуливаете в таком виде, будто…       Му Цину, на которого в приступе бешенства вскидывает руку Танхуэй, думать больно о том, как он может выглядеть после того, как набросился в лесу на Фэн Синя, и, как не странно, пёс, по-прежнему крепко сжимающий в руке лук, снова приходит ему на выручку.       — В случае, если у вас есть жалобы, требующие рассмотрения и не нашедшие отклика у генерала здешних земель, вы в праве подать их вожаку севера, — Наньян, по обыкновению не имеющий привычки держать свои эмоции под таким жёстким контролем, озвучивает это так, будто читает с бумажки.       Безэмоционально и слово в слово, как это было написано в одном из указов Хуа Чэна, составленных практически сразу после объявления о том, что Призрачные земли и Сяньлэ стали едины. Составленных как раз для того, чтобы регулировать взаимоотношения двух стай, совершенно не готовых к полноценному объединению.       Сам тот факт, что обычно довольно вспыльчивый в своих эмоциях Фэн Синь вспоминает о чём-то подобном в настолько напряжённый момент и зачитывает знакомый им всем документ наизусть, — уже нечто сбивающее с толку. А стоит понять, что за этим для Танхуэя кроется дополнительное напоминание об отсутствии какой-либо власти на чужой земле, — Му Цину не остаётся ничего другого, кроме как вновь беспомощно покоситься на Наньяна и перенять эстафету безмолвного слушателя.       К счастью, так охотно пошедшие на словесный конфликт генералы легко справляются и без его участия.       — Желаете, чтобы мои люди сопроводили вас и ваших подчинённых прямиком к Призрачному городу? — Фэн Синь осведомляется всё в таком же безразличном тоне, в его исполнении всё больше напоминающем налёт вынужденной вежливости.       Однако в ответ на это Генерал Танхуэй находится с куда более колючим вопросом:       — А разве сопровождать меня не ваша прямая обязанность, генерал?       Для Сюаньчжэня, чьей «прямой обязанностью» под указкой Хуа Чэна стало встретить представителей Сяньлэ, как дорогих гостей, и угодливо терпеть их присутствие вплоть до момента отбытия, это слышится совсем уж неприкрытой издёвкой. Однако Наньяну отвечать на неё не приходится.       Это Му Цину приходится в новой порции паники оторвать взгляд от Фэн Синя, как только он слышит крайне миролюбивое:       — Вообще-то, Генерал Наньян здесь исключительно по моей просьбе…       Белое пятно, которое до этого не было обнаружено в поле зрения даже при целенаправленном поиске, вырисовывается слишком чётко и слишком быстро приобретает знакомые, мягкие черты.       Наследный принц не слишком уверенно улыбается, вступая в этот разговор и перетягивая всё внимание на себя, однако всё равно смотрит достаточно прямо, достойно встречаясь с полным злобы взглядом одного из своих генералов. Даже не сбивается с мысли, полностью выпуская из виду то, что присутствующие тайаны явно не поладили между собой:       — Но… Генерал Танхуэй, если вам страшно передвигаться по территории призрачных земель без сопровождения одного из генералов севера, мы можем отправиться в Призрачный город вместе.       Предложение Се Ляня в своей простоте отдаёт куда более ощутимым уколом для чужого достоинства, однако сложно сказать, делает ли юйэ это намеренно или просто допускает бездумную ошибку. По наследному принцу с его извечной и непонятной доброжелательностью всегда сложно сказать что-то наверняка… В любом случае, положение наследника крови Сяньлэ и законного супруга вожака призрачных земель, позволило бы Се Ляню выйти сухим из воды, даже выбери он куда более грубую формулировку.       Танхуэй понимает это не хуже остальных присутствующих, когда пытается подобрать слова для ответа, однако Его Высочество спешит вежливо закончить свою мысль, прежде чем кто-то успеет его прервать:       — Только… Если вы всё же решите, что присутствие Генерала Наньяна вам необходимо, боюсь, что вам сначала придётся подождать, пока я улажу свои дела здесь.