Не очень быстро

– Ну, ты нас пустишь или нет? Такой она пришла – в руках бумажные пакеты, за спиной ребёнок, сама спина прямая как никогда. Кеды изорваны, истоптаны, на размер больше, чёрного цвета – она чёрный ненавидела. Тьелко даже не сразу понял, кто это тут стоит на его пороге. Сказал: – Привет. Что тут ещё было сказать? Это всё ерунда про бардак в холостяцком жилье – Ириссэ и сама бросала вещи где попало. Подумаешь, всюду валяются спичечные коробки, потому что всё время хочешь закурить, а потом вспоминаешь, что вообще-то бросил. Подумаешь – там шорты кинул, там футболку. Это глупости. Не глупость то, что он её не видел – сколько лет? Что вообще делают, когда столько лет не виделись? – А если бы я переехал? – Я бы тебя не застала. – А если бы… – Ты пустишь или нет, ну? И только тут он сделал то, что надо было сделать сразу же – забрал у неё пакеты и посторонился. Зелень, зелень, початок кукурузы, толстая книжка, бадминтонная ракетка. – Ты вообще не взяла с собой вещей, да? – А ты не выдашь мне майку-другую? Она была в чужих кедах и в каких-то из толстой ткани джинсах. Раньше любила платья или шорты, на худой конец. И ещё она похудела – кофта болталась. Вообще они так делали – девушки вокруг, многие, кого он знал. Вдруг исчезали в отношения, а потом возвращались потемневшими. Но ведь Ириссэ… Ребёнок её – ну а чей ещё? – ребёнок её будто вовсе не бывал на улице. Бледный, сутулится, лица не разглядеть. – А это?.. – Ломион, это дядя Тьелко, я тебе о нём рассказывала. – Здравствуй, – сказал Ломион и поднял голову только для того, чтоб склонить снова. Это что ещё такое. – Ага, – сказал Тьелко, – ага. Я чай поставлю. Эти двое вошли на кухню прямо в обуви. Не то что Тьелко блюл порядок, он не Курво. Не то что ему жалко пола для сестры и любого, кто с ней придёт. Но на неё такое не похоже! Сбросить ботинки, пройтись босиком, примерить мимоходом любые туфли, какие у него тут завалялись бы, заглянуть в ванную и демонстрировать там растяжку, засунув ноги по очереди в раковину, под кран – да. А не вот так. Правда, она принялась яростно разбирать принесённые ей же овощи и яростно их мыть – не всё потеряно. Тьелко заметил её ногти – чёрная кайма. Да она ненавидела возиться в земле. Вот в чём засада со всеми этими семейными воссоединениями и неожиданными встречами – никак не понять, как себя вести. Тьелко наслушался в своё время вот этих попыток одним могучим прыжком, или там одним стежком перескочить на другую сторону, связать «сейчас» и «раньше» и сделать вид, что и не было этих лет молчания. Нет. Не получится. – Тебе в гости или пожить? – И в гости, и пожить, – она уже нашла чистую миску и методично промывала в ней листья салата – топила и вытаскивала и опять топила, – можно? Раньше она бы заколола волосы хотя бы. Интересно, сколько времени пройдёт, прежде чем он перестанет ревновать прошлую к нынешней? И интересно ещё – где её ребёнок? Оказалось, что он уселся в самом углу, между столом и стеной и другой стеной, стул для угрюмых Тьелко это называл; уселся и застыл там. Если б он горбился так, пялясь в телефон, или в планшет, или что там ещё у них положено, если бы он замолк за техникой – Тьелко бы слова не подумал. Но этот просто так молчал, пустые руки. Пощёлкать у него перед лицом? Она обидится. – Если ты хочешь платить за постой салатом, – сказал, – то я тебя удивлю. Можно и без этого. – Знаю, мне просто нужно занять руки. Как будто он виноват, что она вот так исчезла. Не отвечала на звонки. На смс – «ок», «норм», «режу морковь перезвоню попозж» (не перезванивала). В соцсетки не заглядывала, и аватарки там стояли ещё школьные. Когда растёшь – как-то учишься принимать на веру, что никого нельзя спасти, пока он сам не хочет. Да и нужно ли было спасать? В тот вечер Тьелко решил делать вид, что ничего не произошло. Пришла спустя годы – хорошо. Пришла с ребёнком – тоже хорошо. Готовит салат – ну и пусть себе готовит. Сказал: – Воду горячую как раз включили вчера. – Что?.. Что, что. Вечерние свои занятия сегодня я пропущу – вот что. Вообще-то официально Тьелко вёл в той танцшколе только свинг у продолжающих, но на самом-то деле чуть ли не каждый вечер приходил, потому что партнёрш всегда в достатке, а партнёров не хватает, а танцевать он умел почти всё что угодно. Он написал и в общий чат, и отдельно всем ведущим, которых нынче подводил – чтоб искали на подмогу кого-нибудь другого. Мало ли умеющих. – Смотри, – Тьелко было обрадовался, что Ириссэ обращается к нему, но нет, она поставила тарелку перед сыном, – смотри, тут те же овощи, что дома. Помидоры, да? Поешь. Как же хотелось, чтоб она переоделась. Собрала волосы. Рассмеялась бы. А ещё лучше – оказаться вдвоём где-нибудь на одной из дач, в смородиновых зарослях, и пусть она сказала бы: «Ну и жучище». И чтобы всем им было по тринадцать, а лучше по десять. Или ещё хорошо бы с ней поравняться в летнем лагере, по дороге в кино, вечером, когда идёшь по щиколотку в тумане. Или на утренней пробежке. Или, или… Ребёнок помотал головой. Ребёнок Ириссэ. «Медленно же до тебя доходит», сказал бы Курво и оказался бы прав. Всё можно стереть или сделать вид, что стёрлось. Ириссэ может снова улыбнуться. Переодеться. Может даже закончить универ, если, конечно, ей это нужно сейчас. Можно как-то смириться с тем фактом, что пять лет она спустила в трубу – не видела никого, нигде не была, родные её потеряли. Ни опыта работы, ни разрядов. А ведь она же бегала раньше. Выступала за факультет. Всё это потерянное можно нарастить, или заменить чем-то, или отпустить и нажить новое. Бывают шрамы и похуже. Но вот этот комок в тёмной одежде, вот это молчаливое существо сидело тут и деваться никуда не собиралось. Ириссэ спросила: – Молоко у тебя есть? Тьелко распахнул холодильник. Какие-то позаброшенные йогурты и выжатый лимон – из-под текилы. Ничего хорошего. – Схожу куплю? – И ты оставишь нас одних? – Ты вывернешь из стены телик и уйдёшь через окно? Ну наконец-то, наконец-то что-то настоящее. Они могли весь день так перебрасываться – а если я то, а тогда я это, а ты, а я, один-один, ну и сам дурак тогда, кто обзывается, тот сам так называется. Это было из детства – до того, как все разъехались, рывками выросли и до того, как кое-кто вдруг вышла замуж за сектанта и всех их отшила в смысле общеловеческом. «Я теперь с ним и вы мне не нужны». Но что это ещё за «оставишь одних»? – Вас что, нужно охранять? – Не боишься, что я уйду? – Ещё разок? Она взъерошила своему отпрыску волосы – тот снизошёл до еды, но в миску лез руками – и сказала: – Мне нужен ордер на неприближение. – А такие есть? Тьелко не то чтобы когда-нибудь интересовался. – Мне, я имею в виду. Для меня. Чтоб я сама не приближалась. Ненавижу. – Кого? Дурацкие вопросы наше всё. А то повиснет тишина, и останется как этот ребёнок – мрачно есть руками и пялиться исподлобья. А нужно, чтоб всё ожило. Да как ты это сделаешь? – Твой отец так умел, – сказала Ириссэ, а сама так и гладила ребёнка по голове. То ли машинально, то ли чтобы приободрить, то или и так и так. – Ничего вроде не сказал, а ты уже дно распоследнее. – Ну прямо уж и дно. Вообще-то за отца он бы обиделся. Да, на кого другого – обязательно. – Где у тебя здесь тряпка? – Что? – Пол хочу вымыть, что. Нельзя? Мы натоптали. Да она в ярости, только неясно на кого, а его беговая дорожка на днях встала намертво. Он всё никак не мог собраться попросить Курво с ней потолковать. Обычно срабатывало просто встряхнуть как следует или пнуть, но в этот раз – нет. – Есть груша, – сказал, – в гостиной. За молоком точно не надо сходить? *** Старой Ириссэ были бы нужны: мороженое, ванная, бег, мороженое. Новая попросила приглушить свет, спальное место для ребёнка, пижаму ему же и говорить шёпотом, пока он не уснёт. Да и после тоже. Ну вот откуда что у Тьелко, что у Курво должна была взяться детская пижама? Тьелко пожертвовал свою футболку с орущей чайкой. – Слишком белая. – Что? Это было первое, что Ломион вообще ему сказал, поэтому Тьелко не столько возмутился, сколько удивился. – Я хочу серую, – сказал ребёнок, – или зелёную. Пришлось потрошить полки Курво. Как хорошо, что он сейчас на конференции и возмущаться станет как-нибудь потом. – Ты говорила остальным, что вновь вернулась в мир живых? Ириссэ толкнула его в плечо. Они сидели в гостиной, почему-то оба на полу, хотя тут были классные мягкие пуфы, они же с Курво только в прошлом месяце купили и наконец-то вынесли диван – изодранный котами, хозяйскими котами, то бишь. Нитки свешивались, как борода. Ладно, Ириссэ дерётся – это хорошо. – Что? Не мы одни о тебе думали. У тебя, кажется, ещё есть братья, – Тьелко подумал, – и отец. И мама. Ириссэ вздохнула. Самое время поделиться с ней текилой. – Ты нынче пьёшь или не пьёшь? Она сказала: – Эру. Как же он это ненавидел. Начиная ещё с матери, продолжая девчонками на работе и заканчивая вот этой нынешней Ириссэ – мало слов, а смотрят так, будто годы и годы провели во тьме, и Тьелко им таким не может даже руку протянуть. – Что Эру? Я спросил, пьёшь или нет. – Да нет, просто я в последний раз пила текилу на какой-то дурацкой вечеринке, ну ты помнишь это, когда приходишь со знакомым и вот он куда-то делся, и все орут, и ты решаешь хоть наесться впрок. Ну, или выпить, да. Конечно же, он знал такие праздники. К чему она? В соседней комнате сопел её ребёнок. – Ну вот, – сказала она, – а потом я забрала ребёнка и пришла сюда. – Так тебе кажется, что ты всё проспала, да? – Уж лучше бы проспала, – она выпила залпом и скривилась – не в шутку, как раньше, а по-настоящему. Надо было налить ей минералки. – Ух. Фу. Тупая курица. – Это ты-то? Сбитая с толку умная орлица тогда уж. Она не рассмеялась. – Вот знаешь, самое обидное, что я и сама верила. Тупая курица. Неумеха. Распустёха. Но он же не всегда так говорил. Тьелко представил, как бьёт этого кого-то так, что он падает навзничь. – Ты никакая не… – А кто я тогда?! Она даже вскочила и тут же замерла. Боялась этого своего? Да нет, она боялась, что вот сейчас её дитя проснётся и расстроится. Тоже вечное женское – учитывать, где он там, как он там. У мужчин почему-то это не включается. Хотя Курво своего растил нормально. И отец с ними вёл себя нормально большую часть времени. Может быть, это с самим Тьелко что-то не так. Ребёнок не подал признаков жизни, и всё равно она пошла его проведать. А может быть, поэтому и пошла. Не идти же было за ней? За ней Тьелко и не следовал, но на пороге – в темноте – маячил. Ты б ещё фонарь принёс, чтоб всякие тени по стенам, летучие мыши… Тьфу. – Нет, – сказала Ириссэ ласково, но твёрдо, он и не знал, что она умеет так, – нет, нет, мы не дома. Мы у дяди Тьелко, ты должен помнить, я тебе рассказывала. Ты сам просил на него посмотреть. Вот оно как, значит. Ребёнок высказал что-то невнятное, но грустное. Как они умудряются так комкать половину звуков и как их старшие умудряются их расслышать. Хотя когда Тьелпе был мелким, у них даже тоже возникал этот канал связи – когда догадываешься не по тем звукам, которые всё-таки прозвучали, а целиком, по интонации, по смыслу, по позе – как с Хуаном иногда. Чувствуешь его просто. – Завтра пойдём и купим тебе нормальных вещей каких захочешь цветов. Ладно? Только не плачь. Я буду тут, ты засыпай. Снова этот лепет ей на ухо. – Нет, – сказала Ириссэ ровно, – нет, папа не грустит один. Честное слово. Этот, который называл её неумелой курицей!.. Ну или подразумевал. Неясно, что страшнее. Ириссэ просто так выдумывать не будет, даже нынешняя. – Я так злюсь, – сказала, уже усыпив ребёнка второй раз, – так злюсь. Взяла и спряталась в подвал. Лучшие годы. – В подвал?.. – Метафорический! Он был сектантом. Я, кстати, думаю, что он не спустится в метро, поэтому мы замели следы, ура, ура. Вот хорошо бы она смогла поплакать, но нет же – остригла ногти, собрала-таки волосы в пучок, переоделась в его, Тьелко, спортивный костюм, избила грушу так, что шов разошёлся, и так и не проронила ни слезинки. *** Курво явился на следующий день, загадочный и радостный. – Ты знаешь, там такие тезисы… – сказал таким тоном, каким другие могли бы сказать «такие девочки». Тьелко знал его лучше чем себя, поэтому спросил: – Твои? Чужие? – И мои, и чужие… Что у нас поесть? Как бы ему эдак сказать, чтоб сразу понял. Вообще они друг друга берегли, насколько это в принципе возможно. Тьелко старался иногда делать уборку. Курво мог из его обуви воздвигнуть пирамиду в коридоре в знак протеста, но никогда б не тронул ни одной блесны. Все знали границы. – Я кое-кого пригласил пожить. – А мне что не сказали? Курво жевал бутерброд и явно думал про младших – разумеется, больше они никого сюда не звали. Младшие или старшие. Ну мама. Ну, может, иногда ещё кузены, если что-то уж очень срочное и важное. – Ты ешь бутерброд с маргарином, – сказал Тьелко, но Курво только рукой махнул - маргарин так маргарин. После поездок и бессонных ночей, и если удавалось с кем-то по-настоящему поспорить про гипотезы – он бывал счастлив, как ребёнок летним утром. У каждого свои дома на дереве. – Курво, – Тьелко решил сказать как есть, – Ириссэ вернулась, и вернулась не одна. – Решила всё-таки явить мужа народу? Это его вообще-то вотчина – тупые вопросы. Это ему можно в них прятаться, ему, Тьелко, а Курво пусть упрётся в свои тезисы и не делает вид, что не врубается. – С ребёнком она вернулась, – Курво уставился на него, сжимая огрызок бутерброда, так и тянуло отобрать, – и рвётся то в центр занятости, то улететь куда подальше, а этот её отпрыск ничего не ест. – Этот её?.. – Да он нормальный, просто мало разговаривает. Курво взглянул на свой огрызок бутерброда другими глазами. Отточенным движением кинул в мусорку. Спросил: – И где она? Тьелко хотел сказать, что вот же, в гостиной, если только не вылезла через окно, но тут на кухню зашёл Ломион в футболке Курво. Зелёной. И огромной для него. – Гм, – сказал Курво, – что же, здравствуй, несчастное создание. Ребёнок мотнул головой. – Что? Не хочешь здороваться? Курво ребёнок так и не ответил, зато подошёл к Тьелко: – Дай. – Что тебе дать? – Огурцы. Мама принёс. – Да уж, – сказал Тьелко и извлёк овощи из холодильника, – мама действительно принёс. Держи. Доволен? Чем неизменно хороши мелкие дети – над их головой можно переглядываться. С другой стороны, сейчас вот Курво изобразил на лице что-то нечитаемое и вышел так стремительно, будто они уже поругались. – Ириссэ, солнце моё, – позвал совсем как раньше, – не хочешь на пробежку? – Идиот! Мне не в чем. Вот так вот! Курво она сразу обзывает, а с ним за вечер еле-еле чуть оттаяла. Ну и ладно, ну и пожалуйста. Ну и идите с ним. На кухне обнаружился ребёнок – очень старательно обсасывал огурец. *** Вернулись оба запыхавшиеся и очень злые. – Ты понимаешь, что это психиатрия? – Курво шептал, Ириссэ сбрасывала его же кроссовки не развязывая, просто цепляла ногой за ногу. – Ты понимаешь, что нужны специалисты? Тот, кто нуждался в специалистах, к тому времени устроил себе домик из письменного стола, компьютерного кресла, старой Хуановой подстилки и подушек и там и находился – только поэтому Тьелко этих спорщиков не заткнул с порога. Потому что Ириссэ огрызалась: – Вот потому я и не хотела возвращаться! Какие специалисты, Курво, он всего боится? И он умный вообще-то, он читать уже умеет, он просто вас испугался, дубины несчастные! – Что, от испуга путают род слов, да? Ириссэ, он в лицо не смотрит, у него речь как у… – тут Курво явно сглотнул некие эпитеты. – Что ты с ним дальше будешь делать? В школу он как пойдёт учиться, ты подумала? Ириссэ заледенела лицом. – Эол планировал домашнее обучение, – сказала, будто бы это должно было их всех унизить, и наконец отправилась проведать, как там её ребёнок. Надо же, Эол планировал. *** Они решили переклеивать обои. От них и так мало что оставалось после хозяйских котов, и в любом случае никто не возражал против ремонта, поэтому сейчас и Курво, и Ириссэ яростно отскребали от стен влажную бумагу и перекрикивались. Тьелко всё думал, идти ли нынче танцевать, и уже было склонялся пойти, но тут Курво решил предпринять второй заход. – Послушай, – сказал, – но ведь есть же учреждения… На пол шлёпнулась мокрая тряпка. Ириссэ в белых носках, истоптанных до серости, спадающих шортах и футболке смотрела на Курво как если бы впервые видела. – Что? – он развёл руками. Для папиной копии слишком часто не следил за словами. А может, не хотел следить. – Я же не призываю от него отказываться! Я просто говорю, что… – Он рисует, – сказала Ириссэ, и глаза у неё намокли в первый раз с тех пор, как она вообще сюда пришла, – рисует, и читает, и всё может объяснить, и свою речь священную можешь себе засунуть в… – Тебе, – сказал Курво, – это тебе он может объяснить, и никому другому. Так не должно быть. Справедливости ради – ребёнок объяснил про огурцы, как смог уж. Если уж быть совсем пристрастным, ни один ребёнок в принципе не будет весел, когда его мать сама нет-нет да застывает. Они даже название для этого когда-то придумали, верней, Морьо придумал с его тягой к железу: «подвисает». Так вот Ириссэ сейчас подвисала то и дело. Если быть совсем честным – Тьелко понятия не имел, что будет делать, если Ириссэ с Ломионом тут задержатся. Но и не выгнать ведь? Конечно нет. Просто у Курво аж зубы сводило, если он видел отклонения от нормы в чём-то, в чём хоть немного разбирался. В детях и правда разбирался, вырастил же Тьелпе как-то. – Ну, – Курво вылетел из комнаты и так уставился, как будто из-за Тьелко куда-то опаздывал, – ну, ты ушёл на свои танцы или нет ещё? – Куда я уйду, когда вы тут так орёте? – Это я зато сейчас уйду, – у Ириссэ даже локти были в какой-то белой преждевременной ремонтной пыли, и ничего-то она не замечала, – от вас подальше! Сами бы хоть раз… Что хоть раз – сгинули неизвестно с кем, воспитали ребёнка, который молчит или подумали головой – осталось неизвестным, потому что Ириссэ уже хлопнула дверью. Даже куртку не накинула. – Ой, да иди ты куда хочешь, – прошипел Курво. Тьелко его пихнул: – Иди за ней. – Чтоб она на меня ещё раз наорала? Кажется, все они тут стремительно становились младше. Ещё чуть-чуть – и Ломион окажется самым здравомыслящим. Или Хуан оказался бы. Хотя Хуан и так разумней всех. И вот ещё – Ириссэ даже не спросила, где он есть. Да она ничего толком не спрашивала, разве что как там отец. Её отец, конечно. – Этого отпрыска Ириссэ, – сообщил Курво, – этого отпрыска Ириссэ нет на кухне. А я-то понадеялся, что он всё-таки что-то ест, пока никто не видит. – Сдалось тебе как он себя ведёт! Курво взглянул на него вот этим специальным взглядом, после которого Тьелко на него кидался в детстве. Ты придурок, но я тебя люблю и так. Да тут-то это при чём? – А как ты думаешь, брат, чья это теперь проблема, если она пришла не к братьям и не к отцу, и не к сестре, и не к дядюшке, а к нам? – Я бы тоже к нам пришёл на первых порах, – потому что наша жизнь ещё меньше похожа на нормальную, чем все остальные, – это что, повод докопаться до её ребёнка? – Чем раньше выявишь нарушения, тем больше шанс на... – Если бы нашу мать называли тупой курицей, я бы, может, вообще в стенку смотрел. Курво сказал: – Что? Тут только Тьелко понял, что ему-то Ириссэ про куриц не распространялась. При Курво проще делать вид, что всё в порядке и их история продолжилась как есть, и все они сейчас на первом курсе или около. *** Она не возвращалась долго – Тьелко успел всё-таки отвести занятие, своё и половину чужого, вернуться, разогреть эту отвратную лепёшку с фаршем внутри, от которой так трудно отучиться – а Ириссэ всё не было. И на звонки она не отвечала, а ведь телефон был с ней – в квартире не звучал. В прошлый раз тоже началось с неотвечания. Ребёнок её обнаружился неожиданно – Тьелко почти уже плюхнулся на кровать и тут только заметил этот холмик под покрывалом. Вот кошки иногда так залезают. Успел руки выставить, чтоб не придавить. Сказал: – Ну здравствуйте. Курво, конечно же, пошёл её искать, но что-то тоже не отвечал. Ну и сами разбирайтесь. Вообще ребёнка это зря они оставили – а если бы он тут плиту врубил? Курво поклялся, что пойдёт посмотрит только, туда и обратно. Вдруг она ногу подвернула. Ириссэ пришла бы и с подвёрнутой ногой, если б хотела прийти. Хоть на руках бы приползла. Давным-давно должна была остыть и вернуться читать ребёнку сказки. Или что там под вечер положено делать. – Хм, – сказал Тьелко холмику, – это что, ты в домике? Младшие как-то были замкнуты сами на себе. Курво издревле был хвостом и холмиков не устраивал. Морьо был мелким, когда Тьелко сам был мелким и никого утешать ещё особо не старался. Холмик не шевелился. – Ну, – сказал Тьелко, – мама-то скоро придёт. Нет ответа. Тьелко даже пощупал аккуратно – да точно там ребёнок, а не он с утра застелил непонятно как. На этом холмик вздрогнул. Где там Ириссэ? – Ну, – сказал Тьелко снова, – могу мультики поставить. Интересно, сколько он слышал-то из их нынешних споров? Ещё бы тут не растерять слова. Так и моргать разучишься. – Нет, знаешь что? Хотел сказать «ну всё, всё, я ушёл», и правда уйти, чтобы этот по крайней мере мог спокойно выбраться, но вместо этого вдруг рассердился окончательно и покрывало откинул сразу на пол. Этот лежал клубочком, никого не замечал. Впервые Тьелко его рассмотрел по-настоящему. Ишь, всё ещё в футболке Курво, а она ему громадная. И где-то откопал мячик Хуана. – Эй, это не твоё, – а, ноль реакции, – это собачье. Раньше у меня был пёс. – Где? Ну вот, ура, тебя удостоили. Не посмотрели, правда, так и скорчились в кровати в обнимку с мячиком, но голос-то подали. Удивительно. – Где был? Да здесь и был. А до того мы ещё за городом жили, там он носился по участку где хотел. Лягушек пугал. – Сейчас? И правда что, зачем эти слова. – Больше нет, – ответил. – Где? – Кончился. – Не надо! Сам бы рад, да как иначе. – Он долго прожил, – почему он вообще среди всех танцев, отложенных встреч, разбросанной обуви и оторванных обоев сообщает это всё грустной малявке, – хорошо прожил. Любил меня. Не то чтоб никто больше не любил. Тот же Курво. Братья все остальные. Отец. Мама. Семья большая, тут что есть то есть. Но Хуан будто объяснял, зачем вообще всё. – Держи, – мелкий Ириссэ ткнул ему Хуанов мячик, – держать. На. – Ты мне команды отдаёшь, что ли? На это ребёнок не ответил. Мяч Тьелко принял и легко запустил в стену. На дисплее мобильника всплыло от Курво – о, Курво у него всегда стоял на беззвучном, – так вот, всплыло вот что: «с Ириссэ в травме всё нормально не жди позвоню чуть позже» – Вот уж забота так забота, – Тьелко аж вскочил. В травме нормально?.. «урод она его приложила он её тоже хотел чтоб она видела Л на выходных» Тьелко не сразу даже понял, кто такой Л. Вообще «не сразу понял» можно было б где-то ником сделать, если б он этим увлекался. Очень отражает. «И. вне опасности» «наверное» Ты ещё фотку скинь с места событий! «пирсниалее о» «нечаянно» «покорми этого» А то я без тебя не соображу. *** В собачий приют они с Ломионом взяли Нельо. Вернее, Тьелко взял, а Ломион не возразил. Хотя Тьелко, в общем-то, и к возражениям был готов, и Нельо так и объяснил заранее: если он от тебя надолго спрячется, то извини. Но Ломион не спрятался. То есть как – сначала он попятился Тьелко за спину. – Привет, – сказал Нельо и очень, очень медленно сел на корточки. – А ты уже решил? «Что решил», чуть не ляпнул Тьелко, но промолчал. Спросили не его. – Что? – спросил Ломион. – Откуда эти? Самое страшное – что Тьелко уже наловчился расшифровывать. Ещё немного – станет, как Ириссэ, утверждать, что всё Ломион нормально говорит. Но читал он для своих лет правда стремительно, только пересказать потом не мог. «Откуда эти» – это волосы имелись в виду. Нельо их распустил зачем-то, хотя на улице жара жарой. С другой стороны – может, пользовался случаем. Нельо спросил: – Откуда эти что? На это Ломион должен был замолчать прочно и надолго. Не любил уточняющих вопросов. Но для Нельо всё же сделал исключение: дёрнул за руку, сердито указал кивком: – Вот эти! – А, волосы. Спасибо. У тебя тоже красивые. Да может, они его раздражали, а не радовали – цвет больно яркий. Хоть бы выгорали для приличия. – Так ты решил уже, как вам назвать собаку? Тьелко аж поперхнулся – это он должен решать. Не эта же мелочь будет с ней возиться. С ним. С псом. Клялся себе, что никого не заведёт после Хуана, и вот, пожалуйста. Но на этой собачьей теме Ломион оживал. Есть соглашался. Диалог как мог поддерживал. Ириссэ тоже оживала, только медленно. С другой стороны – Ломион теперь мог пройти по улице и не сбежать, не спрятаться и не заорать. По шумной улице. Сначала Тьелко на руках его носил, чтоб прятать лицо сподручней было. – Неа. – Не знаешь? – Мы сначала посмотреть! Сколько их было в этих клетках – ни одна не позвала. Ломион только брови вздёргивал да пальцами водил по прутьям, хотя сто раз сказали, что нельзя. Но с ним работало только за руку ухватить накрепко или на руки же взять. – Это неправильные. – Прямо все до одной неправильные? Вообще-то Тьелко тоже так казалось. Но нельзя же приехать и никого не взять вообще? Так же не делается. Но если душа не лежит? Ну, не неправильные, конечно, а неподходящие… – Вот эта наша! Чёрный кот, на которого до того засмотрелся Нельо, забился в угол клетки и зашипел.