Любовное убийство

      Если вы не выходили на улицу после грозы и не дышали этим чистым, пронизывающим насквозь воздухом, я честно скажу: вы жизни не видели.       Энни и Армин, облачённые в простые и строгие костюмы, шли по сырым улицам мимо питейных заведений, торговых рядов, бакалейных лавочек. Лицо Армина было, к тому же, утоплено в океане косметики, чтобы узнать отпрыска Арлертов было проблематично.       Возможно, сказывалось преступное прошлое (да и настоящее), но Энни постоянно чувствовала на себе чей-то взгляд. Какими бы странными маршрутами они не плутали, чтобы запутать возможных недоброжелателей, ощущение слежки не проходило. В конце концов девушка смирилась — может быть, это кто-то из банды Кенни, а в таком случае волноваться незачем. Проследит до поезда и успокоится. Иногда Аккерман заставляет подчинённых наблюдать за коллегами. Так, контроль качества. Но в таком случае приставленный к ней агент должен был с особняка Арлертов целый день глаз не спускать, а это слишком невыгодно. Наверное, просто паранойя разыгралась — день получился слишком насыщенным и даже сумбурным.       Они осторожно шагали по совсем безлюдному переулку, стараясь не дышать слишком глубоко, — ароматы тому способствовали — и Энни сквозь зубы спросила: — Скажите, по мнению госпожи Арлерт, идти так безопаснее, чем ехать в вооружённом до зубов экипаже? Я с ней не очень согласна. — Ты думаешь, матушке не всё равно?       Чего только не бывает в жизни. — По крайней мере, она так сказала. — Ей никогда не было до меня дела. Раньше город считался спокойным, поэтому я мог часто видеться с друзьями. Но сейчас настало тëмное время политических интриг, и родители не хотят привлекать к нашему роду лишнее внимание. Потому что тоже нечисты на руку, а полиция, хоть и погрязла в коррупции, работает на другие государственные структуры… Это сложная система, и лучше даже не пытаться её понять. На душе будет спокойнее. — А чьë внимание мы привлечëм, просто проехав по городу? — Аристократы обязаны вывешивать фамильный герб, выезжая куда-либо. Иначе будут проблемы с законом, так заведено. Любое перемещение важных персон отслеживается. — Понятно, — ответила Энни и поëжилась от налетевшего промозглого ветра и неприятного запаха, который он с собой принëс. — Не проходите мимо, товары высшего качества! — прохрипел низенький торговец, появившийся из ниоткуда и перегородивший своим необъятным телом дорогу. — Простите, мы торопимся на поезд, — лениво отозвалась Энни. — Да, мы бы с радостью, но очень спешим.       Мужчина пристально оглядел обоих, хмыкнул, а потом расплылся в улыбке, от которой Энни просто выворачивало наизнанку. Лицемеры повсюду. — Ах, вот оно как… Счастливого пути, голубки! Не пытайтесь только заниматься в поезде чем-то непри… — Мы друзья! — в один голос возмутились Армин с Энни и рассмешили торговца до икоты.       Наконец показалась станция, и Энни с облегчением вздохнула. Без происшествий.       Точно неизвестно, кто именно предложил исполосовать город железной дорогой, но не его эпидермис, а предварительно воздвигнув эстакаду: она позволяла значительно экономить такое необходимое Парадизу пространство. Тем не менее, обобщëнный образ смышлëного малого в виде человека среднего роста, восторженно замершего с чертежами в руках, контррельефом красовался у входа на каждую станцию. — Да, два билета в обычный вагон, пожалуйста, — сказал Армин в окошко кассы, и по его подрагивающему голосу всё было понятно. — Господин, если вам тяжело разговаривать с незнакомцами, я могу делать это сама, — заметила Энни, когда они уже поднимались по плохо освещённой лестнице на платформу. Кроме «друзей», на ней никого не было, потому что поезд должен был прибыть с минуту на минуту, а пассажиры предпочитали приходить заранее. Энни с Армином же припозднились: выездной костюм для Леонхарт где-то потерялся, поэтому Армин, невзирая на читавшийся в глазах горничных протест, дал личному слуге такое же одеяние, как у себя. Энни, конечно, тоже посопротивлялась для вида, но что-то в этом было. Носить одежду, которой касалась кожа Армина… — Надо же мне, в конце концов, сражаться со своей трусостью, — отозвался Армин, и Энни успела увидеть на его лице какую-то совершенно грустную, уставшую улыбку. Такая бывает только у людей, что знают о своём неизлечимом заболевании. Ещё несколько ступеней — и станция.       Железной дорогой для быстрого перемещения по городу пользовался, в основном, средний класс: богатые предпочитали роскошные экипажи или небольшие личные дирижабли, а бедных даже не всегда пропускали из-за их внешнего облика. Да и билеты дешевизной не отличались. Всё это делало станции сборищем абсолютно разношёрстных людей, и затеряться среди них было легче лёгкого. Или хотя бы не привлекать внимание. Именно поэтому Армин с Энни вырядились в самые обычные костюмы, что можно найти в любом недорогом магазине и, например, в Больших Торговых Рядах.       Границы вагонов были примерно размечены на платформе, поэтому люди уже начинали толпиться там, где им следовало согласно цифрам на билете. Энни периферическим зрением увидела, как с лестницы зашли ещё несколько человек, и среди них был внушительного вида мужчина. Пытаться ограбить такого опасно, а ещё он может оказаться поборником справедливости, так что не стоит даже промышлять рядом с ним. Издержки профессии. — Куда нам? — спросила Энни, начиная чувствовать какую-то уверенность. В отличие от Армина, такая среда была для неё привычна и естественна, да и констебли на станции редко заглядывали. Раздолье для мелких воришек. Конечно, билеты не бесплатны, но очень часто игра стоила свеч и покрывала затраты с лихвой. — Третий вагон.       Вот и заветный гудок. Через полминуты состав с грохотом, лязгом и вулканическими клубами дыма появился в поле зрения, приблизился к платформе и обдал жаром пассажиров. Девушка, одетая в униформу, открыла дверь и, пересиливая отвращение к работе и себе, заставила уголки своих губы подняться — трудовой этикет железных дорог.       Подошла их очередь на вход. Вагоны не вплотную подходили к платформе, поэтому приходилось перешагивать внушительный зазор. Армин резво запрыгнул внутрь и протянул руку Энни, стараясь не смотреть ей в глаза. Стеснялся. Такого она от него точно не ожидала, но помощь приняла. Интересно, а на них после этого точно не начнут поглядывать, как на «голубков»?       Всевозможные пассажиры расселись по местам, впрочем, весьма неудобным, — жëстким и ободранным — и девушка, оказавшаяся кондуктором, быстро прошлась по вагону, проверяя у них билеты. Армин сел у окна, Энни же устроилась рядом. Чëрт. Колени нечаянно соприкоснулись. Он заметил?       Он заметил.       Поезд, скрипя обшивкой, тронулся. Перед путешественниками сидело двое мужчин, в одном из которых Энни узнала поздно пришедшего атлета. Он смотрел в окно, хотя рассматривать там, на самом деле, было нечего, если не считать бесчисленные заводы и серые, неуютные дома. Жить рядом с железной дорогой — то ещё удовольствие, которое, несмотря ни на что, Леонхарт обходило стороной.       Армин тоже смотрел на пока ещё медленно проплывающий городской пейзаж, что давало Энни возможность хотя бы изредка смотреть на него. Он похож на поднимающееся в ранний час солнце, и так же прекрасен, и так же далёк, хотя, кажется, протяни руку — и коснёшься его. Когда купаешься утром в пруду, о существовании которого мало кто даже догадывается, солнечные лучи, ласкающие и успокаивающие пастельное небо, проводят своими тонкими пальцами по водной глади; они тоже кажутся такими близкими, такими тёплыми, но никто не в силах дотянуться до их источника, не опалив себе перья, не растопив воск.       Незаметно состав прошёл две станции, а на третьей человек, сидевший рядом с атлетом, поднялся и направился к выходу. — Постойте, вы обронили! — крикнул, точнее, попытался крикнуть Армин (получилось только какое-то сдавленное шипение). Он заметил, что этот человек забыл какую-то бумагу, и сразу же решил вернуть её пассажиру. Насколько он иногда бывает серьёзен, настолько и наивен. — Осторожнее… — начала Энни, но было поздно. Армин не заметил выставленные далеко вперёд ноги атлета, споткнулся об них и распластался на полу. Энни тут же встала, протянула ему руку и с неподдельным беспокойством принялась за допрос с пристрастием о самочувствии господина. — Я в полном порядке, — приняв помощь, ответил Армин, но тут же был перебит обладателем длинных ног. — Нет, дорогой мой, ты не в порядке! Посмотри, что ты наделал. Теперь мои идеальные туфли испачканы твоей грязной обувью. А моральная компенсация? Если ты не в курсе, твоя глупая рожа всё дорогу портит мне настроение! — Я сожалею, что так случилось, господин! Простите мою неосторожность. — Простите? Малой, ты серьёзно? Я теперь вправе подать на тебя в суд, так что предлагаю разобраться на месте. На первый раз сойдёмся на стоимости новых туфлей, хотя я слишком гуманно отношусь к такому отребью, как ты. — Господин, в нашем законодательстве нет статьи, позволяющей требовать компенсацию за столь незначительный ущерб, — вклинилась в разговор Энни, но была прожжена взглядом, полным желчи. — А ты вообще молчи, любовничек.       Действительно, за друзей их почему-то не принимают. — Но… — Малышня так ничего и не поняла? Единственный закон здесь — я! — с этими словами верзила притянул Армина к себе и схватил за подбородок. — Я могу тебе шею свернуть, и мне ничего не будет, уяснил? — Вам тоже бы не мешало кое-что уяснить, господин, — произнесла Энни, а губы её скривились в усмешке, знаменитой на весь преступный мир Парадиза. Обычно после этой усмешки минимумом, которым собеседник мог отделаться, был профилактический шок и сломанная конечность.       Энни недвусмысленно достала из кармана перьевую ручку с чёрным ободом. Даже самые недалёкие люди слышали об этом жутком оружии — мало того, что перо было невероятно острым и могло с лёгкостью проткнуть то, что следовало проткнуть, так ещё и вместо чернил заливался сильнодействующий яд, что может вызвать остановку сердца в течение четверти часа.       Глаза обнаглевшего чудака расширились, он выпустил Армина и сел обратно. Вышел на следующей станции и больше не проронил ни слова. Сидевшие рядом пассажиры, разумеется, без особого интереса наблюдали за картиной, потому что такие стычки давно уже примелькались и очень редко заканчивались чем-то серьёзным. — Спасибо, — прошептал расстроенный Армин, — и прости, что вовлёк тебя в это. — Но ведь вы же ни в чём не виноваты, — возразила Энни. — Только не надо больше так спешить. Можно получить серьёзные травмы. "Чего я очень не хочу," — неожиданно для самой себя подумала Энни и как-то смутилась от этой мысли. — Да, ты прав, — отозвался Армин, чтобы у пассажиров, развесивших уши, не возникало никаких вопросов. Свою долю всеобщего внимания он уже получил. Больше не хотелось.       На маршруте было довольно много остановок, поэтому неблизкий путь до особняка Адзумабито казался ещё более неблизким и выдался весьма изматывающим. Да, именно до особняка Адзумабито, который у Арлертов по этическим причинам было принято называть особняком Аккерманов. Дело в том, что родители Микасы, лучшей подруги Армина с детских лет, были жестоко убиты в ходе мафиозных разборок, а дочь забрали себе дальние родственники, тоже занимавшие значительное место в обществе. В больном обществе, где борьба за власть — оправдание любой жестокости, любого зверства.       Прошло немало времени, прежде чем кондуктор наконец объявила желанную станцию. Путешественники, как по команде, встали и направились к дверям. "Ноги деревянные,"— подумала Энни и еле удержалась от соблазна громко и раздражённо вздохнуть. От продолжительной поездки её конечности серьёзно затекли — обычно она всё-таки меньше времени проводила в пути. Армин тоже выглядел неважно.       Паровоз пошёл дальше на восток, но Энни и Армин не спешили спускаться с платформы. Нужно было немного перевести дух. — Господин, вы готовы идти? — спросила Энни, но проследила, куда смотрит Армин, и сама замерла в абсолютном восторге. — Красиво, правда? — отозвался Армин и обернулся на голос. Снова, как неделю назад, они встретились взглядами, и Энни просто не могла себе представить ничего более романтичного, что могло бы случиться в этот вечер. Закатное солнце, разлившее откуда-то из-за линии туманного горизонта своё тепло на постепенно успокаивающийся город. Почти безоблачное небо. Один из самых тихих районов города. Налетевший ветер, озорной ладошкой треплющий волосы. И эти блестящие от радости глаза.       Любоваться восхитительным видом можно было вечно, но это, конечно, тяжело было назвать целью поездки. Очарованные странники спустились с платформы и в умиротворённой тишине продолжили своё затянувшееся путешествие. Леонхарт даже и забыла, каково это — просто наслаждаться густым медовым вечером, просто идти куда-то… чувствовать дыхание жизни, одним словом. В последние годы она совсем лишилась этого удовольствия, оттого так приятно было снова ощущать эту разливающуюся по телу пустоту и естественность обычного людского существования. Но расслабляться, разумеется, нельзя, ведь даже железная дорога подкинула неприятный сюрприз в лице того неприятного атлета. От него ещё несло ужасным парфюмом: трудно поверить, что в одном человеке сочеталось столько безвкусицы. — Чего вы здесь шляетесь, молодёжь? Не слышали, что в это время мафия уже вовсю потирает свои грязные лапки и распускает цветущую паутину по мëртворождëнному городу?       Ничего подобного, ведь мафия никогда не спит и работает посменно. — Ганс, не надо переигрывать, — ответил Армин и посмотрел прямо в глаза вдохновлëнному то ли некрепким алкоголем, то ли какой-нибудь красивой торговкой уличному стражнику. — Господин Арлерт, да это вы! Госпожа Аккерман явно не готова к визиту… Кто это с вами, неужели слуга? Эй, ты его слуга? — затараторил стражник, смущëнный своей невнимательностью.       Энни прекрасно знала, что без разрешения господ слуги разных дворов не имели никакого права взаимодействовать друг с другом, поэтому попросту проигнорировала вопрос. — Да, это Энтони, мой личный слуга, — ответил Армин, благодаря небеса, что Энни не повелась на дешëвую провокацию, а значит, хорошо усвоила бредовые, но необходимые для выживания среди маразматиков формальности. — Вот оно что… Тогда я дам остальным знать о вашем прибытии, подождите немного, господин, — сказал Ганс. — Чуть не забыл: госпожа Адзумабито уехала по каким-то делам, вот и вернëтся разве что к утру. Но, полагаю, вас это не остановит, ведь вы же приехали к госпоже Аккерман, верно? Кажется, вы всегда были дружны… — Именно так.       Ганс просигнализировал что-то стражнику во дворе, и тот ушёл к особняку. Очень скоро он вернулся и доложил, что господа Аккерман велела заходить через тайный вход. По озадаченному выражению лица Армина Энни догадалась, что для его подруги такая скрытность и подозрительность нетипичны. Они давно не виделись? — Господин Арлерт, мне же не придëтся отвлекаться от поста, чтобы вас проводить? Вы помните дорогу? — Не придëтся, Ганс. Удачной смены, — ответил Армин и, засунув руки в карманы, лëгким кивком приказал Энни следовать за ним. Казалось, что встреча со знакомым стражником окончательно развеяла его романтическое настроение, да и солнце уже почти полностью погрузилось в сон. Энни только сейчас осознала, что свою первую ночь в роли слуги она проведёт в другом доме.       Длинный забор владения Адзумабито наконец закончился, и Армин вдруг повернул в сторону трëхэтажного отеля. Старое обшарпанное здание в сумерках смотрелось, наверное, даже хуже, чем при дневном свете, но несомненно имело свой шарм. — Нам сюда? — спросила Энни, недоумëнно осматривая постройку. — Да, просто следуй за мной.       Колокольчик на двери зазвенел, и путешественники очутились в просторном и на удивление хорошо освещëнном баре. Находиться среди уже порядком захмелевших мужчин и, в редких случаях, женщин не имело никакого смысла, поэтому они прошли бар и завернули налево, в каменную арку. Сначала показалось, что в тесной и прокуренной комнатушке, кроме огромного дубового стола и часов, которые Энни уже точно где-то видела, ничего не было, но потом из-за стола высунулась лысеющая красная голова, а за ней и еë неестественно невысокий обладатель. Если он и знал Армина, то вида подавать не стал. — Вы пришли заказать номер? Вы вдвоëм? Сколько вещей? Как долго пробудете? — Да, мы вдвоëм, но не более, чем на одну ночь. Из вещей всë при себе. — Вам несказанно повезло, что у нас ещë есть несколько двухместных номеров. — Мы с другом хотели бы, если это возможно, уединиться, поэтому предпочли бы комнату без окон, — пока Армин говорил эту фразу, кончики его ушей по насыщенности красного цвета превзошли даже голову мужчины.       Человек за стойкой расплылся в вульгарной насмешливой улыбке, и теперь уже Леонхарт готова была провалиться под землю со стыда, потому что его впалые глаза принялись въедливо и досконально обследовать еë тело. — В наши дни молодые люди нечасто ищут близости. Им лишь бы найти причину, чтобы повздорить, повоевать. Вы же, юноши, со столь ранних лет желаете познать великое искусство, искусство любви, и это желание похвально! Наш отель может любезно предоставить вам такой номер.       Мужчина позвонил в колокольчик, и через пару мгновений на пороге появился плечистый темнокожий парень. — Оньянкопон, милый, проводи любезных гостей в четвëртый номер.       Оньянкопон в знак уважения кивнул и жестом пригласил путешественников следовать за ним.       То, что им достался четвëртый номер, абсолютно не воодушевило Энни. Конечно, она не была суеверной девушкой, как многие сверстницы, или что-то в этом духе, но число четыре в Парадизе недолюбливали многие. Потому что богинь всего три, а это значит, что следующая за ними сущность определëнно и точно окажется демонической. — Располагайтесь, господа, вот ключ от вашего номера! — Благодарю. Энтони, заходи.       Интересно, у них в отеле принято обращение «господа» или портье попросту был ослеплëн костюмами? Лоском?       В интерьере, конечно, не было никакой дьявольщины, но, только сильно напившись и напившись далеко не водой, можно было назвать это место уютным. Даже какой-нибудь вертеп казался более предпочтительным местом ночлега — всë потому, что Энни не привыкла к почти идеальной чистоте и необжитости. Всë было слишком накрахмаленным, пустым, гладким. Но и задерживаться здесь надолго никто не собирался. — Господин, можете объяснить, что мы здесь забыли? — прошептала Энни, но Армин только приложил палец к губам. Он достал небольшие часы из застеклëнного шкафа, остановил механизм, перевëл часовую стрелку на четыре, минутную на ноль, а после слегка нажал на середину циферблата. Вытащил из открывшихся часов ключ и, вставив в замочную скважину прикроватной тумбочки, несколько раз прокрутил его. В довершение ко всему кровать отъехала в сторону, и в полу оказалось отверстие — по всей видимости, подземный ход. — Нам сюда? — поинтересовалась Энни, уже, наверное, на кончике языка ощущая лëгкую тревогу. Преступные элементы часто пользовались подземными проходами, о существовании которых, естественно, знали только они и, в некоторых случаях, посредники, поэтому такой метод перемещения по городу считался наиболее безопасным. Только темнота никогда не сулит ничего хорошего, этот урок Леонхарт усвоила от самого Парадиза на «отлично», поэтому к любым тëмным местам ей приходилось относиться с опаской и осторожностью.       Точнее, под землëй еë чуть не убили свои же, спутав с врагом. — Ага, — гулко прозвучал голос Армина из-под земли, и девушке не оставалось никакого выбора, кроме как последовать за ним в пугающую сырость.       Нет, в воровской жизни определённо была своя романтика. Для потерянных, падших людей из низших сословий нет дома лучше, чем воровской притон, где хотя бы можно укрыться от непогоды, смога и жестокости мира — даже если всего на ночь. У бродяг, рассчитывающих только на людскую жалость, нет даже этого. Ворами же становились те, кто больше не верил в род человеческий, причём вне зависимости от возраста. Помимо Энни, в банде Аккермана было ещё несколько подростков, и кто-то из них только втягивался в преступный мир, пробовал на себе лживую вседозволенность, а кто-то, как и Леонхарт, варился в этом аду практически с детства. Потому что вариантов было немного. Можно было работать на металлургических комбинатах и навсегда потерять здоровье — никто знать не знал никаких законов о защите детей. Ноги есть, руки есть — вперёд! Можно было с головой окунуться в воровской мир. А ещё можно было начать продавать своё тело, потому что сутенёры придерживались тех же принципов, что владельцы заводов. Бордели стали жутким рассадником венерических заболеваний, но даже это не отпугивало неудовлетворённых любителей физической близости.       И даже несмотря на осознание, что где-то в этом плотоядном мире есть островок таких же сломленных, как ты, людей, которые в случае чего готовы отдать за тебя жизнь; больных, грязных, дурно воспитанных людей, которые заменили семью; людей, для которых ты больше, чем инициалы на мешке с личными вещами; крутящиеся в голове моменты из прошлой жизни, закончившейся только вчера, не были радостными, не заставляли сердце трепетать. Напротив, они только парализовали, сбегали по спине холодным потом и отзывались увеличившимся давлением в мочевом пузыре.       До конца подземелья Энни с Армином хранили гробовое молчание.       На выходе из него в отсыревшей комнатушке их уже ожидал паж с рыжими локонами, широкими зелёными глазами и слегка наивной улыбкой. Армин его не помнил, да и по дрожи в голосе нетрудно было понять, что работает он здесь недавно и пока не привык видеть гостей такого масштаба. — От лица всех слуг дома Адзумабито кланяюсь вам, господин Арлерт! — выдал подросток. На вид ему можно было дать не больше пятнадцати, а неокрепший, несформировавшийся голос («Дискант, ” — отметил про себя Армин) только укреплял предположение. — И тебе хорошего вечера, — ответил Армин, разглядывая ничем не примечательную чистую обувь слуги. — Госпожа Аккерман сейчас занята игрой на фортепиано, и мой скудный ум почему-то думает, что вам лучше подождать её в зале для гостей. Может быть, вы желаете посмотреть на изумительной красоты гербарии? Или же предпочитаете искуснейшие чучела экзотических животных? — Она может играть очень долго и забыть про всё остальное. Мне уже приходилось в этом убеждаться… Сейчас, к сожалению, я вынужден нарушить все правила приличия. Энни и Армин спешно покинули комнату до того, как паж успел сказать что-то ещё.       Особняк Адзумабито отличался от особняка Арлертов и убранством. У последних интерьер был соткан из вековых традиций, эстетики и сияющей роскоши и весь был каким-то чопорным, торжественным. Здесь же стены были покрашены в самые обычные цвета самой обычной краской, а мебель, окна, люстры и лестницы были очень простыми геометрически и, тем не менее, выглядели весьма уютно — наверное, из-за того что не было в их внешнем виде ничего лишнего, ничего торчащего, кричащего и выделяющегося. Только особый, тонкий вкус, элегантность.       Армин распахнул дверь, навевающую яркие, но покрытые внушительным слоем пыли воспоминания, и хотел было поздороваться, но лучшая подруга даже не посмотрела в его сторону. Она сидела за фортепиано, положив руки на колени, а взгляд её блуждал, скорее всего, по другой реальности, и подбирал аккуратно лежащие на влажном песке ноты, складывал в льняной мешок, отправлялся на поиски новых. Иногда даже приходилось заходить в море, но его и это не останавливало.       Энни тоже зашла в комнату и застыла, потому что именно в этот момент бледные пальцы Микасы коснулись клавиш, и комнату пронзили первые звуки.       Не очень громкие, но тревожные, диссонансные звуки. Они отзывались по всему телу неприятной вибрацией, залезали в голову и ехидно ворошили мысли, швырялись ими, а потом… Всё стихло, успокоилось. На место сумасшествию пришла меланхолия. Тихая, нежная грусть с запахом надежды. Но вот, как удар грома, привычное спокойствие нарушает пониженная вторая ступень. Никакой надежды больше нет. Беспокойство и трепет перед природой и судьбой. Ни единого шанса на спасение, и последние ноты, те же самые, что в спокойной части, теперь звучат безнадёжно и трагично.       Крышка инструмента закрылась, и очарованные гости наконец услышали слегка отчуждённый голос: — Армин, я же просила не рисковать больше. Сейчас не лучшее время для встреч. — Но в этот раз особый случай…       Микаса резко встала и через пару мгновений уже стояла рядом. Поразительная быстрота и отточенность движений. Энни сразу поняла, что с ней надо быть настороже и не вызывать никаких подозрений. Просто почувствовала. — И всё-таки я по тебе скучала, — сказала Микаса и обняла друга, который, к зависти и возмущению Энни, не воспротивился такой пикантной близости, а только подался вперёд. — Ты и представить не можешь, как я по тебе скучал. — Могу. «Да вы ещё поцелуйтесь!»       Микаса заметила на себе неодобрительный взгляд Энни и плавно отстранилась, вытекла из тёплых объятий, снова стала ледяной, точной, небесно красивой. — В первый же день решил провести испытание? — Лучше сразу, чтобы больше никогда не думать об этом. Ужасно. — Ты что, перестал сопротивляться? — Я понял, что это с каждым днём становится всё более бессмысленно… Они просто не хотят слушать. Не видят опасности прямо у себя перед глазами. Не хотят… — Поняла. Мне повезло больше, и, нарушив гнилую традицию, разомкнув порочный круг, я стала свободнее. А тебя как зовут, бедное создание? — обратилась она к Энни, и та наконец поняла, что упустила кое-что очень важное. Спешно она села на колено, опустила голову и пробормотала: — При рождении было велено называть меня Энтони, госпожа Аккерман.       Леонхарт чувствовала себя очень неловко, находясь рядом с этой девушкой, но, тем не менее, интересная мысль не покидала её. Фамилию Аккерман тяжело было назвать распространённой. — Я, как тебе, наверное, известно, Микаса, — сказала юная аристократка и хотела добавить что-то ещё, но воздержалась. На это красноречиво указывала проскочившая на мгновения усмешка. Энни всё ещё не подняла глаза, поэтому не заметила. — Для меня честь… — Это лишнее. Оставь такие помпезные речи седовласым придуркам, им они нужнее. И можешь уже встать, меня не интересует унижение собственного достоинства.       Действительно, не интересует… Энни видела, как у неё глаза загорелись. — Я правильно понимаю, что ты хотел бы поговорить наедине? — спросила Микаса, и, видимо, чтобы поиздеваться над слугой, обхватила запястье друга. — Ага… — Думаю, Энтони не будет сильно противиться.       Не будет, конечно, но в душе очень сильно возмутится.       Армин должен принадлежать только ей — его жизнь, смерть, голос, забавное смущённое выражение лица, стыдливый румянец.       Он ещё, может быть, этого не осознал. Может быть, это и хорошо.       Раньше Энни не могла контролировать ничего. Происходящее в жизни напоминало жестокий розыгрыш. Смотри, девочка: есть ты, а есть все остальные люди. И ты не рождена для простого человеческого счастья. Твоё предназначение — взять себе все земные страдания и забрать их на тот свет, распяв себя во славу человечества.       Но теперь от неё полностью зависела жизнь человека, и не какого-то напившегося отброса, а одного из будущих правителей города. Одного из будущих хозяев жизни.