Стоп МОХ

Эхо шагов отдавалось от грязных обоссанных стен гулко, словно в колодце. Он бежал, спотыкаясь и запыхаясь, не слыша ни этого гнусного эха, ни криков преследователей — всё заполонило биение пульса, грохочущего в висках лысой головы. Позади были копы, в кармане — приличный кэш, часть награбленного. Мирон знал, что по соседней подворотне с ещё частью оного бежит Порчи, а Грубый Мальчик, пожалуй, уже проскользнул на открытую крышу — стремительный, тихий, как сыч в своей естественной ночной среде. Сам Мирон не был в восторге от темноты, она слишком напоминала ему детство в гетто, когда в облезлом трейлерном парке за неуплату рубили свет, а он, с какой-то чужой семьёй, позволившей ему приткнуться к ним только потому, что он тоже сын Авраама, грел руки, протянутые к зажжённым свечам. Они даже не знали английского, ну а он ни слова не понимал на иврите. Темнота была вестницей одиночества, когда, слушая разговоры на неизвестном ему языке, Мирон чувствовал себя так, будто вечно стоит на пороге чужого дома, незваный, никем не видимый, словно призрак. Сейчас ненадолго сделаться призраком было бы очень кстати, это бы помогло скрыться от фараонов. Скр-скр-скр-скр — раздавались шаги их шаркающих берцев — да, теперь он их слышал… Они были слишком близко. Мирон проскользнул между мусорных баков как мышь, наугад, морща нос от гнилостной сладковатой вони. Похоже, что в баке умер бездомный. Его взору открылся пёстрый, но нищий японский квартал. Зарябило в глазах от пузатых бумажных ламп и уродливых вывесок, испещрённых иероглифами. Здесь было безлюдно в этот час. Скр-скр-скр-скр — послышалось со стороны мусорных контейнеров. Думать было некогда. Мирон положился на удачу, юркнул за ближайшую же открытую дверь и захлопнул её за собой. Переведя дух, он огляделся — помещение выглядело жалко: отклеившиеся от времени и сырости обои, прохуделый матрас, больше напоминающий одеяло, в углу комнаты, почти полное отсутствие мебели, и у узенького занавешенного окна маленький старичок в деревянном кресле. Он даже не вздрогнул, когда Мирон ворвался в его обитель, но медленно повернул голову в его сторону. — Молчите, — велел ночной гость. — Я к вам ненадолго. За мной погоня, и если вы вздумаете кричать, я позабочусь о том, чтобы вам пришёл конец раньше, чем мне. Он надеялся, что старик понимает английский, и убедился в этом мгновение спустя. — Проходи. Присядь на матрас, — предложил пожилой хозяин. Обычно не терпящий наставлений, Мирон молча проследовал в угол комнаты и, даже не подумав о том, что матрас этот может быть обителью клопов, опустился на него — видимо, стресс и усталость сказывались. Глядя в тёмные глаза старика, Мирон невольно подумал о том, что японцу, возможно, ещё труднее приспособиться к здешней среде, чем русскому еврейского происхождения, однако же этот чудак выглядел абсолютно уверенным и спокойным. Открыто, без опаски взглянув на Мирона, он медленно прошествовал в соседнее помещение — крошечную кухоньку, и Мирон думал было сорваться следом, но его остановило позвякивание посуды. Видимо, этот несчастный так редко принимал гостей, что готов был напоить чаем даже беглого преступника. Старик вернулся с неким подобием чаши, в которой дымилось нечто зеленоватое, источающее травяной аромат. Мирон усмехнулся, вообразив, что пройдоха надумал его отравить, но усталость была такой зверской, и было так холодно, что согреться хотелось едва ли не больше, чем жить. — Держи, — японец протянул чашу Мирону, и тот принял её, обжигая подушечки пальцев. — Это успокоит твоё тело и душу. Я вижу, они истосковались по покою. Мирон тяжело вздохнул. Язвить было неохота. Он сделал первый глоток, а за ним и второй, и так пока не иссушил чашу, практически не отрываясь. Его обуяло непривычное тепло, что могло бы напомнить объятия матери, если бы было с чем сравнивать. Ему вдруг показалось, будто бы он лежит в японском саду, утопая в ворсинках влажного мха, слыша пение цикад, чувствуя мягкое дуновение ветра — вдали от своих преследователей, от этой печальной комнатки, от голода, уличных драк и вечной борьбы за выживание. Ему вдруг стало всё равно, кто он, где и откуда. Он просто был. И в это же время его как будто не существовало. И эта отрешённость была лучшим, что он испытывал в жизни. Он так и не понял, сколько прошло часов к тому моменту, как он опустил пустую чашу на пол, но старика уже рядом не было. Мирон напрягся, уже представляя себе, как тот говорит с копами на улице, но, обратившись в слух, не услышал ни звука. Тогда он поднялся и прошёл в кухню. Ноги его плохо слушались, будто бы затекли — сколько времени он так просидел на матрасе? Чёртов шаман… Удивительно, но большая часть кухни оказалась занята какой-то рассадой. В продолговатых низеньких горшках зеленел странный мох, напоминающий множество крошечных остроконечных звёздочек, и запах от него исходил точно такой же, как от отвара, который любезно Мирону преподнёс старичок. «Так это наркотик, — подумал Мирон. — Этот фрик что, пытался меня подсадить на него? Надеялся, я куплю у него ещё? Так чего же он так опрометчиво оставил меня со своим сокровищем наедине? Хитрый замысел или типичный склероз? Наплевать. Я своё возьму». И Мирон отщипнул немного мха с корнем. Буквально с ноготок на большом пальце. Так старик ничего не заметит, а вот Грубый Мальчик, увлечённый студент-химик, располагающий университетской лабораторией, сможет понять, что это за чудо-трава и как её можно использовать. Быть может, он сумеет выделить действующее вещество — неплохие бы получились колёса. Впрочем, пока это только мечты. Может быть, ничего не получится, но, как говорится, приобретая, не теряем. Мирон спрятал добычу во внутренний карман куртки. — Отпусти эту дрянь, — послышался голос со стороны дверного проёма. Конечно же, говорил старик. — Ну-ка положи эту бяку. Мирон вздрогнул — откуда он узнал? — О чём это вы? — он решил прикинуться дураком. Старец ласково улыбнулся. — О твоём эго, мальчик. Мирон заметил, что у его ног трутся два чёрных котёнка — видимо, сердобольный дедок направился искать беглянок на ночь глядя, чтобы они провели ночь под крышей. Ну а несёт он вполне обычный для старого человека бред. Горе деменции. Однако ж Мирон улыбнулся гостеприимному старику в ответ — до того его удовлетворял такой вот исход. Вскоре он вышел из дома, не дожидаясь рассвета. И он уже не мог видеть того, как японец подошёл к горшку с мхом и, проведя пальцем по крошечному пустующему участку, тихо сказал: — Гость суетливый, путь этот приведёт тебя к гибели.

+++

Десять лет спустя Мирон Янович Фёдоров имел мало общего с тем несчастным воришкой, что от отчаяния пробирался в чужие дома, только бы не попасться копам — теперь большинство копов этого города знали его как Императора. Они пользовались его услугами — а он пользовался их. Или даже, скорее, ими. Скромный начинающий химик по прозвищу Грубый Мальчик уже не встревал в авантюры с целью прокормить старых родителей. Его новым прозвищем было Охра, и он производил на свет самый дорогостоящий и вместе с тем самый популярный наркотик в стране. Что до Порчи… Этот пылкий неприкаянный юноша стал темпераментным и неистовым мужчиной. Правой рукой Императора, исполняющей его волю. Сейчас он стоял посреди полуосвещённой просторной комнаты перед диваном, на котором расположился Мирон. За диваном журчал фонтан, источали аромат благовония, и две гибкие, как кошки, смазливые японочки обнимали своего данна. — Взгляни на это всё, Порчи, — улыбался Мирон, гладя точёные плечи девушек. — Тебе нравится этот стиль? Порчи огляделся по сторонам, даже не пытаясь изобразить особую заинтересованность. О, этот тип всегда предпочитал утончённости дикость — яркость и шум. Он бы с удовольствием выбрался из этого душного зала в другой, не менее душный — пропахший сигаретным дымом бар, где толпятся лихие отморозки. — Да, неплохо тут, — кивнул абсолютно не умеющий притворяться португалец. Император и сам обвёл взглядом свои владения. — Мне тоже нравится. Я люблю японскую культуру с некоторых пор. Это убранство — дань уважения моему сенсею, а точнее, человеку, благодаря которому я стал великим. Иногда Мирон ломал голову — почему нищий старик, располагающий ценным растением в столь обширном количестве, не додумался использовать его так же. Может быть, глупость… Может, некая стереотипность мышления, свойственная людям его возраста — кто знает? Некоторое время назад Император вновь посетил его хижину, в надежде узнать чуть больше о свойствах мха, но нашёл её заброшенной — ни старика, ни мха, ни даже кошек там не было. Впрочем, важнейшее свойство этого удивительного растения Мирон распознал ещё в тот самый день, когда принял чашу с отваром из сморщенных рук. Только сам он никогда больше не принимал это чудотворное вещество. Пусть то чувство забвения и принесло ему облегчение в тяжкую ночь, для Мирона оно не стоило даже мимолётной потери связи с ценнейшим сокровищем из всех, которыми он располагал — ощущением собственной значимости.