***
— Мастер Дилюк! — в дверь, кажется, начали стучать с первыми лучами солнца. — Мастер Дилюк, просыпайтесь! Господин уже ожидает вас за завтраком. Справедливости ради, Хилли и Моко были хорошими девушками, лишь подчиняющимися своему господину, но сейчас ничего не хотелось сильнее, чем прогнать далеко и надолго горничных. Такое поведение он не мог себе позволить и даже помыслить об этом. Хотя мысли в рыжей голове часто стали выходить за грани дозволенного, и мастер привыкал к этому. — Скажите, что я скоро спущусь. Удовлетворив девушек таким ответом, юноша раскинул руки, бессмысленно устремляя взгляд в потолок. Что-то он в своей жизни явно сделал не так, где-то уж слишком сильно согрешил, раз сейчас находится здесь. Многие говорили, что мастера любит солнце. Оно поцеловало его щёки, даровав россыпь веснушек. А огонь благословил ярким цветом волос, которым гордился весь клан Рагнвиндров. Как давно это было… Предки явно недовольны своим единственным наследником рода. Пряди терялись в алых простынях, а взгляд таких же глаз более не отдавал золотистым отливом игривости и молодости. Лучи очерчивали изгибы обнажённого тела, но мастер избегал зеркал — ненавидел смотреть на себя, особенно после того, как приходил он. В обществе принято считать, что тело мужчин не должно иметь приятных взгляду изгибов, но это нисколько не отменяло изящество и красоту тела юного господина. Ему не позволяли заниматься уроками фехтования, поэтому большой мышечной массы он не имел. Зато длинные пальцы украшали кольца, камзолы прекрасно сидели на талии, а высокий рост подчёркивали длинные сапоги. Небольшие каблуки на сапогах тактично отбивали ритм, с которым молодой господин шёл по длинным коридорам богатого замка. Прислуга почётно наклоняла головы при виде Рагнвиндра, на что юноша лишь незаметно закатывал глаза. Он здесь пленник, а смехотворное уважение раздражало. Уж лучше бы его просто игнорировали. — Сэр Кэйа, — обращение сорвалось с бледных уст подобно оскорблению. — Сегодня довольно ранний подъём. Господин Альберих лишь хмыкает, улыбаясь одной из самых своих подозрительных улыбок. Масок у этого человека было столько, что настоящая личность давно потерялась, запылилась и никогда не будет возвращена обратно. — Неужели тебя что-то не устраивает? — ядовитый голос пронизывал до костей, заставляя невольно поёжиться. Дилюк незаметно сжимает кулаки. Кровь в венах бурлит от негодования и желания выпустить всю злобу, презрение и боль на заносчивого «хозяина». Но он вынужден лишь покорно склонить голову. Не в этот раз. — Что вы, сэр. Я лишь подметил. Кэйа вертит в своих руках бокал с игристым вином, будто сомелье принюхивается и делает совсем небольшой глоток. Этим напитком нужно наслаждаться, смаковать его и восхвалять. Альберих не терпел пьяниц, которые никогда не знали меру и тем самым разрушали репутацию любимого напитка. Таких не терпели в особняке, который некогда принадлежал клану Рагнвиндр и непосредственно Дилюку с его отцом Крепусом. — У меня сегодня несколько деловых встреч. Контракты, балы и вся мишура. Тебе ведь это знакомо? Конечно, блистательный юный мастер, — мужчина издевался, с нескрываемым удовольствием наблюдая, как вилка в руке у юноши дрогнула. — И ты наверняка помнишь, как всегда устаёшь после таких дней. А если устал… нужно расслабиться. Намёк отвратительный и по сути ненужный. Кэйа мог взять мастера где угодно, когда угодно и как угодно. Он прекрасно это понимал и каждый раз пользовался своей «игрушкой». Дилюк же не выдал никакой эмоции. На провокации лучше никак не реагировать — этот урок он выучил давно, и каждый раз напоминанием служила фантомная боль под рёбрами. Когда-то он был доволен своим характером, и отец одобрительно кивал на умение сына отстаивать своё мнение. Как же давно это было… — Позволите удалиться к себе? — кусок в горло не лез, а желудок скрутило отвращением, понимая, как придётся провести сегодняшний день. Отвратительно. — Позволяю. Надеюсь, ты хорошо подготовишься, — Альберих довольно выдыхает после глотка изысканного напитка и смотрит вслед юному мастеру. — Аделинда, проследите, чтобы Дилюк был расслаблен и спокоен вечером. Главная горничная, которая служила ещё во времена Крепуса и частично заменяла покойную мать младшего Рагнвиндра, лишь сдержанно кивнула. Она также была заложницей обстоятельств. А у прислуги и подавно возможностей меньше на что-то повлиять. Сердце женщины каждый раз кровью обливалось, смотря на своего мальчика, которому когда-то заплетала яркую, огненную косичку, а он заливисто смеялся в ответ и бежал к отцу, нахваливая ловкие руки Аделинды.***
Особняк полнится звучанием оркестра, музыка волнами проходится по залам, от неё слабо дрожат окна, а гости отбивают ритм каблуками обуви, отдаваясь во власть танцев и веселья. Пунш и вино приходится постоянно обновлять, но Кэйа следит за тем, чтобы никто не перебрал лишнего. Господин ни с кем не танцует, не обращает внимания на флиртующих девушек, пытающихся урвать от него хоть немного внимания. Он завидный жених, как и младший Рагнвиндр… был когда-то. Многие графы и графини пытались сосватать своих дочерей к нему, но Альберих тактично всем отказывал, ссылаясь на то, что ещё слишком молод и не думает о семье, но как только созреет, сразу же прибежит первым. Конечно, ничего подобного никогда не случится. Кэйа делает глоток вина и смакует вкус, поднимая взгляд на второй этаж — на лестнице мелькают всполохи рыжих волос. Дилюк пробирается в ванную, стараясь остаться незамеченным, но цепкий взгляд оставляет практически ощутимые царапины на спине. Хочется закричать, хочется защитить себя, хочется дать отпор, но он знает, что невозможно. Он уже пытался и ничего из этого не вышло — заработал лишь себе травмы. Медленно, но уверенно Альберих сломил его волю, силу и надежду на свободную жизнь. «Прекрати! Ты пугаешь меня!», — его собственный крик воспоминанием врывается в сознание. Воспоминания мелькают размытыми картинами, не задерживаясь на чём-то конкретном. Но все пережитые тогда эмоции вновь накатывают снежной лавиной, заставляя ноги подкоситься. Ладони мастера впиваются в раковину, а ошалелый взгляд рубиновых глаз бегает по собственному лицу, не узнавая человека в отражении. Он был Фениксом, он пылал жизнью, у него были цели и желание, но всё стёрлось, оставляя после себя лишь прах. Фениксу суждено переродиться, однако ледяная метель развеяла пепел. Не из чего теперь воскресать. Приступ проходит также неожиданно, как и начался. Тело успокаивается, и пальцы больше не дрожат, а взгляд становится вновь безразличным. Вдохнув и выдохнув, Дилюк умывается, окончательно прогоняя наваждение и даёт себе пару секунд постоять с закрытыми глазами, восстанавливая дыхание. Этот вечер такой же, как и все остальные на протяжении года. Он привык, он справится. У него не хватает сил противостоять, но вполне хватит воли, чтобы выжить и выявить для себя максимально пользы. — Он придёт и уйдёт, — стандартная мантра, своего рода уже молитва. — Он всегда уходит. Взгляд находит бутылёк с миндальным маслом и против воли приходится его брать. Альберих никогда не заботился о комфорте мастера, поэтому вся ответственность за боль лежит исключительно на Дилюке. Он хочет вышвырнуть его в окно, но вместо этого кладёт в карман и покидает ванную. В своих покоях, мастер раздевается, предварительно закрыв все зеркала, чтобы не натыкаться взглядом на своё тело. Он уже достаточно выучил схему и не нуждался в помощи отражения. Шёлк одежды струится по телу, спадая к ногам. Откинув рубашку и штаны в сторону, Дилюк устраивается на постели удобнее, расставив ноги. Никто ему не поможет, кроме него. Слава Архонтам, горничные всегда обходили его комнату десятой дорогой по вечерам. Хотя бы от стыда его любезно избавили. На пальцы выливается немного масла и пару капель падает на простыни, но они всё равно отправятся с утра в стирку, поэтому нет причин что-то убирать сейчас. Наклонившись вперёд, алые волосы коснулись бледных щёк, а подушечки пальцев прошлись по напряжённому колечку мышц. Он не может расслабиться даже для самого себя, но если не сделает это, то будет гораздо хуже, когда придёт Кэйа. Выдохнув сквозь зубы, мастер надавливает на край и стенки всё-таки расходятся, пропуская в себя один палец. К собственному стыду, второй палец уже свободно проникает внутрь — мышцы привыкли, но душевное сопротивление заставляло их сжиматься. Выдохнув и сцепив зубы, Дилюк падет лицом в подушку и беззвучно кричит, проклиная весь мир. Тело облегчает весь процесс, снабжая собственной смазкой, чтобы было легче. Масло течёт по ладони, когда проникают уже три пальца. Хочется немедленно всё это закончить и выброситься из окна, даже этого ему не позволено. Резко вставляя четвёртый палец, мастер намеренно делает себе больно, чтобы заглушить хоть на секунду мысли. Тихий писк сорвался с губ, тут же потонув в подушках. Мышцы свободно принимают пальцы, боли не чувствуется, а масла и смазки хватит даже для резкого проникновения. В данной ситуации младший Рагнвиндр обезопасил себя настолько, насколько это возможно. Накрывшись простынёй, у него есть время немного отдохнуть и забыться в пустоте мыслей. Представить, что это всё нереально и что сейчас никто не потревожит его уединение. А может, он вообще спит? И проснётся в своей детской комнате ещё совсем мальчишкой, побежит по лестнице вниз, чуть не сбив Аделинду. Прыгнет на шею к отцу, специально расставившему руки для объятий. Крепус закружит его в воздухе, смеясь вместе с единственным и горячо любимым сыном. — Не спишь? Ядовито-сладкий голос заставляет открыть глаза, а дымка мечтаний растворяется, не оставляя от себя и следа. — Как будто бы это вас могло остановить, сэр Кэйа? — фыркает мастер, но даже с места не двигается, продолжая лежать на животе под покрывалом. — Ты прав, но неужели я услышал в голосе нотки упрёка? — Альберих подходит ближе к широкой кровати и любуется лежащим парнем. — Что вы, сэр, — спокойно отвечает Дилюк, мысленно желая ему смерти. — Я не имел в виду ничего такого, что могло бы вас задеть. — Хорошо. Тогда не будем медлить. Нет, лучше всё-таки было бы выброситься из окна. Или украсть нож у кухарок и продольно разрезать вены. А может, утопиться в просторной ванной? Оставить подарок Альбериху в виде себя повешенного в его кабинете? Интересно, как бы он отреагировал? Рвал и метал? Спокойно велел бы снять тело и сжечь? Или, быть может, даже уронил пару слезинок? Хочется оттолкнуть от себя прохладные руки, хочется выть и плакать, выпуская все накопленные эмоции, хочется кричать от душевной боли. Но вместо этого приходится прогинаться под чужим телом, расставлять ноги шире и заставлять себя стонать. Альберих любит слушать и если молчать, то будет только хуже. Сознание на грани провала, когда к утру смуглые руки, наконец-то, перестают трогать и поглаживать. Будто насмехается, одаривая мнимой лаской после того, как втрахает юное тело в постель. Ему смешно, ему весело и ему хорошо. У него в жизни есть всё, к чему стремился и на своём пути не жалел никого. Альбериху досталось всё в этом мире. И разве существуют Архонты, которые должны были защищать и охранять своих людей? Дилюк лежит один в постели. Тело дрожит, утомлённое долгими истязательствами, а бёдра и вовсе не чувствуются. Лишь неприятная вязкая субстанция ощущается на коже, стягивая её при засыхании. Рассветное солнце пробивается через окна, проходится по полочкам и в конце концов останавливается на юном лице, обрамлённом спутавшимися алыми волосами. Когда-то оно его благословило, даровав россыпь веснушек. А после оставило на растерзание жестокой жизни. — Пожалуйста… — голос надломанный и дрожащий от слёз. — Пусть это всё закончится. Последняя слеза скатывается по бледной щеке, а сознание проваливается во тьму. Дилюк уже давно считает, что обморок — его лучший друг, а сон — заботливая медсестра. Он просто хочет исчезнуть.