Симбиоз

|A/N: Ну, вот и все. Это была ода моей любви к непопулярным пэйрингам и к этой прекрасной игре. Пусть в голове концовка будет у каждого своя, потому что в мире все зависит от Ваших решений, помните? Спасибо всем. Поклон.|       -Я не превратил твой череп в подушечку для булавок исключительно из любопытства, - голос слегка подрагивал от плохо скрываемого гнева. – Что ты здесь делаешь?       Билли не пыталась избавиться от арбалетного болта, пригвоздившего ее плащ к рассохшемуся дверному косяку, не пыталась напасть. Она медленно подняла руки – безоружна.       -Поговорить.       -Я последний человек, с которым тебе стоит разговаривать. Или вообще показываться на глаза, - Томасу сложно было сдерживаться, да и хотелось не очень.       -Тебе страшно, - темные и будто всегда усталые глаза Билли сузились. – Боишься ведь этих перемен, того, как он гоняется за ведьмой.       -И ты пробралась сюда, чтобы…       -Чтобы попросить тебя кое о чем, - Билли будто упрямо не замечала удушливое бешенство Томаса, заполнявшее постепенно продуваемую сквозняками комнату. Она посмотрела в окно, на щели в полу, а потом ему в глаза. – Ты должен спасти его. Может, он этого и не заслуживает, но Дилайла заслуживает этого еще меньше.       Билли выдернула болт из хлипких досок, поправила плащ и, снова посмотрев на удивленно застывшего Томаса, добавила:       -Может, привычка подбирать беспризорников и делать из них убийц все же принесет Дауду пользу.       Усмехнувшись, Билли выскользнула из комнаты прежде, чем в стену за ее спиной вонзилось полдюжины болтов.       Прогнившая крыша старого сарайчика мерно поскрипывала от каждого дуновения ветра, и оставаться сосредоточенным заскучавшему Томасу стоило немалых усилий. Двор когда-то величественного особняка просто кишел ведьмами и их псинами, но ничего, кроме хлюпающих по раскисшей болотистой земле шагов слышно не было. Значит, ему удалось. Дауд пробрался внутрь незамеченным. Но одному Аутсайдеру известно, что скрывается за стенами, покрытыми облупившейся краской и облюбованными плесенью.       Нарастающую грызущую нервы панику Томас пытался унять, раз за разом вспоминая и пересчитывая статуи Дилайлы, которые он видел в саду. Дауд запретил идти следом, или хотя бы помочь ему пробраться внутрь, а он все еще командир. Командир ли только?       Темнело, но ни в одном окне не теплился свет; ни намека на присутствие живых существ за ощерившимися разбитыми стеклами черными проемами. Мурашки пробежали вдоль позвоночника, и, преисполнившись решимости, китобой перезарядил арбалет. Плевать на приказ, Томас либо поможет Дауду выбраться, либо погибнет вместе с ним.       Какая преданность.       Тихий плеск воды показался оглушительнее грома. Клинок сам собой оказался в руке, и сдружившиеся уже давно с темнотой глаза мгновенно нашли цель. Шумно выдохнув, Томас как-то совсем уж нервно усмехнулся и подрагивающей от напряжения рукой убрал оружие. По пояс в воде, к нему приближался Дауд.       Ну и что, что медленно совсем, а на лице разошедшаяся трещиной усталости маска спокойствия, и по воде за спиной тянется рваный траурный шлейф ряски?       Мгновение – и он рядом, подставляет плечо, помогая выбраться из топи. В груди Томаса фейерверки ярче и горячее, чем коптящие небо на Праздник Фуги, но он молчит упрямо, налегая на весла. Дауд чувствует горящий взгляд через маску китобоя.       -Думал, у меня не получится? – криво усмехнулся он, нарушая тишину, а фейерверки пыхнули дымно и сразу потухли. За ухмылкой на уставшем лице Томас видел недосказанное: «Я был уверен, что не вернусь».       На корабле Лиззи сказано было лишь капельку раздраженно, что все получилось, с ведьмой покончено. Контрабандистка не стала допытываться и велела принести из трюма виски. Томас молчал, кривил губы под маской, когда в очередной раз ему предлагали жестяную кружку с жидким огнем, мотал головой в ответ. Дауд припомнил Лиззи, как тащил ее «костлявый зад» через весь Колтридж, они смеялись. Она - громко и хищно как гиена; он – в перчатку или щербатый бокал. Лиззи не заметила, что виски у него за всю дорогу почти не убавилось.       Китобои приветствовали своего предводителся радостно, но в голосах из-под масок было только болезненное облегчение: значит, Дауд по-прежнему силен.       Силен. Верное ли слово?       Они в офисе, и, пока Дауд зажигает коптящие лампы, Томас находит бинты. Сначала оба молчат, и Томас совсем уходит в себя, обрабатывает раны скрупулезно, пытается представить, как они появились. Не замечает поэтому, что Дауд очень пристально смотрит, пытается поймать изворотливый взгляд, но не выходит, и тогда он начинает рассказывать.       Четко и быстро, будто докладывает командованию, говорит, а Томас лишь поднимает удивленный взгляд, когда совсем не верится, получает в ответ уверенный – во всем, кроме себя – и возвращается к работе.       Дауд сомневается, рассказывать ли о Бездне, но шлет все к черту и продолжает, а Томас уже закончил и теперь смотрит пристально, как всегда, в глаза. Только глаза эти не смотрят на него. Обо всем, что произошло в Бездне, Дауд говорит медленно, рассеянно – никогда раньше не приходилось. Томас заставляет себя не удивляться, что дышать не забыл, и слушает. Слушает так, как обычно смотрит – сосредоточенно, жадно, поглощая все, что только может.       Все рассказано, но что-то осталось на кончике языка, потом скатилось обратно и грохнуло в легких, сдавливая грудь. Дауд встает с кресла, подходит к Томасу, смотрит мгновение: тот забрался на стол с ногами, по-турецки сложил, сидит прямо и глядит на ладони, голые, без перчаток. Сначала поцелуй отдает горечью морской воды, потом чем-то горелым. Снова фейерверки? И все летит в Бездну, когда Дауд за бедра держит и тянет наверх, в кровать или куда-то около нее; когда Томас хватается за только что наложенные бинты, пальцами путается в них, рвет с треском и злорадством. Дауд заставил его рвать на себе волосы, когда бросился в лапы собственной смерти и оставил задыхаться в поднявшейся за собой пыли, потом вернулся с того света и впервые рассказал ему, каково там. Томас царапал и кусал, оставлял следы везде, куда Дауд позволял ему дотянуться, пытался выкрикивать проклятья и ругательства, но получалось только шептать в чужие губы. Непривычно чувствовать под собой не заласканную податливость и мягкость, а когти и клыки, и это почти заставляет Дауда забыться. Почти.       Злая ведьма уничтожена, победитель вернулся живым, но почему тогда отчаяние ломает ребра и выворачивает легкие наизнанку?       Утро льдисто-серое и туманное. Открыв глаза, Томас видит только смятые отсыревшие простыни почти до самого горизонта зрения, а дальше – всклокоченного воробья, скачущего дергано по подоконнику. Не получается заставить себя снова заснуть, он садится на кровати, спугнув птицу, натягивает одежду, которую удается найти. Спустившись по лестнице, видит сперва сигарету и тягучий белый дым. Человек, зажавший ее меж пальцев, почти переламывая пополам, будто выцвел, выгорел изнутри, слился с рассветной влажной пеленой.       -Корво Аттано нашли на каком-то плоту, плывущем по одной из улиц. Отравлен, но уже в сознании, - Дауд так ни разу и не поднес сигарету к губам, - Отряд Рэйнольдса доставит его на жироварню. Мне нужно идти.       Дауд отослал едва не срывающегося на крик Риналдо обратно на пост и подошел к столу. Аттано сбежал, и удушливым облаком повис в воздухе невысказанный вопрос. Когда?       В груди Томаса не искрились фейерверки, но бушевал огонь: не теплое пламя свечи, а иссиня-лиловые рваные зарева. Страх перед неопределенным рождает гнев, и всадить в портрет Берроуза саблю ничуть не помогло. Он почти уже выскочил прочь, готовый рвать плоть и тонуть в чужой крови, лишь бы унять этот колющий у основания черепа страх. Остановило только впервые сказанное не как приказ хриплое «останься».       Томас мало что знал о себе. И не особо стремился к просвещению в этом вопросе. Но вот о Дауде он знал все. Точнее только то, что Дауд позволял о себе узнать.       Никогда не казалось унизительным называть его хозяином, выполнять приказы, ловить каждое слово, взгляд, жест. А теперь Томас не мог отказать в простой и донельзя глупой просьбе. Останься. Ничего не делай. Жди. Просто будь рядом.       Нужно было лишь повернуть голову чуть-чуть, увидеть, как тень мелькнула сначала в правом уголке глаза, потом в левом. Услышать среди многоголосья затопленных улиц шелест мокрых подошв по доскам. Почувствовать, как наэлектризовался воздух, наполнился азотом, которого быть здесь недолжно.       Перед глазами мелькает сочащаяся чем-то не вполне похожим на свет одновременно знакомая и чуждая метка на руке. Мир гаснет мучительно медленно, и взглядом Томас пытается прожечь сгорбившуюся над столом спину Дауда. Чтоб этот старый идиот почувствовал и обернулся.       Темнота под веками полна фейерверков.