Onirique

Что ни вечер — то новая забава. Забавы стали постоянными гостями «Мстителя», возмущающихся по этому поводу с каждым днем становилось все меньше, пока все до единого не наплевали на «здоровый сон», о котором порой любил причитать Стид, и от вечера к вечеру корабль сотрясали музыка, крики и смех. Пока есть, чем набить желудок и есть, что выпить — рыпаться никто не будет. Нет смысла. И не сказать, что от этого бездействия Эд страдал смертной скукой, совсем наоборот. Новая жизнь открыла ему глаза на детали, которые он имел привычку упускать. Так-то пиратское дело приедается, как и любая другая работа по прошествии лет, скажем, как и работа бухгалтера. Стид как-то шутил, что по статистике уволившихся бухгалтеров гораздо больше, чем по сей день работающих, и хоть Эдвард и посмеялся, но так и не понял, есть ли в этой шутке доля правды. Одной большой деталью, которую Черная Борода заметил, лишь погрузившись в спокойные воды «каникул» — это любовь. Любовь и ее удивительная, неукротимая природа; это роднило ее с морем, которое Тич знал, как свои пять пальцев. Но ее причуды оставались для него неизведанными — как и причуды Стида. Иногда Эду казалось, что им нет конца и края, и из раза в раз надеялся, что сможет повлиять на эту ситуацию. Возможно, он напивался бы где-нибудь сейчас, сетуя на опостылевшую пиратскую жизнь незнакомцам, которые, как всегда, боялись его перебить или уйти, или он мог бы снова грабить и жечь корабли, не испытывая при этом никаких эмоций — но судьба распорядилась иначе и привела его к Стиду. Хотя нет, не так — когда Стид вышел в море, судьба прифигела и забила тревогу. Это не было спланировано, эта встреча — чертовски спонтанна, и от этого чувства Эдварда такие сильные, и он понятия не имеет, как их сдерживать. Все началось с осторожных касаний. Совсем мимолетных — таких невинных, что аж тошно. Эд со своей непричесанной, пиратской натурой понимал, что торопиться с Боннетом — не лучшая идея. Поэтому он при случае касался его плеча. Или руки. Да хоть мизинца, господи. «Все ради Стида и вашего общего счастья, за комфорт и соблюдение личных границ, » произносил про себя Эдвард этот тост, в очередной раз разделяя вечер со Стидом, сидя с ним плечом к плечу и попивая дорогущий бренди. Вместе с осторожностью пришла и тревога. Эду стало казаться, что только он приближается к капитану, как все присутствующие в радиусе двадцати метров замечают это и ждут, когда он подойдет еще ближе. Это нормально, если так сделает Люциус, или, Господи его прости, Черный Пит, но не все же разом! Потом случился поцелуй, который Эд никогда не забудет. А за ним то, за что его бы осмеяли всем экипажем, если бы узнали. Чтобы Черная Борода, да так изголялся? Так старался, боялся поранить, каждые две минуты задавая вопросы типа «все в порядке»? Определенно, над ним бы поржали. Мало того, Боннет тем утром выполз из своей каюты гораздо позже Тича — он растворился в утреннем тумане, только тот выполз на горизонт, — и был настолько подозрительно-доволен и добр, что Эдвард не мог не занервничать. Во-первых, от лицезрения такой безмятежной картины ему ужасно захотелось сцапать своего со-капитана в объятия и зацеловать каждый открытый ему сантиметр его нежного тела, и во-вторых — экипаж переглядывался весь оставшийся день. Да, дружба дружбой, и команда Стида состоит из замечательных ребят, но им совсем не обязательно знать все подробности их со Стидом отношений, так что даже если они о чем-то и догадывались, Эд всячески старался это не подпитывать. Ещё одна деталь, которую он отметил, когда бросил свою типичную пиратско-разгульную жизнь в угоду джентельменско-пиратской — разговоры. Они чертовски полезны. Даже несентиментального типа можно на что-нибудь вывести, если попытаться с ним поговорить. Со Стидом же таких проблем не возникало — он чаще Эдварда инициировал разговоры по душам. В его диалекте часто звучало отвращение к собственному прошлому и прошлой версии себя, и, несмотря на то, что Эдвард старался его поддержать и говорил штатное «брось», в голове все равно раздавалось «я тоже». Это, определенно, была новая глава в жизни Черной Бороды — глава, в которой он начинает все с самого начала, переписывает историю и меняется. И это новое будущее, несомненно, многообещающее. Когда напивается пират — это одно, а когда джентельмен — совсем другое. Вроде об одном и том же, но состояния противоположные. От пиратского опьянения косит ноги, желудок крутит от отсутствия еды и отвратительно-дешевого кислого виски, а от джентльменского опьянения внутри теплеет и улыбка просится на лицо; жизнь кажется прекрасной, даже прошлое ненадолго перестает тебя глодать. И Стид, самый джентельменский джентельмен из всех, каких Эдварду только довелось повстречать, тут как тут, отлично знает, когда пора закупорить графин и отставить куда подальше. Иногда он даже слишком хорош. Стид вообще во многом легок и приятен, словно летний бриз. Но есть некоторые вещи, в которых с ним более, чем непросто — и об этих вещах доподлинно известно только Эдварду. Например, когда дело доходит до сути, или, другими словами, «пахнет жареным», шкала застенчивости Стида вдруг пробивает все известные человечеству значения, и в таком состоянии он может выпалить абсолютно что угодно. — Акт милосердия! — вдруг кричит Боннет. — Что? — в недоумении спрашивает Эдвард. Все шло, как по маслу, и вот опять. — О, нет, прости, дорогой, — Стид снова нервничает и пытается исправить ситуацию, как может. — Я имел в виду… не мог бы ты погасить свет, дорогой, пожалуйста? Эдвард нехотя отрывает взгляд от своего неотразимого ко-капитана, переводит его на зажженные свечи и пытается решить, а не ослушаться ли приказа. — Зачем? Все же было прекрасно всего минуту назад, — Эд вспомнил про пользу разговоров. То, как изменился в лице Боннет, не сулило ничего хорошего, но на этом этапе Тич был готов буквально ко всему — лишь бы ему удалось осчастливить вечно сомневающегося капитана. — Трудно объяснить, Эд, — стушевался Стид. Его щеки заметно покраснели. — А у нас есть время, чтобы, знаешь… ну, обсудить это. Любопытство безболезненно сменило возбуждение. Эд никогда бы не подумал стесняться своей наготы, и подобное поведение Стида было для него еще одним, маленьким открытием. Боннет никогда не говорил ему «нет», не шел против его воли и, кажется, его все устраивало. Но сейчас, когда Эд просто укладывался рядом, Стид нервно прижал к себе тонкое одеяло и отвернулся. — Что-то не так? — еще сильнее забеспокоился Тич. — Нет, все замечательно. С тобой, я имею в виду. Тебе идет так. Без одежды. Мне нравится твое тело, — Стид произнес это, как скороговорку, стараясь ей вытеснить все остальные мысли. — Ох, полегче, дорогой, — Эдвард рассмеялся. — Спасибо, конечно, но тебя определенно что-то беспокоит. Колись. Если это не из-за меня, то кто виноват? Ребята наверху пьют, дверь заперта, я рядом, тебе совсем не о чем беспокоиться. Боннет обвел комнату беспокойным взглядом, как будто проверял правдивость слов Эда. Затем он тяжело вздохнул, улыбнувшись. — Спасибо. Мне ни с кем не было так хорошо, как с тобой, — Стид приблизился для поцелуя. — Это все прошлое, Эдди. Терзает меня, такая дрянь. — И оно как-то связано с этим? — Напрямую, не поверишь, — и снова горькая усмешка. Только тогда Эдвард догадался, о чем идет речь, и сразу после усмехнулся — отдал честь своей недогадливости. — Я знаю. Это чертовски глупо, — Стид совсем зарделся и отвел взгляд. — Нет, Стид, нет, — продолжая хрипло посмеиваться, он нежно обвел контур лица капитана, привлекая его внимание. — Я совсем не об этом. Глупо только то, что ты в это веришь! — Столько раз мне приходилось слышать эти… насмешки, — продолжал Стид с грустным лицом, — они все никак не уйдут из моей головы. — Паразиты? — Да. Мысли-паразиты, очень правильное название. — Разве мысли-паразиты могут быть правдой? — Нет, — чуть поразмыслив, задумчиво ответил Стид, — нет, наверное. Этот разговор помогал не только Стиду, но и Эдварду — его голову соизволила посетить гениальная идея. Он мечтательно улыбнулся. — Хочешь, докажу? — Что? Что именно? — Эд не отвечал, только потянул на себя одеяло. Стид недоверчиво сопротивлялся, ровно до тех пор, пока Эдвард не сжал его ладонь. — Докажу, что эти дрянные паразиты врут тебе. Хочешь, чтобы я это сделал? Когда Тич делал ему такие предложения, да с таким взглядом, трудно было отказать. С глубоким сердечным трепетом Стид нервно кивнул ему и улыбнулся. — Ладно. — За этим он отпустил одеяло валяться где-то на полу. Слабого света свечей было предостаточно, чтобы разглядеть все великолепие джентельмена-пирата. Этим вечером, по скромному мнению самого Черного Бороды, он был безупречен. В его фигуре не было ни одного нескладного угла. Каждый изгиб словно был выточен рукой художника. Осторожно, стараясь не спугнуть огонь свечи и заодно самого Стида, Эдвард коснулся его груди. Сначала двумя пальцами, затем погрузился на поверхность всей ладонью. Под ней бешено колотилось сердце. В голове у Боннета крутилось множество вопросов. Эдвард выглядел сосредоточенным и умиротворенным, будто искал в голове ответы на эти незаданные вопросы. Его прикосновения нежно исследовали торс Стида, сантиметр за сантиметром. Как завороженный, он наблюдал за этими медленными движениями, и постепенно тревога отступала. — Я люблю это, — вдруг сказал Тич. У Стида по коже побежали мурашки. — Что? — Я люблю твою кожу, Стид. Ты хоть знаешь, насколько она мягкая? Нежная? — Я… — Стид потерял дар речи. Слова Эдварда забирались куда-то в подкорку и заставляли его сердце биться чаще. От волнения или возбуждения — неясно. — Правильно. Ты никогда не замечал этого? А она такая приятная… ее удивительно приятно трогать. Прямо как твой дорогой кашемир или шелк, — Эдвард уже достаточно долго кусал губы. Не удерживая себя более, он склонился к груди Стида и прикоснулся к ней губами. Один нежный поцелуй заставил Стида восхищенно вздохнуть. Его тело все напряглось, пока ожидало это прикосновение, и теперь было достаточно чувствительно, чтобы свести Боннета с ума. Эд зацеловывал каждый доступный его взору сантиметр. Чем выше он пробирался, тем труднее ему давалась целомудренность своих ласк — добравшись к доверчиво открытой шеей, он провел по солоноватой коже языком, и это заставило Стида вздрогнуть. Ему становилось жарко, дыхание стало неровным. — А это мыло, которое ты используешь… лаванда, правильно? — ухмыльнулся Черная Борода, прошептав вопрос ему на ухо. — Все… все верно. Да, это лаванда, — таким же шепотом отозвался Стид. Медленно, но верно он поддавался своим чувствам, а они заставляли его мозг плыть. — Это мыло делает тебя еще слаще, Стид. Ты вкусный. Я люблю твой запах. — Пожалуйста, — отчаянно позвал Боннет. Не совсем понятно, что именно так сильно смутило его — комплименты, которыми Эд осыпал его или поцелуй в ухо. Они разделили нежный поцелуй, в котором Эд почувствовал нарастающее нетерпение. Комплексы и голоса прошлого тонули в сладкой неге, она постепенно наполняла комнату, заставляла огонь свечей гореть ярче. Дурман все сильнее овладевал Эдвардом. Он первым отстранился, и дрожащими от волнения руками провел изящный рисунок от мягких бедер до области паха. Стид уже не пытался свести ноги — он лишь восторженно наблюдал за тем, что Эдвард вытворяет с ним и его телом. Здесь — самое чувствительное место, и они оба об этом знают, но Стид все равно пытался сделать вид, что не сходит с ума от поцелуев и прикосновений, а Эд делает вид, что не замечает его старательных попыток подавить стоны — это было лестью во имя продления процесса. Кто вообще сказал, что прелюдии — это бесполезная трата времени? Стид всегда находил их интересными. Захватывающими. Особенно в исполнении Эдварда, такого терпеливого и внимательного к мелочам Эдварда Тича. — Я люблю твои ноги, Стид, — сказал он, прижавшись щекой к внутренней стороне бедра. — Целовать их — одно удовольствие. Понимаешь? — Ох, Эдди, — Стид, краснея, прикрывал рот тыльной стороной ладони. Ему хотелось как-нибудь ускорить мучительно-медленный процесс, но соображать становилось все труднее. — К чему это всё… — Ты прекрасен, и я хочу, чтобы ты услышал это, от меня, — неуверенно добавил Тич. Почему-то это смутило и его тоже. Смущало точно так же, как и признание в любви. Отдавать всего себя кому-то, не задумываясь о последствиях, всегда немного страшно. Аккуратно погладив член Боннета, Эд вдруг вспомнил, что они все еще находятся в неизведанном море. Фигурально, разумеется — то море, в котором сейчас на якоре стоял их корабль, Черная Борода исплавал вдоль и поперек. Сейчас перед ним было море иной формы — море впечатлений, которое только предстоит исследовать. Стон Стида уведомил его об этом. — Прости, прости пожалуйста, я смутил тебя? — чуткий до неловкости Стид поторопился извиниться там, где его не просили. Ему даже в голову не пришло предположить, что ступор Эда вызвал его очаровательный голос. — Ты прятал это от меня? — с изумлением на лице спросил пират. — Что? — Голос. — Ох, голос… — Стид смущённо усмехнулся, — это получилось само собой. Мне… слишком хорошо рядом с тобой, Эд. Боннету как-то удавалось быть чудовищно-прямолинейным и воспитанно-сдержанным одновременно — этот его трюк Эд даже не мечтал разгадать. У него загромыхало под грудной клеткой. Встревоженный вид Стида окончательно добивал его, слишком падкого на сантименты. Всё это было слишком, чтобы обдумать в один заход. Слишком много любви. — Никогда, никогда не прячь его, — с нуждой произнес Тич, смотря Стиду прямо в глаза. — Только не со мной. Кажется, и его слова наконец-то добрались до сердца джентльмена — окончательно овладели им и придушили к чертям всех паразитов, что успели там развестись. Тревога отступала, утихал шторм волнения, и в скором времени Стид улыбнулся совершенно свободно, больше не испытывая гадкой тяжести у себя в груди. — Обязательно, — счастливо произнес Боннет, и сразу после простонал, ведь вернулись ласки, а с ними — и сладкая дрожь. Черная Борода из прошлого, наверное, посмеивался бы над ним, нынешним Эдвардом. Его ребяческое волнение, сложенные домиком брови, полные любовной страсти движения — все эти детали появились совсем недавно, как джинн появляется из лампы: настоящий Эдвард никогда и ни перед кем не показывал своего истинного лица, и так долго прятал его, что совсем забылся. Кто бы мог подумать, что из всех людей в мире именно Стид Боннет поможет Черной Бороде раскрыться? Он старался для него. Сдерживался, терпел — для него, входил в раж и отпускал поводья — тоже для него. Плоть к плоти, они быстро нашли единый ритм и подчинились ему, забывая обо всем на свете: о балагане на палубе, о прошлом, о том, что надо бы вести себя потише. Все эти вещи казались мелочами, когда они, вцепившись друг в друга, добирались до долгожданного апогея, до шума в ушах, как после порохового взрыва. …Несмотря на необходимость отдыха после такого невероятного, наполненного чувствами полового акта, Эдвард обожал разговоры. Иногда со Стидом не хотелось терять и минуты времени зря. — Ты знал, что впереди нас ещё целое море? Нет, океан. Океан неизведанного, того, что мы откроем друг в друге, — они только что отдышались. Эдвард смотрел в потолок так же мечтательно, как и в звёздное небо. — Нельзя давать прошлому догнать себя и утянуть в пучину ошибок. Пусть это будет… наша новая глава. — Не знал, что ты еще и поэт, — сказал Стид. Его улыбкой можно было бы осветить всю комнату. — Для тебя буду кем угодно, — Эд усмехнулся, прижав любимого со-капитана поближе к себе. — Абсолютно кем угодно, лишь бы ты перестал верить в глупости. — Не надо быть никем другим, — Боннет с серьезным лицом поцеловал его, крепко-крепко. — Мне нравишься именно ты. Такой, какой ты есть. Будь Эдвардом. Никто и никогда бы не подумал сказать такое Черной Бороде. В настоящее время уже никто и ничего не осмеливался сказать Черной Бороде. Ни совета тебе, ни комплимента — только лесть и предложения; от такого ухо замыливается. А Стид со своей умилительной правильностью и прямолинейностью, что само по себе уже особый вид гремучей смеси, навсегда избавил его от этого побочного эффекта популярности. По-честному — помог избавиться от множества психологических зажимов и решить с десяток тяжелых, моральных дилемм… список можно продолжать бесконечно. Новая глава в жизни Черной Бороды, определенно, была ознаменована появлением в ней нового главного героя, со-капитана — его счастья и его любви. И, как герой тех самых романов, которые Стид порой перечитывает — ради любви Эдвард готов на любые подвиги.