Маленький глупый лжец

      Шан Цинхуа солгал бы, если бы сказал, что ему не становится жутко и одновременно интересно каждый раз при взгляде на Шэнь Цинцю.       Его шисюн с пика Цинцзин — само воплощение жестокости и равнодушия, человек, по праву называемый «ходячим бедствием» и «дьяволом во плоти» адептами всех школ. Он прекрасен, будто небожитель, но в правильной красоте его черт лица улавливается что-то глубоко темное, темнее порождений Бездны — правы были те, кто назвал его «экзотическим цветком пика Цинцзин» — а в светлых нефритовых глазах нет ничего, кроме пронзительной остроты, режущей на куски не хуже меча Сюя. Шэнь Цинцю всегда двигается почти бесшумно — только тонкий звон изящных подвесок на эфесе клинка обозначает его присутствие. Едва заслышав тихие переливы колокольчиков, другие адепты с тревогой косятся на него — и тут же отводят взгляды, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания.       Шан Цинхуа чувствует исходящие от него волны силы, огромной силы, заключенной в хрупком на первом взгляд теле, спрятанном под плотными одеяниями цвета цин. И одновременно с этим в Шэнь Цинцю есть что-то мягкое и чарующее, чего совсем не ожидаешь от человека, выбравшегося из трущоб — плавность движений, тонкие руки с изящными пальцами, величественные манеры. Шан Цинхуа сам не из благородных господ, его ладони покрыты грубыми мозолями от тяжелой работы, он слишком хорошо знает, что такое бороться за своё любыми средствами, и потому его шисюн кажется едва ли не божеством — ведь разве может человек, поднявшийся с низов, полностью спрятать свою грязную суть за красивой оболочкой? Цинхуа не верит в это, ни у кого не получится скрыть такое, у него самого не получается.       Но в случае Шэнь Цинцю всё всегда идёт не так, как положено.       Одно слово этого человека сравнимо с целой чашей змеиного яда.       А Шан Цинхуа невезуч, он пойман врасплох — и не может сделать ничего, кроме как испить весь этот яд до последней капли.       — Шан… шиди. Так как же ты на самом деле сумел спастись, чтобы вернуться на хребет Цанцюн? — чужой вкрадчивый голос разливается приторной патокой по венам, медленно обволакивает все нутро заклинателя жгучим холодом, и это намного страшнее ледяных кристаллов Мобэй-цзюня, прошивших насквозь тела адептов пика Аньдин, лежащих ровным рядом перед Главным залом. На одну только долю секунды Цинхуа вдруг хочет лежать вместе с ними, быть одним из десятка накрытых белоснежной тканью трупов, лишь бы не чувствовать себя крохотным мышонком, застывшим на месте, будучи не в силах оторваться от гипнотических глаз змеи, готовой его сожрать.       Но он не может пошевелить и пальцем, зачарованный чужим пристальным взглядом, пробирающим до самого сердца.       И самое страшное в этой ситуации то, что улыбка Шэнь Цинцю действительно искренняя.       — Ну же, шиди, — Цинцю медленно делает шаг вперед, и теперь между их телами какие-то жалкие сантиметры свободного места. Где-то на задворках сознания Шан Цинхуа мелькает мысль: разве этому парню не противно пускать кого-то в свое личное пространство, особенно такого бесполезного адепта, как он? Но если Шэнь Цинцю это и задевает, он не выражает это никоим образом — в его глазах плещется ядовитое, злое веселье, а тонкие губы изогнуты в улыбке хищника, загнавшего свою добычу в угол. Адепт Цинцзин склоняется ниже, глядя ему прямо в глаза, и насмешливо приподнимает брови, любуясь растерянным выражением лица напротив. — Мы же товарищи, хоть и с разных пиков, разве ты мне не доверяешь? Так неправильно, ты же знаешь, мы должны работать вместе, как одна большая семья, — его голос едва уловимо звенит от внутреннего смеха — он даже не скрывает того, что потешается над словами о дружбе и доверии, что так часто произносили наставники школ в попытках заставить своих учеников работать вместе.       Шан Цинхуа невольно сглатывает и опускает глаза, ощущая теплое дыхание в опасной близости от своих губ. От Шэнь Цинцю пахнет жасминовым чаем и чем-то горьким, похожим на полынь, отчего адепт пика Аньдин резко приходит в себя и отступает назад с глупой дрожащей улыбкой — его самого от нее тошнит, но делать нечего, ему нужно улыбаться, улыбаться, пока в мозгу крутятся тысячи шестеренок в попытках придумать достойный ответ.       Все, чего он хочет — это жить.       Боги, как же шисюн красив с этой улыбкой.       Цинцю смотрит с нескрываемым интересом и терпеливо ждет.       — Это… — осторожно выдавливает Шан Цинхуа сиплым от долгих рыданий голосом — ему нужно солгать, нужно перехитрить самого страшного важного для него человека на всем Цанцюн, и от осознания всей тяжести этого хрупкого момента сердце в груди начинает колотиться еще стремительнее (как будто до этого оно было спокойно). Он медленно поднимает глаза — и неожиданно сталкивается с искрами веселья и интереса в чужом вечно спокойном взгляде.       И эти смеющиеся глаза заставляют его сердце разбиться вдребезги.       Шисюн, почему ты не смотрел на меня так раньше…? Грудь сдавливает острым спазмом.       Это ведь неправильно, нельзя думать об этом… Тугой комок медленно поднимается по трахее вверх и разрастается вездесущими спорами смертоносного гриба, не дающими дышать.       Но разве это честно…?       — Наверно, это случилось потому… — начавший говорить Шан Цинхуа вдруг меняется в лице и заходится в приступе оглушительного кашля, заставившего его согнуться пополам. Цинцю тут же перестает улыбаться и смотрит с недоумением и с каким-то едва уловимым беспокойством, пытаясь понять, что с этим парнем не так. А Цинхуа продолжает содрогаться от каждого неровного вдоха, и Шэнь уже осторожно тянет к нему кончики пальцев, когда тот наконец выдыхает и вытирает покрасневшие от непрошенных слез уголки глаз. Юноша кое-как выпрямляется и вдруг смотрит на него с какой-то вызывающей обидой, и этот резкий взгляд, так сильно не вяжущийся с образом помыкаемого всеми адепта с пика Аньдин, поднимает небывалую бурю в сердце Шэнь Цинцю.       — Ты… — мрачно цедит Шэнь, крепче сжимая рукоять Сюя в руке, и нефритовые подвески угрожающе звенят, словно предупреждая, что их владельца лучше не злить. Шан Цинхуа замирает, скованный ужасом, и слушает, слушает эти тихие переливы, молясь про себя, чтобы кто-нибудь заметил, помог, хотя бы сделал вид, что ему не все равно на одного из множества бесполезных адептов пика Аньдин…       И только ровный мягкий голос, раздавшийся из-за спины Цинцю, спасает Цинхуа от нового приступа паники.       — Шиди Цинцю, всем известно, что демонам чужды законы чести — очевидно, что шиди Шану чудом удалось избежать смерти. Даже если у тебя есть к нему вопросы, тебе не кажется, что сперва надо дать ему прийти в себя?       Юэ Цинъюань смотрит на них с нескрываемым беспокойством, а Шан Цинхуа не видит его — перед ним только сощуренные от плохо сдерживаемого гнева глаза Шэнь Цинцю.       — Мы еще не закончили, Шан… шиди, — одними губами шепчет заклинатель, оскалившись в кровожадной улыбке, и, тут же приняв холодное выражение лица, равнодушно оборачивается к шисюну.       — Ладно, ладно, — безразличным тоном фыркает он, поднимая руку. — Раз мои слова не радуют слух, я больше ничего не скажу — как будет угодно шисюну Юэ.       Они препираются еще около минуты, пока Шан Цинхуа безуспешно пытается выровнять дыхание, прежде чем Шэнь Цинцю обрывает разговор и, бросив напоследок внимательный взгляд на шиди, удаляется прочь, сжимая меч Сюя. Юэ Цинъюань замирает с открытым ртом, собираясь сказать ему что-то вслед, но заклинатель исчезает слишком быстро, и тому ничего не остается, кроме как покачать головой и повернуться к адепту пика Аньдин с виноватой улыбкой.       — Шиди Шан, прости шиди Цинцю за такую резкость… Ты наверняка натерпелся страху.       — Что вы, вовсе нет, — поспешно бормочет юноша, в глубине души вздыхая с облегчением: хоть Шэнь Цинцю и пообещал закончить этот разговор, вряд ли он будет специально искать его ради этого. А уж в том, чтобы скрываться от других людей, Шан Цинхуа определенно нет равных — слишком уж он незаметен для заклинателя.       Но как же жаль, что он будет незаметен и для Шэнь Цинцю.       Как оказывается позже, Шан Цинхуа сильно недооценил злопамятность Шэнь Цинцю.       Перед его глазами застывает выражение злорадного торжества во взгляде шисюна, стоящего за спиной Лю Цингэ. Расписной веер легко скрывает эмоции на лице юноши, придавая ему утонченно-величественный вид, но чуть сощуренные нефритовые глаза смотрят остро, пронзая его бедное маленькое сердце, и в этот момент Шан Цинхуа начинает ненавидеть себя и свои решения в тысячу раз сильнее прежнего.       Ведь если бы в тот день он умер от рук Мобэй-цзюня вместе с другими адептами Аньдин, сейчас ему не пришлось бы вести повозку с сидящими позади Шэнь Цинцю и Лю Цингэ.       Шан Цинхуа всю дорогу изо всех сил старается не обращать внимания на холодный взгляд, методично сверлящий его затылок. Лю Цингэ, как назло, настолько не желает контактировать со своим заклятым врагом, что отворачивается в противоположную сторону, оставляя несчастного адепта Аньдин наедине со своим худшим страхом и объектом обожания. Шэнь Цинцю смотрит внимательно, не издавая ни звука, путь до города кажется практически бесконечным, и Цинхуа выдыхает лишь тогда, когда они прибывают на место назначения и достигают проклятого колодца.       Уже вечереет, и небо окрасилось в нежно-розовый цвет, напоминающий о лепестках цветущего персика. Шан Цинхуа застывает со свитком в руках, смотрит вверх, любуясь воздушными клубами облаков — и едва не задыхается от легкого прилива свежего ветра, обдавшего его уставшее лицо.       Будет ли он хоть когда-нибудь таким же свободным, как этот ветер…?       — Шидиии? — над его ухом раздается насмешливый голос, и Цинхуа тут же испуганно оборачивается, прижимая к себе свиток. Шэнь Цинцю с улыбочкой любуется его выражением лица и лениво похлопывает юношу веером по щеке. — О чем так задумался?       — Ни о чем, — поспешно отступает назад адепт Аньдин и трясет головой, приходя в себя. — Что там с колодцем?       — Как видишь, наш дорогой шиди еще жив, — фыркает Цинцю, кивая в сторону. Лю Цингэ, услышавший его, тут же хмурится, скрещивая руки на груди, и смотрит на шисюна с вызовом. Тот же делает вид, что не замечает этого. — И я тоже. Ничего там нет.       — Странно, — Шан Цинхуа тут же утыкается взглядом в свиток, пробегая глазами по ровно написанным рядам иероглифов. — Тут же точно говорится…       — Мы с шиди уже попробовали, как насчет тебя?       Сердце Шан Цинхуа с грохотом падает вниз.       Он вскидывает голову и смотрит с неверием, а Шэнь Цинцю только ехидно скалится в ответ.       — Тебе нечего бояться, мы с шиди будем рядом, — елейно тянет Шэнь и легонько подталкивает его в спину веером. Шан Цинхуа движется к колодцу на негнущихся ногах и, наклонившись, осторожно заглядывает внутрь.       Колодец довольно глубок, и поначалу увидеть что-то довольно тяжело. Юноша пристально смотрит в темноту, пока на гладкой поверхности наконец не начинает проглядывать его отражение. Цинхуа скептически оглядывает собственное лицо — бледная кожа, зарождающиеся круги под глазами, бескровные поджатые губы, непослушные волосы, собранные в растрепавшийся пучок — красивого мало. Некоторое время ничего не происходит, и он уже собирается отойти от колодца, как вдруг Шан Цинхуа в отражении смазывается, растворяясь в глубине темных вод, и вместо него вдруг появляется другое лицо. Крик застывает тугим комком в горле юноши, и он не может выдавить ни звука, чтобы позвать на помощь.       Да и уже не хочет.       Шэнь Цинцю на дне колодца тепло улыбается и машет ему рукой.       Шан Цинхуа никогда не видел у него такой улыбки, но она определенно ему идет. Цинцю смотрит как-то нежно, склонив голову набок, и прикрывает подбородок любимым веером — тем самым, что у него был сегодня в руках. Волосы, обычно собранные в тугой пучок, распущены и струятся темным каскадом по гладким белым плечам. Адепт Аньдин смотрит на него, как завороженный, и Шэнь со смешком манит его к себе рукой.       Нет, Шан Цинхуа помнит, что это дух, это все неправда, он должен позвать на помощь…       Но когда еще он сможет увидеть Шэнь Цинцю, смотрящего на него с такой любовью в глазах?       Юноша в отражении приоткрывает тонкие губы.       — Шиди, иди сюда, — едва слышно шепчет Цинцю, протягивая к нему изящные руки. Шан Цинхуа сглатывает и склоняется ниже, и ему кажется, что вода поднимается выше, и Шэнь становится еще ближе, так близко, что еще немного — и его впалой щеки коснутся холодные пальцы…       Что-то резко дергает его за воротник, и Цинхуа летит назад, больно ударяясь копчиком о холодную землю. Он удивленно вскидывает голову и натыкается взглядом на разъяренного Шэнь Цинцю, совсем не похожего на нежного юношу со дна колодца.       — Совсем страх потерял?! — рявкает тот, но конец его предложения заглушается диким воем. Они синхронно поворачиваются на колодец — из него столпом вырываются призрачные клочья женских голов!       — Прячьтесь! — кричит Лю Цингэ, бросаясь с Чэнлуанем наперевес к противнику. Шэнь Цинцю бросает на него короткий оценивающий взгляд и, схватив Шан Цинхуа за воротник, резко швыряет его за ствол старого разросшегося баньяна.       — Только попробуй высунуться, — шипит он сквозь зубы, обнажая меч Сюя, и бросается в бой.       Цинхуа послушно прячется за баньяном. Его до сих пор потряхивает от увиденного, и тот факт, что, если бы не Шэнь Цинцю, он бы сейчас бултыхался на дне старого грязного колодца в крохотном городишке далеко за пределами Двенадцати пиков, только усиливает его нежелание соваться в битву. Да и при всем желании адепт Аньдин не смог бы этого сделать — с его до обидного низким уровнем совершенствования он будет только мешаться этим двоим. Слабое Золотое ядро противно ноет где-то внутри, и Шан Цинхуа сжимает плотные бирюзовые одежды на груди, пытаясь избавиться от этой тупой боли.       Бесполезный-бесполезный-бесполезный-       Даже спрятавшись в тени раскидистого дерева, он чувствует на себе липкие взгляды чужих глаз, пристально наблюдающих за ним из-за стен внутреннего дворика.       Он никогда не остается один.       Его демоны всегда рядом с ним.       И прогнать их совершенно некому.       — Мы закончили, — холодный голос вырывает Шан Цинхуа из тяжелых раздумий. Он тут же открывает глаза и сталкивается с внимательным взглядом Шэнь Цинцю, сканирующим его с ног до головы. Осторожно кивнув, юноша выглядывает из-за ствола дерева — Лю Цингэ как раз убирает меч в ножны и разворачивается к выходу.       — Шиди Лю, ты куда? — встревожено зовет его Цинхуа, тут же вскочив на ноги и устремляясь к нему.       — Мне не по пути с теми, кто бьет в спину, — Цингэ бросает резкий взгляд на подошедшего Шэнь Цинцю. Тот только скалится и хлопает в ладоши.       — Ну что ж, а мне не по пути с теми, кто, имея силу, не пользуются мозгами. Пойдем, шиди Шан, нам уже пора, — он кладет холодную ладонь ему на плечо и буквально впивается в него когтями, уводя за собой, — не убейся по дороге, шиди Лю, — «ласково» напутствует он младшего. Тот только злобно фыркает в ответ, прежде чем вскочить на меч и подняться в воздух, стремительно скрываясь из их поля зрения.       Шан Цинхуа с тоской смотрит ему вслед и вздыхает про себя — кажется, пока он рефлексировал, эти двое успели в очередной раз поссориться.       Но ведь не стал бы Шэнь Цинцю пытаться атаковать своего шиди в такой ответственный момент?       Не стал бы ведь, да…?       Цинхуа невольно ведет плечами, пытаясь сбросить неприятное ощущение, но это не помогает, напротив — хватка Цинцю ощущается только сильнее, и по итогу ему ничего не остается, кроме как через силу выскользнуть из чужих рук и быстрым шагом устремиться к телеге. Шэнь весело фыркает в ответ на это движение, но ничего не говорит, и оставшийся путь до ближайшего крупного города проходит в молчании.       И хотя внешне все спокойно, Шан Цинхуа по-прежнему чувствует на себе пристальный взгляд чужих глаз.       Шэнь Цинцю лениво осматривает небольшую гостиницу, прикрыв скучающее лицо веером, пока Шан Цинхуа пытается договориться с хозяином о заселении. Предполагалось, что они вернутся на Двенадцать пиков сразу после задания, но поимка монстра заняла куда больше времени, чем адепты рассчитывали, и в итоге, к тому моменту, как они оказываются в городе, уже наступает ночь, и им спешно приходится искать ночлег.       — Господин заклинатель, чистую правду вам говорю, одна комната…!       Цинцю поворачивается на спорящих: судя по словам хозяина, намечается что-то очень интересное. Шан Цинхуа хмурится и недовольно трет переносицу.       — Неужели совсем ничего нельзя сделать? А другие гостиницы есть поблизости?       — Шиди Шан, что-то случилось? — Шэнь бесшумно приближается к юноше из-за спины, изо всех сил скрывая ликование на лице. Адепт Аньдин крупно вздрагивает и оборачивается к нему. Моргнув, он тут же отводит взгляд и, тяжело вздохнув, объясняет.       — Хозяин говорит, что из-за приближающегося праздника у них осталось всего одна свободная комната. Придется идти в другую гостиницу.       — Шиди, к чему такой пессимизм? — Цинцю очаровательно улыбается и кладет ладонь ему на плечо. — Мы с тобой всего лишь пара адептов, разве это такая проблема — провести ночь в одной комнате? Нам ведь не привыкать, — он переводит взгляд на хозяина, отмечая облегчение на его лице. — Господин, не беспокойтесь, одной комнаты вполне хватит. Нам бы только горячей воды и один матрас, большего и не надо.       — Конечно, господин заклинатель, все будет сделано в лучшем виде! Пойдемте, я провожу вас, — хозяин тут же широко улыбается и поспешно ведет их внутрь. Шан Цинхуа растерянно замирает на месте, и Шэнь Цинцю не без удовольствия склоняется к его уху.       — Мм? Что-то не так, шиди? — насмешливо шепчет он. Юноша тут же отскакивает от него и быстро качает головой.       — Нет-нет, все хорошо! Ты иди, а я пока проверю лошадей, — тараторит он.       — Как скажешь, — улыбается Цинцю, прежде чем последовать за хозяином.       Какой же этот Шан Цинхуа забавный.       Похоже, сегодняшняя ночь будет очень веселой.       Комната оказывается аскетичной — из мебели тут только одна кровать, небольшой стол с парой подушек на полу, ширма и ящик для одежды.       — Шисюн, занимай кровать, я постелю себе матрас, — поспешно предлагает Цинхуа, раскладывая на столе вещи из мешочка цянькун. Цинцю только хмыкает в ответ и присаживается на край кровати — хоть и на его одеждах нет ни пятнышка (в отличие от того же Шан Цинхуа, вечно запачканного чернилами), он точно не собирается ложиться в том же, в чем проходил целый день, так что придется подождать. Он с ленивым интересом наблюдает за суетящимся юношей — не будь тот одет в одежды пика Аньдин, его легко было бы принять за обычного слугу в местной гостинице.       Интересно, он вообще хоть раз пользовался своим мечом по назначению?       Клинок в темно-серых ножнах небрежно лежит на краю стола и того гляди свалится вниз. На нем даже нет подвесов или кисточек — он выглядит максимально невзрачно, под стать своему владельцу. Завидев засохшие пятнышки грязи на ножнах, Шэнь Цинцю невольно морщится — как вообще можно так обращаться со своим личным оружием?       Он как раз открывает рот, чтобы поддеть шиди по этому поводу, как в дверь громко стучат. Шан Цинхуа тут же разворачивается и открывает слугам — те поспешно кланяются заклинателям, прежде чем втащить в комнату огромную лохань, исходящую густыми клубами пара.       — Спасибо, — адепт Аньдин благодарит их теплой улыбкой, на что слуги только кивают и покидают комнату. Вздохнув, юноша поворачивается и тут же сталкивается с внимательным взглядом Цинцю — тот смотрит изучающе, будто ждет чего-то, и Цинхуа невольно дергается и быстро стреляет глазами по сторонам, прежде чем заговорить. — Шисюн Шэнь, прими ванну первым, а я пока напишу отчет о выполнении миссии.       Цинцю приподнимает брови и хмыкает, оглядывая лохань.       Зря ты так, Шан Цинхуа, ой, зря…       — Это так мило с твоей стороны, шидиии, — тянет он с легкой усмешкой и неспешно стягивает с себя плотное ханьфу. Шан Цинхуа же садится за стол и достает из мешочка чистый свиток, плотно запечатанную баночку с чернилами и кисть и, поставив горящую свечу поближе, старательно начинает выводить черты, складывающиеся в ровные ряды иероглифов.       Шэнь Цинцю, мельком посмотревший на написанное, коротко усмехается — похоже, когда небожители наделяли этого парня аккуратностью, она вся ушла в его почерк. Со стороны кажется, что адепт Аньдин полностью уходит в работу, но Цинцю видит, как он напряженно вслушивается в каждый шорох за спиной.       Похоже, пора начинать игру.       Скинув остатки одежды на кровать, Шэнь распускает ленту цвета цин, стягивающую волосы в тугой пучок, и вздыхает с облегчением — голова уже начинала побаливать от неудобной прически. Он медленно обходит стол, почти бесшумно ступая по скрипучему деревянному полу, и изящно опускается в лохань, с наслаждением вытягивая стройные бледные ноги и откидывая голову на край ванны. Горячая вода приятно обволакивает каждый сантиметр кожи, и Цинцю невольно улыбается и выдыхает, прикрывая глаза от удовольствия.       А Шан Цинхуа замирает с кистью в руке, не в силах отвести взгляда от этого завораживающего зрелища. Тушь методично капает на написанное, но юноша не замечает образовавшуюся на листе лужицу — он смотрит на своего шисюна и старается запомнить эту потрясающую сознание картину до последней черточки.       Какой же он красивый…       Если бы я только мог быть сейчас с ним там…       Нет!       Цинхуа трясет головой, не замечая усмешки Шэня и, чертыхнувшись, с тоской смотрит на растекшееся по листу темное пятно. Вздохнув, он сминает испорченный свиток и тянется за новым — придется переписать все еще раз. И ему даже почти удается написать отчет без единой помарки, когда его работу прерывает обманчиво мягкий голос.       — Шиди, ты мне не поможешь?       Рука Шан Цинхуа дергается, и на месте иероглифа расползается уродливое пятно. Проморгавшись, он поднимает округлившиеся глаза на Шэнь Цинцю — тот облокачивается на край лохани, подпирая голову кулаком, и терпеливо ожидает его ответа.       Ему ведь не послышалось? Шэнь Цинцю попросил его помочь? Шэнь Цинцю, который ненавидит чужую помощь, а его лично так вообще предпочитает не замечать?       Сегодня определенно пойдет снег.       — Шан-шиди?       — Ой, да, шисюн, что ты хотел? — Цинхуа тут же приходит в себя и подскакивает на ноги. Не стоит заставлять этого парня ждать.       — Подай мне мыльный корень и масло. Я оставил их на кровати.       — Да, сейчас, — Шан быстро берет нужные бутыли и подходит к лохани.       — Добавь в ванну десять капель масла, — командует Цинцю, не сводя с него взгляда. Цинхуа смотрит на него с удивлением, но ничего не говорит и открывает бутылек. В нос тут же бьет горький запах, и юноша едва удерживается, чтобы не поморщиться.       — Что это? — интересуется он, аккуратно капая масло в ванну.       — Масло полыни.       — Полыни? Зачем оно?       Шэнь презрительно фыркает и едва не закатывает глаза.       — Она помогает от головной боли, при бессоннице, ожогах и воспалениях, способствует повышению иммунитета. Вас на Аньдин не учат отличать травы и знать их свойства? Я думал, раз вы помогаете пику медиков, то должны понимать, с чем вы работаете.       Уши Шан Цинхуа предательски вспыхивают. Он тут же смущается и застывает, не зная, что ответить, но Цинцю лишь великодушно взмахивает рукой.       — Впрочем, неважно. Все равно полынь не так уж часто применяют в медицине.       — Я запомню, — поспешно добавляет Шан Цинхуа. — Спасибо, шисюн Шэнь.       Цинцю приподнимает брови, прежде чем усмехнуться и, протянув ладонь к лицу парня, потрепать его по щеке.       — Какой старательный шиди, — ласково тянет он, и его рука опускается ниже, проходя по шее. Цинхуа застывает, чувствуя, как тонкие пальцы медленно поглаживают бьющуюся под воротником жилку и соскальзывают на плечо, двигаясь нарочито медленно и аккуратно массируя. От каждого касания холодных рук по телу бегут мурашки, но юноша не может и не хочет шевелиться, боясь разбить такой хрупкий момент.       Его никогда в жизни не касались так ласково.       Пальцы Шэнь Цинцю тянутся вперед и мягко обхватывают его плечо, едва ощутимо утягивая вниз, и Шан Цинхуа послушно поддается, слегка склоняясь над шисюном, не сводящим пристального взгляда с его лица.       А потом он чувствует резкую вспышку боли в плече и рывок вперед — мир переворачивается перед глазами, и парень с грохотом и плеском падает в лохань под хохот Цинцю, дернувшего его на себя.       — БЛЯТЬ! — не удерживается от крика Цинхуа. Он силится подняться на руках, но они, как назло, соскальзывают, вдобавок, парень путается в собственных одеяниях, прилипших к телу. — Какого черта?! — возмущается он.       — Мне было скучно, — весело отвечает Цинцю под ним. — А еще… — выражение его лица резко меняется, и он рывком переворачивает Шан Цинхуа на спину и усаживается на его бедра, не давая ему пошевелиться, — я бы хотел закончить наш прошлый разговор, шиди.       — … о чем ты говоришь, шисюн? — растерянно бормочет Цинхуа, мигом теряя всю свою злость. Холодные глаза пронзают его насквозь, они в комнате совершенно одни, и здесь нет ни Лю Цингэ, который точно бы сумел отвлечь Цинцю на себя, ни Юэ Цинъюаня, спасшего его в прошлый раз.       Ему конец.       — Брось эти игры, я знаю, что ты не такой тупой, каким хочешь казаться, — фыркает Шэнь Цинцю. — У тебя есть два пути — или ты рассказываешь, как спасся от того демона, или… рассказываешь, что ты видел в колодце, — хищно добавляет он, с удовольствием наблюдая за тем, как расширяются глаза Шан Цинхуа. — В твоих интересах не врать мне, — его пальцы тянутся к шее юноши и обхватывают ее, готовые в любой момент сжаться на тонкой коже, — я сразу это узнаю, ты должен это понимать. Так что, Шан-шиди? Поговорим по душам?       Цинхуа сглатывает, и Шэнь Цинцю чувствует, как судорожно дергается кадык под его ладонью. Взгляд парня мечется по комнате, он явно пытается придумать очередную глупую отмазку, но Цинцю это совсем не устраивает, и он предупреждающе сдавливает чужое горло.       — Куда ты смотришь, шиди? Здесь нет никого, кроме меня. Тебе никто не поможет, — вкрадчиво шепчет он, склоняясь ниже. — А ударить меня ты не посмеешь, ты не самоубийца.       Шан Цинхуа замирает, стараясь дышать реже и не шевелиться. На бледном лице выступают пятна болезненного румянца, губы слегка подрагивают, в уголках глаз скопились непрошеные слезы, и будь в сердце Шэнь Цинцю хоть капля сострадания, он давно бы уже выпустил его из ванны. Вместо этого он устраивается поудобнее на чужих бедрах и вдруг присвистывает, склоняя голову набок.       — Так-так… я бы пошутил про меч, но и так вижу, что он лежит на столе, — Цинцю тихо смеется. — Ты серьезно, Шан Цинхуа? Впрочем, это многое объясняет. И как, демоны сильно отличаются от людей в постели?       — Нет, все не так! — Цинхуа тут же испуганно дергается, пытаясь приподняться. — То есть, ничего не было, это не то, о чем ты подумал!       — О, правда? А жаль, хорошая могла бы быть причина. Ты совсем не умеешь врать, шиди. Как же ты собирался служить тому демону, если за столько времени так и не придумал достойное оправдание? — с издевательским умилением тянет Цинцю. — Или ты правда думал, что я оставлю тебя в покое? Нет, ты не глупец, ты наивный простак, а это еще хуже, чем быть дураком.       Шан Цинхуа потряхивает от постыдного возбуждения. Он старается держаться изо всех сил, но обнаженный Шэнь Цинцю, властно сидящий на его бедрах и готовый в любой момент применить силу, загоняет его отчаявшийся разум в бездну, не позволяя ему думать ни о чем, кроме чужой гладкой кожи и торжества в чужих сияющих глазах. Все его чувства кричат от опасности и требуют бежать, но юноша не может пошевелиться, скованный страхом и сокровенным желанием, чтобы это не заканчивалось. Шан Цинхуа тошнит от самого себя и своей порочности, но он не может сделать ничего, кроме как смотреть на Шэнь Цинцю и умирать от его холодной красоты и слов, ядом растекающихся по венам.       — Это так забавно, — улыбается адепт Цинцзин, убирая руку с его шеи и неспешно развязывая чужой пояс, — ты такой невзрачный на первый взгляд, а в голове сидят такие коварные демоны. А еще говорят, что это я дьявол во плоти — было бы интересно посмотреть на их лица, если бы они узнали, какие мысли преследуют тебя.       — Шисюн, не надо! — Шан Цинхуа задыхается от жара, и он пытается неловким движением отстранить чужие руки, но Шэнь Цинцю только смеется и ловким движением стягивает его ладони его же поясом и откидывает их за голову юноши.       — Хм, почему же? Я прекрасно… чувствую, что ты этого хочешь. Или я ошибся, и я тебе совсем неприятен? — он разочарованно вздыхает и опускает плечи, и Цинхуа тут же спохватывается и дергается вперед, закидывая связанные руки на шею Цинцю.       — Нет, это не так, шисюн, ты мне не неприятен, наоборот, ты мне…!       Цинцю тут же хохочет, услышав это, и Шан Цинхуа густо заливается краской.       Его провели!       — Какой же ты наивный, Шан Цинхуа, я не могу. Это даже мило в какой-то степени, — он разводит полы чужого ханьфу и оглаживает впалый живот юноши, срывая с его губ неровный вздох. — Ты слишком много врешь и себе, и другим. Приличные заклинатели так не поступают, — он будто бы специально копирует нравоучительный голос главы школы, прежде чем улыбнуться и прошептать ему на ухо, — я научу тебя быть честным, шиди.       Цинхуа коротко вскрикивает, когда на его шее смыкаются острые зубы, и дергается назад, но Шэнь Цинцю крепко прижимает его к краю бадьи, не давая пошевелиться. Он покрывает тонкую кожу поцелуями-укусами, горящими огнем, и Цинхуа тихо всхлипывает и откидывает голову назад, упиваясь слишком яркими ощущениями.       На секунду перед его глазами встает нежная улыбка из видения Шэнь Цинцю из колодца, но Шан Цинхуа трясет головой, отгоняя фальшивый образ.       Потому что этот ядовитый Шэнь Цинцю намного лучше всех его фантазий.       Цинцю смеется ему в ухо и прикусывает покрасневшую мочку.       — Тебе нравится, шиди? Нравятся мои метки на твоем теле? Боги, мы еще толком не начали, а ты уже готов кончить. Какой же ты порочный, Шан Цинхуа.       — Это не так…! — хрипит Цинхуа, и тут же вскрикивает от болезненного укуса в жилку на шее.       — Мы, кажется, договорились не лгать, а ты продолжаешь. Мне что, нужно отрезать твой язык, чтобы ты прекратил врать? Не искушай меня, — вкрадчиво предупреждает Шэнь Цинцю, хватая его за подбородок. — Отвечай честно: тебе нравится?       —… да, — сдавшись, обреченно шепчет Цинхуа, глядя в потемневшие глаза.       — Так-то лучше, — удовлетворенно отмечает Цинцю, отпуская его подбородок, и гладит юношу по щеке. — Хороший мальчик.       Сердце Шан Цинхуа с грохотом падает в бездну от этих издевательски нежных слов.       Шэнь Цинцю тянет руку к его волосам и распускает ленту, держащую тугой пучок, позволяя копне волнистых волос опуститься на плечи Цинхуа.       — А с распущенными волосами ты выглядишь вполне ничего. Интересно, тебе понравится, если я намотаю их на свой кулак, пока буду трахать тебя? Что скажешь, шиди? Проверим?       Шан Цинхуа тут же качает головой и пытается отстраниться назад, но Шэнь Цинцю только смеется и встает, вылезая из лохани. Оглядев парня с ног до головы, он без лишних раздумий поднимает его за связанные запястья и вытаскивает из ванной, кидая на расстеленный на полу матрас. Мокрая одежда тут же облепляет худое тело, и Шан Цинхуа крупно дрожит от холода.       — Ах да, точно, — кивает сам себе Шэнь Цинцю, прежде чем сесть на пол и развязать чужие руки. — Раздевайся.       Цинхуа кое-как стягивает с себя ледяное ханьфу, стараясь не обращать внимания на буквально сканирующий взгляд шисюна, сидящего в нескольких сантиметрах от него. В его голове мелькает предательская мысль: может, стоит убежать, пока не поздно?       Но Цинцю не дает ему обдумать эту идею и снова тянет его вверх, практически толкая на кровать. Шан Цинхуа не успевает прийти в себя от резкого перемещения, как чувствует на своем поясе ледяные руки, стягивающие с него штаны. Они с тихим шлепком приземляются на пол, и юноша замирает — он полностью обнажен перед Шэнь Цинцю. Тот с интересом оглядывает его тело и со смешком разводит руками дрожащие ноги парня. Цинхуа физически ощущает, как горят его щеки и уши, и спешно пытается прикрыть лицо руками.       — Не смей, — тут же шипит Цинцю, дергая его за запястье. — Будешь закрываться, свяжу руки.       Цинхуа сглатывает и цепляется ослабевшими пальцами за старые простыни. Его выгибает от каждого движения ладоней, гладящих его бедра, голова идет кругом от контраста колючего холода и невыносимого жара, и он жалобно хнычет, не в силах молчать. Его багровый от прилившей крови член уже истекает смазкой, и Шан Цинхуа с трудом удерживается, чтобы не прикоснуться к себе.       — Шисюн… — жалобно зовет он, едва не задыхаясь от стыда. Цинцю же неспешно открывает бутыль с ароматным маслом и льет его себе на пальцы, будто бы не замечая мучений шиди.       — Хочешь, чтобы я что-то сделал? — небрежно интересуется он, окидывая его дрожащее тело нарочито безразличным взглядом. Цинхуа боится сорваться на позорный стон, поэтому лишь кусает губы и лихорадочно кивает. Цинцю ухмыляется и склоняется к его лицу до того близко, что Шан чувствует его дыхание на своих губах.       — Проси, — коротко выдыхает Шэнь.       — Шисюн… — Цинхуа едва не плачет, но Цинцю непреклонен — он даже отстраняется назад и разводит руками в стороны.       — Ты должен быть честным в своих желаниях, шиди. Если ты что-то хочешь, ты должен сказать это так, чтобы я понял.       — Шисюн, пожалуйста… — юноша сглатывает и все же срывается на всхлип, — шисюн, возьми меня, пожалуйста…!       — Так-то лучше, — скалится Шэнь и наклоняется вперед, проникая в него двумя пальцами. Парень коротко вскрикивает, ощущая неприятное давление внутри, и едва удерживается, чтобы не свести ноги. Цинцю же успокаивающе гладит его по бедру и медленно растягивает, то и дело разводя пальцы на манер ножниц. Цинхуа тяжело дышит, его живот судорожно дергается при каждом вдохе, ему очень хочется оттолкнуть от себя парня, но тот действует крайне осторожно, а потому Шан пытается дышать глубже и расслабиться. Ему кажется, что длинные пальцы пронзают его насквозь, и он не удерживается от жалобного всхлипа на особенно глубоком толчке. Цинцю вдруг улыбается и слегка сгибает пальцы, нажимая на точку внутри, и Цинхуа буквально подбрасывает от вспышки удовольствия.       — Так ведь лучше, шиди? — тянет Шэнь, повторяя короткое движение, и парень стонет в голос, прогибаясь в спине. Усмехнувшись, Цинцю добавляет еще один палец и начинает растягивать Цинхуа уже смелее, и тот невольно подается бедрами вперед, насаживаясь на его пальцы с тихими вздохами. — Ты должен отвечать, помнишь? — Цинцю склоняется над ним, и его волосы закрывают юноше обзор на комнату. Шан смотрит на его бледное лицо, искаженное кривой улыбкой, и едва не плачет.       Это слишком хорошо, чтобы быть правдой.       — Д-да… мне… хорошо… — сдавленно шепчет он, содрогаясь от каждого движения пальцев в нем — те уже скользят свободно, принося практически невыносимое удовольствие, но так и не доводя до грани. — Шисюн, пожалуйста… я больше не могу…       — Как скажешь, — Цинцю резким движением вынимает пальцы из измученного тела, и Цинхуа разочарованно стонет от внезапной пустоты. Он кое-как фокусирует взгляд на Шэнь Цинцю — тот выливает масло на свой член, и Цинхуа невольно сглатывает.       Он сейчас собирается…?       Цинцю не дает ему додумать эту мысль — холодная ладонь коротко оглаживает внутреннюю сторону его бедра, и Шан Цинхуа послушно разводит ноги, глубоко выдыхая. Шэнь толкается вперед плавным движением, и юноша распахивает глаза от внезапного проникновения в свое тело.       — П-погоди… — он не сдерживается и стонет на всю комнату, ощущая, как его распирает изнутри, даже пытается свести ноги, но, кажется, делает только хуже — Шан Цинхуа не сразу понимает, что скрещивает ноги за чужой спиной, тем самым вжимая в себя Цинцю, заставляя того входить еще глубже. Шэнь сдавленно мычит, прикрывая глаза от удовольствия, и вдруг коротко смеется, оглаживая кончиками пальцев его скулу.       — Какой ты жадный, Шан Цинхуа. Мне нравится твой напор.       Юноша тут же вспыхивает от смущения и упирается ладонями в чужие плечи, пытаясь отстранить весельчака от себя, но Цинцю только хищно улыбается и, перехватив его запястья одной рукой, закидывает их за голову Цинхуа. Тот на автомате дергает руками, но крепкие пальцы сжимаются только сильнее, почти до боли, и Шан Цинхуа морщится от неприятных ощущений.       — И нечего строить такое лицо, мы оба знаем, что тебе это нравится, — ухмыляется Шэнь и медленно толкается вперед, входя практически до упора. Цинхуа едва не плачет от болезненного удовольствия, прошивающего тело, и начинает бездумно насаживаться на чужой член, набирая темп. Тот раз за разом проходится по простате, выбивая из юноши сдавленные стоны и понемногу лишая рассудка. Цинцю хрипло смеется, ускоряясь, и практически вколачивается в парня, прижатого к кровати.       — Мне нравится, как ты сжимаешься вокруг моего члена, шиди… тебе так хорошо, что ты не хочешь меня отпускать? Хочешь, чтобы я вошел еще глубже? — вкрадчиво шепчет он на ухо Цинхуа и толкается на полную длину, входя до упора. Он замирает, наслаждаясь пульсацией разгоряченного тела, а юноша тихо хнычет, изгибаясь на кровати в муках невыносимого жара. По его щеке скатывается одинокая слезинка, и это распаляет Цинцю еще больше. — Хочешь, чтобы я продолжил, Хуа-ди? Или мне остановиться на этом?       Шан Цинхуа крупно вздрагивает и смотрит на него мутными от возбуждения глазами, едва ли соображая, что от него хотят. Для первого раза слишком много ощущений, и он теряется, разрываясь между стыдом и наслаждением; между моралью, требующей прекратить это безобразие, и распаляющим жаром, исходящим от так долго желаемого им человека; между здравым смыслом, кричащим о том, что все это всего лишь игра, и сжигающей дотла любовью, молящей о том, чтобы этот момент длился вечно.       — Еще… — едва слышно бормочет Цинхуа пересохшими губами. — Я хочу тебя, шисюн…       — Как скажешь, Хуа-ди, — он улыбается почти нежно, отпуская чужие руки и обхватывая тонкую талию холодными ладонями. Шан Цинхуа кое-как поднимает дрожащие руки и обхватывает чужую шею, прижимая Цинцю к себе. Шэнь смотрит на него пару секунд, прежде чем отстраниться и снова войти одним толчком, безжалостно втрахивая парня в скрипящую кровать. Цинхуа стонет в голос, прижимаясь к холодному телу, и задыхается от опьяняющего ощущения чужой власти над собой. Пальцы Цинцю сдавливают его талию до багровых синяков, и он практически натягивает юношу на себя, не давая отстраниться ни на сантиметр. Шан Цинхуа бьется в судорогах, жадно хватая сухой воздух обескровленными губами, но Шэнь не дает ему вдохнуть, впиваясь в его рот жадным поцелуем. Холодные пальцы обхватывают его истекающий смазкой член, в голове юноши взрываются фейерверки, и он кончает со сдавленным криком, заглушенным чужими губами. Оргазм почти вышибает из него дух, Шан Цинхуа практически рыдает от каждого толчка в слишком чувствительном теле, а Шэнь Цинцю только распаляется и кусает его губы до крови, лишая спасительного кислорода. Глаза юноши почти закатываются от недостатка воздуха, когда Цинцю наконец отстраняется от его истерзанного рта и с низким рыком изливается в тело парня, впиваясь зубами в бледную шею. Цинхуа кричит, трепыхаясь в чужой хватке и ощущая, как его заполняет горячая сперма. Он чувствует себя таким грязным, таким испорченным, таким порочным…       И одновременно невероятно счастливым.       Шэнь Цинцю неспешно отстраняется, выходя из разгоряченного нутра, и Шан Цинхуа судорожно выдыхает, позволяя себе расслабиться. Все тело ноет от боли, на шее и плечах нет живого места, волосы спутались от метаний по кровати, на руках и бедрах отпечатались синяки, и он искренне боится представлять, как будет выглядеть утром.       Утром…       Цинхуа тут же застывает от ужаса. До него резко доходит, что они сделали. Он переводит взгляд на Шэнь Цинцю — тот неспешно поднимается и движется к лохани. Подхватив полотенце, юноша мочит его в воде и, устроившись на краю кровати, касается влажной тканью его тела. Шан Цинхуа уже готов открыть рот, чтобы возразить, но Цинцю только предупреждающе хмурится, и адепт Аньдин замолкает, терпеливо ожидая, пока его закончат обтирать от пота и спермы. Он продолжает молчать, пока Шэнь обтирается сам, только его сердце колотится, как птица в клетке, в ожидании чего-то неизбежно страшного.       Но ничего не происходит.       Шэнь Цинцю как ни в чем ни бывало укладывается обратно на кровать и, подтянув Шан Цинхуа к своей груди, накрывает их обоих тонким одеялом. Юноша сглатывает, прежде чем поднять взгляд на лицо шисюна. В свете луны его острые черты отчего-то сглаживаются, придавая ему какое-то безмятежное выражение, а холодные нефритовые глаза наполнены спокойствием. Он смотрит на Шан Цинхуа задумчиво и коротко усмехается.       — Я знаю, как ты смог выжить, — замечает Шэнь Цинцю, и эти слова камнем придавливают грудь Цинхуа. — Наши товарищи наверняка бы кричали что-то о порочности связи с демонами… но они не имеют ни малейшего понятия, что такое готовность сделать все ради выживания. Ты совершил глупость, Хуа-ди, — он подцепляет его подбородок пальцами и поднимает вверх, заставляя смотреть в свои глаза, — и мне интересно посмотреть, как ты выпутаешься из этой ситуации.       — Что ты имеешь в виду, шисюн? — тихо спрашивает Цинхуа, сглатывая.       Шэнь Цинцю широко улыбается своей ядовитой улыбкой и хрипло смеется ему в губы.       — Только посмей умереть, мой маленький глупый лжец — и я достану тебя с того света раньше, чем твоя душа успеет переступить границу миров.       И Шан Цинхуа думает, что никогда в жизни не слышал ничего более романтичного, чем эти слова.