***
Наверное, звезды в тот вечер понимают желание юной и совсем еще неопытной Теодоры дословно, но не совсем до конца. Она, уже довольная зрелая женщина, у которой за спиной много лет счастливого брака, сидит сейчас перед койкой так горячо обожаемого мужа. Их руки снова сжаты вместе, теперь уже намного крепче — боятся, что разлучат. Кто угодно — санитарки противные, бегающие туда-сюда, врачи, диктующие рецепты лекарств. Фридрих тогда замечает, что девушка совсем не постарела за эти годы. Сам он — с морщинами, седыми волосами и уже медлительными движениями, не теряет своей очаровательной улыбки, но годы берут свое. Теодора же не видит в зеркале ни одной морщины, когда рассматривает лицо сегодня утром. И ни одного седого волоса. Генетика? Да, наверное, она и есть. Очень удачная генетика, это точно. Выглядеть так в ее то годы — практически невозможное достижение! Те, кто знали возраст девушки, всегда завидовали и наверняка перешептывались друг с другом, обсуждая любой ее неровный волосок. Поседеет скоро, раз из прически выбился. Теодора не обижается, когда вновь видит на себе взгляд медсестры, зашедшей к Фридриху в палату. Фридрих тяжело болен, у него практически нет шансов… Да, ему уже не выбраться. Девушка вечером смотрит в зеркало с надеждой, пытаясь разглядеть хоть какой-то намек на старость, но она по внешности вся та же — юная, неопытная Теодора Эйвери, военная журналистка…***
Фридрих, как и тихо намекали врачи, разговаривая с Эйвери, нацепив на себя маску грусти и скорби (эх, видел бы их Джон!), умер через несколько дней. Ушел тихо, от противной болезни. Теодора плачет, как совсем юная девица, хотя, вообще-то, она и выглядит именно так. Плачет, а когда надоедает, пребывает в полной апатии ко всему, что ее окружает. Машинально делает повседневные действия, проклинает весь мир. Теодора долго не устает плакать. Наконец, выйдя из этого состояния, снова начинает искать признаки старости, удрученно не отмечая ни одного. Сильная генетика, однако. Эйвери, если честно, морально уже тяжело ловить на себе взгляды — разные совсем, но взгляды. Хочется поскорее стать хоть немного похожей на свой возраст. Теодора вскоре встречает Лоуренса, который тоже отмечает ее вечную молодость. Сам он — практически, как и Фридрих, уже постарел. Дальше все воспоминания Эйвери, словно в тумане, в зыбкой дымке горечи и скорби. Автобус, взрыв… тишина. Лоуренс, который лежит на земле. Мертвый.***
Тишина теперь становится вечным спутником Теодоры, начинает пугать в первые же дни. Девушка опять ждет чего-то страшного — если умер Лоуренс, значит, скоро придет новая катастрофа. Но катастрофа не приходит, а Эйвери все еще — молодая девушка, полная сил и уверенности в себе. Мистика, не иначе. Теперь уж точно не генетика. У девушки больше не осталось ни друзей, ни знакомых — все они умерли, а в их глазах была явно видна старость в последние годы жизни. А Теодора осталось. Она уверена, всему виной операция, которую провел Джон после ее «практически смерти». Таинственный врач вытащил ее с того света, позволил дышать полной грудью, опираться на обе ноги, но… не дал постареть. Магическим образом. И теперь она — девушка, которая, по всем подсчетам должна была приблизиться к смерти и упокоиться в земле. Напряжение в обществе нарастает. Теодора меняет личность, подстраивая свою пропажу. Теперь люди из городка, где они счастливо прожили с Фридрихом много лет, будут думать, что девушка умерла. Без тела, непонятно где, но умерла, нашла наконец свой покой. Девушка с такой сильной генетикой с наверняка нелепой смертью… Даже тела не найти, не похоронить нормально. Эйвери уходит в бега — придумывает новое имя, переезжает, опять устраивается на работу журналисткой, но теперь — самой обычной, которой не нужны громкие новости и объявления. Она работает тихо, мирно, не задевая никаких важных тем, снимая маленькую квартирку на окраине города. По словам коллег, у нее нет ни друзей, ни родственников. Бедная, бедная девушка — твердят они в один голос — так тяжело, наверное, такой юной и неопытной — и совсем-совсем одной… И они правы — Теодоре тяжело одной до безумия. Тяжело по вечерам сидеть на старой кухне (и сколько лет назад ее построили, такую до смеха корявую?) и пить дешевый чай, перечитывая свою новую бесмысленную, но очень расхваленную начальником статью. Он даже удивляется, как такая молодая девушка может говорить о таких очевидных фактах и замечаниях таким красивым языком? Будто она уже где-то набралась опыта, хоть в документах и написано, что Эйвери только-только закончила учебу… Теодора в ответ улыбается максимально невинно, пожимает плечами — наверное, у нее просто талант. Шутит. Нервно смеется, когда в кругу новых коллег говорит то же самое. У них у всех настолько одинаковые лица, что плакать хочется. Раньше она всматривалась в людей, стараясь познакомиться с ними, завести разговор — но все это закончилось слишком больно. Годы идут, хоть журналистка и не чувствует их течение, скрыв отчаяние, скорбь и безнадежность за своей записной книжкой, в которой аккуратным почерком написаны черновики некоторых статей. Она путается в именах, представляясь новым людям, путается в названиях городов, покупая билеты на поезд. Путается в чувствах, хотя, наверное, спустя годы вечного одиночества, чувствовать уже разучилась. И вот, она — Одри, новая девушка с новым, но неизвестным прошлым. Берет интервью у человека-тайны, даже не запомнив, чем он так отличился в этом новом городе (а может, даже и стране). Какие-то вопросы, не несущие никакого смысла, размеренно получают свои ответы. Человек-тайна скрыт в тени, напоминая мрачный силуэт статуи. Внезапно он словно вспоминает о чем-то, после недолгого молчания говорит: — Знаете, вы напоминаете мне одну военную журналистку. Кажется, ее звали Теодора Эйвери. И сразу же девушку затягивает в круговорот воспоминаний, которые спустя столько лет становятся только ярче. И чувствуются все больнее и больнее. Да. Именно так ее и звали.