For better or worse

— Что это было, мусор? — в кабинете босса звучит как приговор. Кошмар. «Долгожданный» момент, когда настаёт время отвечать за все свои неловкие слова. Когда там, на битве Неба Занзас раскрывал о себе правду. А Скуало в отчаянии и страхе за него наговорил лишнего. Суперби кое-как стоит на коленях перед столом босса и даже не смотрит на него. То ли стыд, то ли слабо зажившие раны всему виной, но даже голова не поднимается. Она дребезжит уже несколько дней, и вторит этому всё тело. Донельзя слабое сейчас. Луссурия долго ещё провозится для того, чтобы капитан стал прежней крикливой занозой в мягком месте всей Варии. — Просто распиздеть всю мою грёбаную жизнь по всем ушам в округе. Я ещё раз повторяю, — руки Занзаса воспламеняются и сжимаются в кулаки. — К чему это было, Скуало?! Капитан еле заметно вздрагивает: босс пользуется его именем очень редко. Вернее, ещё ни разу не пользовался при нём. И то для того, чтобы внушить страх. Показать, что нынешний разговор будет долгим и суровым. Обычно выясняет с ним такие вещи сам Суперби. Звучит как мерзкая правда то, что он в чём-то снова подвёл своего покровителя. Занзас горит гневом, ощутимо источая смертоносные искры по всей комнате. — Им мало было знать о том, что я — никто? Ну же, скажи, что ты пытался мне доказать тогда?! Пламя ярости как восхищало Скуало, так и продолжает восхищать. Он не может не ликовать, понимая, как силён человек перед ним. Одной рукой Занзас бьёт книжный шкаф, и тот в секунду сгорает дотла. — Занзас… — Суперби пытается говорить, силой игнорируя ужасное состояние босса. Последний раз он выглядел столь плачевно как только покинул ледяную тюрьму. Всё его тело в ожогах, ссадинах, старые шрамы пульсируют жаром и холодом. Видно, как при шагах босса тоже слабо держат ноги. Они оба печально помяты. — Давай же, объясняйся! — грохочет босс и резко бьёт голым кулаком дубовый стол. Скуало сдерживает удивление: дерево идёт трещинами. Но ему бы, чтобы не потерять жизнь и должность капитана, пора бы уже отвечать. Только… Его взгляд устремлён лишь на чужой открывшийся шрам у запястья, длинный, широкий. В нём набирается кровь. Занзас не обращает внимания боль от него только потому, что душевные терзания сильнее. Он унижен, сломлен, откровенно слаб и ранен. Такое положение дел мало того, что непривычно его подчинённым, так ещё и пугает самого босса. До отчаяния. Неужели он, столько сделав, снова проиграл Вонголу? И кому?! Скуало читает его душу, словно книгу. Ему всё в ней понятно: никакие строки текста не обвешаны трёхэтажными символизмами. Есть лишь чистая, самая яркая деталь её сюжета — боль. Она порождает чрезмерный гнев и потому очень опасна. Для самого капитана, уж точно. Но его потрескавшиеся губы вопреки всем рискам говорят правду. — Ты просил рассказать то, что я знаю о тебе. И я сказал. Прямолинейно и остро… Скуало не меняет своих позиций, даже находясь на грани, холодной и скользкой, грани жизни и смерти. Это не шутки. Занзас может убить мечника в любой момент, не колеблясь. Его кулак сжимается так, как если бы душил. Из раны течёт кровь, а ожоги, выходящие почти по всей коже, трескаются, вновь краснея. Скуало встаёт и неловким, медленным шагом преодолевает расстояние между ними, после снова падая на колени. Он так устал сам, даже не знает, от чего больше — от челюстей огромной акулы прямо перед носом или от несправедливости жизни, — что ноги не держат. Одна душа в беспокойных муках мечется круглые сутки, пытаясь рассортировать проблемы на «головняки Скуало» и «воплотившиеся кошмары босса». Ещё она чувствует приближение долгой бури. Они с Занзасом сразу после колыбели не поладили, а теперь их прежнему беззаботному общению можно крикнуть «addio». От последних глубоких травм они вряд ли встанут друг ради друга. Вернее, Скуало бы встал. Он всем сердцем и душой этого желает: вновь услышать о грандиозных планах своего амбициозного лидера, поддержать его и во всём помочь, держа бесконечную верность в сердце, восхититься его целеустремлённостью и душевным пламенем. Сумасшедшим, неугасаемым. Совершенно живым… Сейчас оно будто подёрнуто пеплом. Капитан тянет руку к чужой, чтобы привычно осмотреть и обработать раны — Занзас никому больше не дастся. — Сейчас успокойся, босс, потом убивай меня сколько захочешь, — слабым и охрипшим голосом говорит мечник, не зная наверняка, успокоится ли тот. Но ему не страшно. Перед глазами как цель есть только чужая кровь, да и это почётно в его понимании, умереть, выполняя волю своего Неба. Самое ужасное, чем Скуало может отделаться по уходу — так это травмами. Скорее всего. Занзас яростно хватает со стола пустую бутылку виски за горлышко и замахивается. В его глазах пылает безумие, они направлены прямо на длинные волосы, цвета платины. Стекло кратко проносится в воздухе. И приземляется на пол уже ошмётками, с шумом разбиваясь о голову капитана. Осколки летят во все стороны и скатываются по сгорбленной спине в чёрном варийском кителе. Занзас выкидывает оставшееся в кулаке горлышко следом. Скуало склоняет голову и давит в себе скулёж, ощущая отвратительное пятно крови на затылке и пульсирующий ушиб. Всю эту пьяную боль дополняют отголоски недавнего боя Дождей, голова кружится, и обмотанные вокруг лба бинты наполняются кровью. Это невыносимо, молчать сейчас, стараясь не показывать свою слабость и неосознанно сильно кусать губы. Не дай дон Скуало застонет от боли — падёт в чужих глазах навсегда. Даже когда взор темнеет и кружится, а дыхание выходит ломаным, Суперби упрямо прячет слёзы. Как ужасно, получать такое от самого важного человека в своей жизни. Во всех смыслах, во всех аспектах. Хочется закричать и уйти, кинув несколько ласковых боссу, чтобы больше никогда не возвращаться. Сколько проблем нажил себе Скуало, находясь в Варии ради такого жестокого Неба. Но он всё равно достаёт из кармана медикаменты, притягивая к себе чужую окровавленную руку. — Постой без выкрутасов, — предупреждает Суперби, поднимая голову и заглядывая в алые глаза. Они до сих пор пропитаны злобой. Тёмные зрачки в этом огненном мареве двигаются: осматривают, как кровь выбивается из повязки и течёт у Скуало по лбу. И в таком-то положении мечник ещё качает права? Просто ему не страшен этот гнев. Привычен. Спустя пустую минуту в дело идёт антисептическая жидкость, которой Скуало омывает и обрабатывает глубокий и самый болезненный шрам. Излишне не церемонясь, но делая всё ловко и бережно: ни одна капля многочисленной крови не падает на шёлковый ковёр. Всё это может показаться лишним. Так зачем? В места ожогов он густо втирает травяную мазь, долго исследуя пальцами и так знакомую грубую кожу. Одёргивать себя от любования ей, даже в шрамах, не получается. И не хочется. Почему? Его невидимый из-под чёлки взгляд полон сочувствия и понимания. Скуало не собирается винить босса в происходящем сейчас. Будь он на месте Занзаса, бушевал бы ещё безбожнее. Столько потерь и откровений разом: неожиданный проигрыш, осознание, что задуманное никогда не сможет свершиться. Тупое ощущение, что ты обманут и ничтожен. Разве всё это под силу вытерпеть молча? Капитан просто подвернулся под руку. Так ведь?.. Занзас позволяет намотать на руку слой марлевой повязки, обвивающий запястье и ладонь. Но до сих пор его взгляд и стойка говорят о неистовом гневе. Он стоит, в любой момент готовый к новому удару, но молчит. Успокоить босса сейчас невозможно. Будь тут кто-то кроме Скуало, отправился бы уже к праотцам. Можно ли утверждать, что он занимает особое место в его окружении? Кто знает. Но Суперби предан и отдан Занзасу без остатка. Всем своим чёртовым помышлением! До самой смерти! Влюблённый до страшной зависимости, Скуало никак не может отпустить его руку из двух своих. Делает вид, что до сих пор возится с бинтами, но после вымученно прижимается к ней лбом. К тёплой тыльной стороне ладони, с каким-то странным облегчением выдыхая, пачкая своей кровью только что наложенный бинт. Этим жестом он рискует чрезвычайно сильно. Босс воспринимает этот поток чувств как жалость. И клятву акулы о верности — как чрезвычайную молодую глупость. Здоровой рукой Занзас с силой сжимает его длинные волосы, вороша свежую рану и выбивая из Суперби шипение. — Отхерачь эти патлы, — рычит босс угрожающе и сильно тянет его за пряди в сторону. Скуало не может не накрениться, удерживаясь, чтобы не упасть, одаривая босса таким взглядом, какой он ещё не видел никогда. Там, далеко, на самом дне оловянных радужек вскипают, смешиваются страх, отказ и убеждение. На нетвёрдых ногах Суперби силится встать. Ему приходится сначала опереться на стол и после медленно, хромая, прошагать до двери. Он не говорит ни слова, пока не открывает её и не оказывается на пороге. Поворачивает голову к Занзасу. Его лицо испещрено особыми тёмными шрамами от ярости. Даже удивительно, что он вскипает так внезапно и так сильно. И ждёт ответа, вероятно, согласия. Ему ненавистна та глупая клятва, которая сейчас напоминает о фатальном поражении. Даже после Колыбели первое, на что сорвался босс, так это были отросшие ниже задницы пряди. Он поклялся выжечь их собственными руками. Скуало молчит, теми же глазами пялясь в пустоту и на босса. Они новые, они непокорные, они… донельзя раздражающие. — Ни за что, Занзас, — тихо произносит капитан, и за ним мягко захлопывается дверь. И всё же это отказ. Сегодня и сейчас Суперби хочет сохранить самое ценное, что есть между ними. И впервые в жизни идёт против воли своего босса. Впервые и однажды. Занзас выхватывает пистолет из кармана брюк, и следом оглушающий выстрел пламени попадает в дверь, пробивая на своём пути и стену особняка, и только что скрывшегося за ней Скуало. Кровь на бинтах — последнее, что Занзас видит, касательно этого человека. Скуало служил как мог всё это время, принимая его безбашенные идеи и бесконечно восхищаясь ими, как родными помыслами. А сейчас его босс — его убийца… Даже так, Суперби не против. Клялся ведь в верности, sino alla morte…