For better or worse

Пора бы уже признать, что в мире нет достойного места для слабых. Для людей, чей дух не стремится развиваться, стремиться к высотам и думать. Конкретно в мире с причудами, где есть герои и злодеи есть ещё большая оговорка: зазевался или предпочёл не развивать силу своих способностей — умер. Причём, очень часто позорнейшим образом. Гётен знал это всё как молитву, возносил до своих принципов, даже пророчил это своему окружению. Да, так думал как раз человек. Верил в это и презирал собственные немощи, всячески подавляя их и скрывая далеко за непроницаемыми глазами и холодным нравом. Изничтожал их, с каждым днём всё больше. Даже если понемногу. Апокриф привык расти сильным. Привык таким быть и стремиться к этому. А все свои недостатки исправлять, исправлять или ежедневно превозмогать, чтобы ни за что не показывать их врагу. Он хотел быть сильным. А стал словно лёд. Бесспорно убийственный, твёрдый и четкий в действиях, прекрасный. Но имеющий при этом серьёзные последствия. Ох, если бы этот самый лёд не провалил славную миссию защиты хозяина и статус непобедимой причуды. Если бы не дало слабину хрупкое тело Апокрифа. Тогда… он был бы совершенным. Сильным, самодостаточным. Лучшим, и не только в АРИС. Тогда бы… *** За каждое действие в бою приходится платить. Замерзать и замерзать, становиться из человека — создания плоти и крови, — чем-то ледяным и мёртвым. Обрастать холодной дымкой, которую, со временем, ни одно искусственное тепло не сможет растопить. Искусственное… Да, правда не сможет. Что кипяток, что линия отопления. А вот человек — возможно, Гетен как раз однажды неосознанно подметил такого. Даби когда-то шутил на эту тему: мол, приходи, как только кожа снегом покроется. Что примет с распростёртыми объятиями. Вот уж, с их-то отношениями — вряд ли, думает Гетен. Но приходит. Не прямиком, конечно: он направляется в Лигу. И что же, его кожа правда так холодна, что в некоторых местах сверкает инеем. Даби изумлённо присвистывает, когда видит это. Окидывает замёрзшего парня взглядом снова, с макушки до ног. Гётен не выдерживает его изучающего взгляда, поэтому, торопясь, проходит вглубь помещения. Даже его ботинки шаркают по полу кусками льда, но их он сразу сбрасывает. — Оу, потише в следующий раз. Не то сам станешь сугробом, — хрипло смеётся он. Голубые глаза в тошнотворном полумраке подвала сверкают двумя безумными огоньками. Присутствие Даби здесь выдают лишь они и характерный запах жжёной плоти. Не самый лучший, но уже привычный. Апокриф весь дрожит. Руки, которыми он сжимает накрест плечи, ничем не помогают от холода. Все внутренности будто скручиваются и леденеют в неестественных положениях. От этого ощущения хочется вырвать их и вдохнуть пустоту, охлаждая ею многострадальное тело. Последних сил хватает лишь на то, чтобы удостоить Даби самым колким и раздражённым взглядом, на какой Апокриф только способен. К чему эта фальшивая ненависть? Гётен доходит до старого, но такого нужного сейчас дивана у стены и устало на него валится. На нём, вальяжно раскинувшись, в одной белой безрукавке сидит Даби. Этот небольшой склад — ближайшее и надежнейшее убежище для их злодейской группировки. Несмотря на неудобства, каждого из нового отряда тянет сюда. Правда, все остальные лейтенанты и Шигараки сейчас на работе и на заданиях. Удача? Гётен неосознанно приближается к чужому телу, ведомый идущим от него теплом. Даже нет, жаром. Таким, что можно даже немного обжечься. — Помочь? — предлагает брюнет, разжигая в и так обожжённой ладони яркое пламя. А глаза его так и блещут озорной снисходительностью. Такой трюк работает: у Гётена всё нутро желает приблизиться и погреться, но такое отношение бесит. Что же, язык у него и сейчас безупречно наточен. — Ещё чего, — пренебрежительно. — Как знаешь, — равнодушно пожимает плечами Даби. Впрочем, отчего-то вместе со странным блеском голубых глаз его доброжелательность возвращается. Апокриф не успевает даже возмутиться, а его уже хватают и усаживают к себе на колени, словно ребёнка. Прямо к чертовски горячему телу, к худым, но обжигающим рукам. И это ощущается так… правильно? Он млеет в этот же миг, кажется, долго вздыхая. Пытается даже тянуться руками к чужим. А Даби мягко усмехается его понятной реакции. Гётен очень хочет возмутиться и встать, запустить льдом в нагло улыбающегося Даби. Сделать хоть что-нибудь для себя характерное, в страхе поддаться искушению и расслабиться. Наслаждение долгожданным жаром лишает его возможности двигаться. Это именно то, чего он жаждал каждым промозглым вечером, грея руки о дребезжавший на плите чайник. То, о чём грезил под всеми батареями и литрами воды в ванной. То, чего не мог получить, даже разводя костёр. И сейчас такая сладость делает из него приятное ничто. Даби украдкой замечает это, но колкие шутки не озвучивает. Держится. Ему, кажется, тоже нравится отдавать своё чрезмерное тепло, получая и для себя отдушину — Апокриф холодный. И даже стремительно мокнущая одежда совершенно этому не мешает. Он не отвлекается от своего занятия и греет подвернувшегося под руку Гётена. Хм, греет… Подходящее слово. Только сейчас Даби вспоминает про бутылку, стоящую рядом с ним с самого прихода. — Глянь. Надеюсь, ты устойчив к алкоголю, — Даби держит янтарного цвета виски перед его лицом, а Гётен поплывшими глазами разглядывает крепость и морщится. Сорок. — Эта херня вправду может согреть. Изнутри, конечно. Когда-то свистнул целый склад таких, чтобы взрывать. Попробуешь? Гетен, сказать честно, один-два раза за жизнь пробовал алкоголь. В рот не брал ничего крепче вина. Не любит он это дело, правда. Считает, зачем предаваться состоянию, когда голова кружится, мысли не сходятся, а тело — не слушается простых команд? Сейчас… время для отхода от своих принципов. Ужасно вынужденное и временное. Только потому, что на завтра важной работы не запланировано, а Гётен устал постоянно испытывать холод, мечтая о пожаре. Об огне, чтобы хоть как-то растопить остаточный лёд, пока он окончательно не добрался до души. Даби откупоривает бутылку пальцами. Она вскрыта заранее, но не использована. — Я алкоголь тоже не жалую, он ведь именно распаляет. На такое меня редко тянет, сам знаешь. А вот ты очень даже, — он сначала не договаривает, в доказательство своих слов тычась горячим лицом ему в плечо, — Очень даже приятный. Потому что холодный. Мне нравится. Гетен с трудом удерживается, чтобы очередной раз не растечься, как тающий лёд. Потому что дыхание Даби потрясающе оживляет его онемевшую шею. Рядом кожа так накалена, что отдаёт слезоточивый дымом от пламени. И, как ни странно, но это приятно — Мерзость. — Разговорился? Значит, согреваешься. Даби пододвигает к его губам стеклянное горлышко. От него пахнет спиртом и цитрусом. — Так попробуешь? — всё ещё холодное лицо Гетена не меняется. Он согласно кивает, а Даби слегка наклоняет бутылку. Первый глоток обжигает горло, второй же даётся мягче. И ещё один, и ещё. Вкус, непонятный для новичков, парню неприятен, но так многообещающ. Гётену хочется отстраниться, но он из гордости продолжает пить. А ещё верит, что это может помочь. И через мгновение всё внутри, объятое спиртом, зажигается. У него начинают дрожать руки — хорошо, что Даби сам держит виски, — и обмякают мышцы. По ним струится достаточно тёплая кровь. Немного горячая. В голову алкоголь ударяет сразу, и она медленно становится тяжёлой. Такой тяжёлой, что кружится. Апокриф сам притягивает к себе бутылку и залпом опустошает её ещё грамм на двести. — Помогло? Впрочем, Даби не ждёт ответа. Гётен кажется потерянным и отстранённым от мира, расслабленным и податливым. Щёки наливаются ярко-алым, он полулежит на чужих коленях. Необычно спокойный, разморенный жаром алкоголя и чужой кожи. Оставшийся виски приземляется на верхние ящики. И полностью свободными руками теперь очень удобно убаюкивать мирного, ещё накапливающего злость и недовольство, Гётена. Даби пользуется этим: снаружи Апокриф всё ещё прохладный. Он тоже всегда мечтал о прикосновениях к этому телу. И теперь не сдерживается: жадно впивается пальцами, куда только может достать, залезая под одежду. — Э-эй, — тихо зовёт Гётен. Его дрожащая рука сдерживает чужие своевольные прикосновения. — Давай ты сегодня просто отдохнёшь. Абсолютно всем это требуется, ты же не хочешь потерять силы? — почти уговаривает Даби, поворачивая его лицо к себе. Из последних сил, но Апокриф хмурится. Это упрямство поражает. Даби мысленно даёт себе по лбу. — Почему я должен объяснять такие простые истины? Он ведь теперь сильный. Но тяга к чему-то человеческому никогда не останавливалась, продолжая расти вместе с ним. Хотя бы немного, хотя бы недолго почувствовать абсолютное тепло Гётен полноценно заслуживает. Даби смотрит на него какое-то время. Поплывшие глаза и такое трогательное выражение лица. Прекрасные пятна смущения на бледной коже, поджатые губы. Ему, почему-то, не выдержать такого. И тут можно с уверенностью сказать, что смерть айсберга — чудеснейшее явление, которое Даби когда-либо видел. Внешние льды скрывали, оказывается, обычного человека. Такого же, как и Тодороки Тойя. Таких же людей, как и всё злодейское общество… Гётен засыпает от тепла и нелегкой доли виски спустя минуту. Даби, почти переставший его трогать, аккуратно спускает его на диван и уходит. Выжимать последствия за растаявшим льдом.