Следствие вели… в пионерлагере «Совёнок»

      Как и всегда, стояла прекрасная погода. Палило яркое солнце. Его лучи непременно проникали в салон видавшего виды «Икаруса» и непременно резали мне глаза, как и любому такому же Семёну.       Сидя в жёстком кресле, я хмуро глядел на танец пылинок в душном пространстве. Уже не первую смену я тосковал, ибо за столько лет в «Совёнке» становилось всё тяжелее наслаждаться летом и местным обществом. Ничья компания не скрашивала мои однообразные будни: отношения с пионерками — сплошное разочарование, а другие попаданцы — редкие гости. Душой я стремился домой, где мог бы реализовать весь накопленный опыт. Обновлённое неведомыми силами тело уже противилось бесполезной беготне по лагерю.       Поначалу я верил, что «Совёнок» дарует цель в жизни и осчастливит — мол, я здесь не просто так. И ведь ваш покорный слуга до сих пор слабо, но надеялся на лучшее. Сохранился и доморощенный стоицизм: раз сюда попал, то обязан жить степенно, не теряя достоинства. Но зрело неприятное ощущение, что я в тупике — сомневаюсь, что гости «Совёнка» должны сидеть по уши в рефлексиях сотни смен кряду и понемногу черстветь. Хорошей разрядки, а то и вовсе перезагрузки, увы, не предвиделось.       Никому вокруг нет дела, насколько особенной будет неделя, поэтому я привык отсиживаться в автобусе, а не жариться у ворот лагеря. Но скоро последовало приглашение — знакомый и приевшийся скрежет металла об асфальт. Кто-то вышел меня встречать.       — Не вынуждай девушек вытаскивать тебя силком… — пробормотал я и двинулся на выход. Первой в лагере с «новичком» обычно знакомится Славяна, но, как оказалось, не сегодня.       Выйдя из «Икаруса», я недоверчиво посмотрел вперёд. Между памятниками прохаживался пожилой усатый мужчина. Одетый в белую рубашку с красным галстуком, он щурился, поглядывая на часы, от которых отражались солнечные блики, и почему-то выглядел очень знакомо…       — Семён Персунов, верно? — спросил мужчина, увидев меня. Его звучный и приятный баритон растревожил воздух, словно рябь пошла по стоячей воде.       Я вздрогнул от неожиданности: хоть о моём прибытии в лагере уже знали, точно помню, что никогда не встречал этого человека в «Совёнке»! Но, придя в себя после секундного замешательства, я уверенно ответил:       — Он самый. А с кем имею честь общаться?       Мужчина улыбнулся в усы, подошёл ближе и протянул руку для рукопожатия.       — Меня зовут Леонид Семёнович Каневский, я работаю в этом лагере.       «Это что-то новенькое… и это не может не радовать! Имя на слуху, неужели тот самый актёр?»       Я ответил на рукопожатие нового знакомого и позволил себе улыбнуться. Однако появление такой персоны здесь — донельзя странное событие, даже подозрительное. Я решил схитрить и что-нибудь выведать.       — Рад знакомству! Но я уже бывал в «Совёнке» и знаю почти всех. Как давно вы тут работаете?       — Хороший, даже правильный вопрос! Я побаивался, что вы, товарищ, зная поведение пионеров, о таком никого не расспрашиваете. Впрочем, это уже совсем другая история, — хохотнул Каневский и выразительным жестом пригласил меня в лагерь.       Я был заинтригован, но виду не подал. Сняв пальто, я пошёл вслед за новым знакомым. Разговор продолжил сам Леонид Семёнович.       — Говорят, что отвечать вопросом на вопрос невежливо, однако прежде я должен спросить — много ли смен вы провели здесь? Не видали случайно некой цикличности? Точнее сказать… временной петли.       Моя настороженность испарилась мгновенно. Я понял, что Каневский — такой же попаданец, как и я…       Не удивлюсь, если в тот момент на моём лице сама собой расползлась глупейшая улыбка. Я не мог и помыслить, что моё одиночество в «Совёнке» будет так внезапно нарушено таким интересным человеком.       — Я перестал считать, сколько смен провёл, но, думаю, несколько сотен за плечами есть. А вы? — спросил я, вышагивая по ухоженной дорожке мимо клубов.       — У меня смены по две недели, поэтому выйдет больше года. Я тут обжился, но и сейчас поражаюсь, когда на четыреста десятом автобусе из двадцать первого века раз за разом приезжаю в советский пионерский лагерь. А ещё поразительнее узнавать от Ольги Дмитриевны, встречающей нас с ребятами, что я работаю здесь одновременно и завучем, и завхозом. Не в санаторий, очевидно, попал, но за какие грехи? — поделился Леонид Семёнович, провожая задумчивым взглядом убегавшую к площади Лену и преследовавшую её Ульяну.       — Работаете в администрации? И как вам? — удивлённо поинтересовался я.       — В «Совёнке» разверзся миниатюрный бюрократический ад, — усмехнулся Каневский, — вдобавок крайне разнообразный. Каждую смену я сражаюсь с тоннами волокиты, от которой страдает весь персонал: вожатые, медсестра, физрук, ночной сторож, даже повара!       Я восхищённо хмыкнул. Во всех зданиях администрации, где я побывал, не имелось ничего интересного, как и в тамошних документах. Зато лица на ключевых должностях в лагере везде одни и те же, их имена иногда полезно было использовать в перепалках с вожатой, чересчур надоедавшей в те смены.       — Видать, в лагере всё настолько продумано, что сил вмешиваться в местные дела у меня просто не остаётся! — полушутливо продолжал Леонид Семёнович. — Но считаю, что пионеры имеют право жить своей жизнью, резвиться и помаленьку шалить…       Тем временем мы прошли мимо площади, где Славяна что-то выговаривала неразлучным Алисе с Ульяной, и углубились в ряды домиков.       — Сообщим вожатой о прибытии товарища Персунова, заодно поселим куда-нибудь, — пояснил Каневский. — Многие всю смену как на иголках от соседства с ней, поэтому поищем отдельный дом.       — Спасибо вам! — слегка наигранно выдохнул я. — Докучает Оленька постоянно, хоть я в своё время и не отлынивал от общественных работ.       — Куда уж без этого, — улыбнулся собеседник.       Через несколько минут мы уже общались с Ольгой Дмитриевной, которая возражала против заселения в особом порядке.       — Леонид Семёнович, вы знаете, что у нас больше нет свободных домиков, — настаивала вожатая. — Я не позволю пионеру спать где попало.       — Зато в администрации есть отдельные помещения для отдыха, — спорил Каневский. — В конце концов, можно перенести кровать со склада в мой дом.       — Тогда переносите, что уж поделать. После ужина попросите других юношей вам помочь, если надо, — вздохнула Ольга. — Вы уверены, что Семён вам не помешает?       — Беру его под свою ответственность, — заверил Леонид Семёнович. — Никаких проблем не будет.

***

      — А почему вы меня ждали у ворот и не постеснялись рассказать, что тоже не впервые в лагере? — решил выяснить я, когда мы шли в администрацию.       — Товарищ! Тема весьма интересная, но уж очень объёмная. Как бы мне не хотелось сейчас поболтать, — а я это люблю, — дела не ждут! — ответил Каневский, демонстративно прибавляя шагу. — Если вкратце, то я знаю примерное положение дел и пересекался со знающими людьми — парой-тройкой Семёнов, а также со Славей и Женей из нашего мира. Вырвался ли кто-то домой — не знаю, виделись только по разу, по смене. Куда чаще я общался с всамделишными пионерами… так что, считай, нам сегодня повезло!       — Вот оно что… — протянул я. — Я тоже редко встречаю попаданцев. С ними весело, но иногда лезут и психи, которых еле-еле выгонишь вон. Путешествовать между сменами я ещё не пробовал, хотя знаю о надёжном способе перемещения между лагерями. Вроде как достаточно представить себе объект или человека, благодаря которым лагерь отличается от других, и телепортация приведёт, куда надо.       — Надеюсь, мы сможем проверить, как это работает… — пробормотал Леонид Семёнович.

***

      Когда мы пришли, Каневский завёл меня с парадного входа и проводил в большую комнату, чем-то похожую на конференц-зал. В её центре стоял письменный стол с дисковым телефоном на краешке, а у стен возвышались шкафы, полные пузатых папок и ветхих бумаг. На полках лежало видимо-невидимо всякой всячины: кубки, фотографии, газеты и журналы. Впрочем, беспорядком назвать это сложно — очевидно, что хозяин точно знает, где что лежит.       — Добро пожаловать в мой кабинет. Здесь я работаю, здесь храню все заметки об устройстве и, можно сказать, природе лагеря.       С этими словами мой новый знакомый вытащил из ящика стола увесистую тетрадь с выгравированной надписью «Журнал учёта» и, усевшись в кресло, сделал в ней какие-то записи. Я оживился:       — Как Ваши успехи с исследованием «Совёнка»?       — Знаю не так много, как хотел бы, — признался Леонид Семёнович, собирая документы, в беспорядке лежавшие на столе. — Это местечко изобилует занятными вещицами и явлениями, систематизировать которые я просто не успел. Поэтому мне понадобится твоя помощь — ты ведь стреляный воробей и знаешь о лагере куда больше меня. Обсудим это подробней после ужина, он совсем скоро.       Я не успел вставить ни слова, поскольку Каневский попросил:       — А пока будь другом и постой на улице, пока я разбираюсь с твоим личным делом. Работы немного, значит она немного, но отвлечься не могу.       Я покорно вышел, присел на одну из скамеек поблизости и выдохнул. Восторг впервые за последние годы бил внутри ключом.

***

      Через каких-то двадцать минут мы пришли на склад, где я переоделся в пионерскую форму. Леонид Семёнович прикатил откуда-то из глубин склада кровать и поставил на видном месте. Оставив на ней свои вещи из родного мира, я направился к выходу, где меня уже ждали. Протрубил горн, мы поторопились в столовую… но всё же не успели к началу ужина.       Пока я топтался в хвосте очереди, Каневский выискивал свободные места, но махнул рукой в прямом и переносном смысле и встал со мной у раздачи, сообщив, что придётся сесть с вожатыми. Я не возражал. Получив по порции, я направился к столам, за которыми сидели взрослые, а Леонид Семёнович взял несколько булочек.       — Для рыжих, — подмигнул мне он.       Я оглядел столовую: все знакомые и незнакомые пионеры, как и всегда, на своих местах. Прежде чем я начал есть, Ольга Дмитриевна поднялась и звучно объявила присутствующим о прибытии нового пионера — Семёна Персунова. Я встал, гротескно поклонился своему отряду, насмешив окружающих, и, плюхнувшись на своё место, приступил к еде.

***

      Наевшиеся ребята начали расходиться. Каневский подошёл к Алисе с Ульяной и предложил им булок. Такой широкий жест был принят на ура, и довольные девчонки ушли восвояси.       — Ограбления столовой сегодня не ожидается, — вернувшись, шепнул мне Леонид Семёнович и направился к ещё сидевшим кибернетикам. Кивнув Ольге Дмитриевне и отнеся поднос, я последовал за ним.       Каневский уже ввёл парней в курс дела, они не возражали.       — Поможем, — невозмутимо отвечал Шурик. Когда заметил меня, то представился: — Александр, можно Шурик.       — Сергей, можно Электроник.       — Рад знакомству.       Я пожал кибернетикам руки, и вся наша компания пошла к выходу. Вскоре мы с парнями вынесли со склада кровать и потащили её вслед за Леонидом Семёновичем, который показывал дорогу.

***

      Нас встретил обычный домик с покатой крышей. Налегке зайдя внутрь, я обнаружил, что на том месте, где должна быть одна из кроватей, стоит книжный шкаф. Пока мы с Шуриком оттаскивали его в противоположный угол, Электроник перетащил кровать в дверной проём. Попыхтев там, с помощью Каневского он установил её на нужное место.       — От всей души благодарим за помощь, — со свойственной ему вычурностью отдал должное Леонид Семёнович.       — До завтра! — в один голос попрощались кибернетики и вышли.       — Чай, кофе, газировка, соки, морсы, киселя? — со смехом обратился ко мне Каневский. — Снимай сливки, пока можно, ведь твой сосед фактически управляет лагерем!       — Спасибо, буду чай без сахара, — улыбнулся я.       Через несколько минут я наслаждался вкусом индийского чая. За несколько лет мне действительно полюбились еда и напитки из Советского Союза — видимо, на контрасте со скудным рационом Обломова XXI века. Леонид Семёнович отставил электрический чайник и начал рассказ:       — Сигнал горна знает каждый пионер. Он зовёт отряды на линейку, на сбор, трубит тревогу! Именно поломка радио, проигрывающего этот звук, заставила Шурика пойти за деталями в старый лагерь.       Я удивился такому раскладу и стал слушать внимательнее.       — В тот день на поиски вышли Семён и Лена. Но они плутали по шахтам зря и не смогли отыскать пропавшего товарища. Из окон администрации я увидел ребят на площади — отдыхали у памятника Генде. Неожиданно они услышали… храп! Шурик, самостоятельно покинувший подземелья, заснул прямо на скамье. Горе-спасатели разбудили его, но, похоже, не узнали ничего полезного и разошлись по домам. Я же ушёл на лодочную пристань и задумался. Обычно Шурик уходил за деталями для робота, но в ту смену ему очень хотелось работать на радио: публично давать сводки о погоде и объявлять о событиях в жизни лагеря.       Отпив чаю, Каневский продолжил:       — Я не заметил, как на пристань вышла Лена. Радостно улыбаясь, она села у воды и начала активно рисовать в блокноте. По ней было видно — что-то её очень вдохновило. Мне не хотелось ей мешать, но она меня таки увидела, и мы… замечательно побеседовали. Для меня стало неожиданностью, что девушка в тот вечер восхитилась смелостью Семёна и, как можно догадаться, испытывала к нему привязанность. Нет, даже больше! Впервые в лагере я увидел такую пылкую влюблённость. Она и придала Лене вдохновения. Мы хорошо общались в ту смену, поэтому в день отъезда я увидел у себя в кабинете копию её рисунка. Юноша с девушкой, танцующие у воды. Понимаешь, кто угадывается?       Я понимающе кивнул. Леонид Семёнович тяжело вздохнул и произнёс:       — Эта история до сих пор не даёт мне покоя. В последний день той смены я не поехал с ребятами на автобусе и остался в лагере работать над отчётностью, а к вечеру пошёл проверять домики. В один из них попасть не получилось, но я услышал там голоса. Заглянув в окно, я увидел ссору Семёна с Леной. Вмешаться не успел — Семён вышел, но вот Лена больше не могла скрыть слёз. В тот миг я понял, что не могу оставаться наблюдателем, и побежал, да-да, именно побежал к дому вожатой! Оттуда как раз выходил Семён, и, ясное дело, ему тоже было не по себе. Я потребовал от него загладить свою вину перед Леной и неожиданно добавил: «Докажи свои чувства или же навсегда её потеряешь!». Парень побледнел и рванул к дому своей возлюбленной. Я сильно отстал, а когда остановился в дверях, то застыл от ужаса…       Я догадывался, почему эта история взволновала Каневского, поскольку и сам ощущал напряжение. Нехитрый, но драматичный рассказ зацепил меня и начал вытягивать изнутри непрошеные воспоминания, которые никак не загнать обратно. Застарелая душевная рана заколыхалась и зашевелилась подобно морскому чудовищу, которое пробуждается после многовекового сна…       — Лена пыталась совершить самоубийство. Крови от рваного пореза на руке было много, словно пропорционально её отчаянию. Из последних сил мы донесли девушку в медпункт и, к счастью, успели её спасти. Зашив рану — когда-то мне повезло этому научиться, — и выдав обезболивающее, я оставил пару. Лена плакала, тихо просила прощения у Семёна. Тот сам был в неописуемом шоке и осознавал, что мог её потерять. Через несколько часов мы покинули лагерь, и хочется верить, что судьба была милостива к ребятам. На душе стало легче, когда я увидел обоих в следующем цикле, но забыть обо всём этом я никогда не смогу…       А меня в это время с головой накрыли собственные воспоминания, и казалось, что они принадлежат совсем другому человеку. Больно понимать, что уничтожено всё хорошее, происходившее со мной тогда, что вся радость от жизни и весь оптимизм в один миг погасли по моей же вине. Сегодня я вновь вернулся к тому, что пытался забыть, отчего рухнул на кровать и уставился невидящими глазами в потолок.       — Что с тобой? Ты в порядке? — услышал я далёкий голос.       Казалось, что я пришёл в себя спустя вечность. Чёрный ящик, где хранился отравляющий сердце и разум яд, захлопнулся и вновь затерялся в потаённых уголках затуманенного сознания.       — Однажды я допустил смерть Лены. Она скончалась на моих руках и по моей же глупости. Вряд ли я когда-либо испытывал такие же чувства, как тогда. И хоть я знаю, что всё в «Совёнке» обратимо, заглушать эту боль тяжело до сих пор… — страдальчески пробормотал я.       — Не подумал, что воспримешь это так близко к сердцу, извини… — посочувствовал сидевший рядом Леонид Семёнович и похлопал меня по плечу.       Я выпрямился.       — По крайней мере, я жил здесь достойно. Я не опозорил её память, не омрачил всё хорошее, что происходило, происходит и произойдёт со мной.       Неожиданно для себя я добавил вполголоса:       — Надеюсь, не из-за того, что я устал от рутинной лагерной жизни, но боюсь перемен и неизвестности и не могу представить, что стал бы вести себя как-то по-другому…       После недолгого молчания Каневский предложил:       — Прогуляемся? Иногда я провожу ночные обходы вместо сторожа. Свежий воздух тебе не повредит.       Я согласился, и мы вышли из домика. Уже сгустился сумрак, веяло прохладой. Буквально стало легче дышать.       — Вряд ли тот случай — что-то из ряда вон выходящее, но я завёл этот разговор не со скуки. Думаю, ты и сам замечал, что лагерь не статичен, — начал Леонид Семёнович. — Да, память пионеров стирается, планировка лагеря и ландшафт неизменны, а вот записи в дневниках почему-то сохраняются. Есть и необычные, если можно так выразиться, тенденции. Скажем, физическая форма, благодаря которой наша история получила не самый печальный финал, восприимчива к систематическим изменениям.       — Есть такое, — подметил я. — Каждую смену, когда играю на музыкальных инструментах, я замечаю работу мышечной памяти. Сейчас я куда быстрее могу полноценно зажать струны после тренировки, нежели чем сотню смен назад.       — Именно, — согласился Каневский. — Впрочем, у меня под боком есть наглядные примеры. Может, это для тебя не новость, но тут динамична сама природа. Сейчас сам убедишься.       Мы подошли к зданию клубов. На углу здания, под самой крышей, я заметил крупное осиное гнездо.       — Любопытно…       Я осёкся: Леонид Семёнович достал откуда-то фотографию и показал мне. На ней было запечатлено это же осиное гнездо… выглядевшее значительно меньше.       — Эта фотография сделана две смены назад. У меня всё руки не доходят вытравить ос, хоть никто пока и не жалуется. В какой-нибудь заезд поищу специалистов.       — Очень любопытно, — с глупым видом пробормотал я.       — Идём дальше, — хмыкнул Каневский и повёл меня к пристани.       Вскоре мы пришли, и мой спутник тихо заговорил:       — В пристройке живёт сторож, хотя мне кажется, что этот старый лентяй безбожно дрыхнет, не дождавшись отбоя. Но ты лучше вот на что посмотри.       Леонид Семёнович подвёл меня почти к самой воде и показал на керосиновую лампу у входа в пристройку. На её слабый свет слеталась мошкара…       — Видишь? Никто не обращает внимания на насекомых, а они есть… вдобавок, думаю, размножаются и питаются. Полюбуйся.       Каневский вытянул руку. Меньше чем через минуту на неё уселся комар и начал водить хоботком, словно примериваясь, куда впиться.       — Никогда такого здесь не видел… — ошеломлённо прошептал я.       — Законы природы здесь работают. Как думаешь, сколько ещё таких нюансов в «Совёнке»? Лагерь куда сложнее, чем нам кажется, и я не верю, что мы в какой-то матрице или симуляции, — удовлетворённо проговорил Леонид Семёнович, сгоняя кровососа с руки.       — Но семнадцатилетних пионерок в коротких юбочках быть не должно, а они тут тоже есть, — проворчал я.       — Спрос рождает предложение? Не мои же ровесники сюда обычно попадают, — усмехнулся Каневский. — Но не перебивай. Я вот почему твоей помощи прошу… раз мы тут, то значит, что из «Совёнка» никак не выбраться. Но хорошо ли искали? Я хочу как следует изучить лагерь и выяснить, как он работает. В одиночку не справлюсь, а у тебя и глаз намётан, и опыта больше. Мы узнаем наши возможности и поймём, взаперти мы или нет. Будет нелегко, не всё поплывёт в руки, но попробовать стоит, особенно здесь и сейчас. Готов мне помочь?       — Это уже «Следствие вели…» получается! — Я хлопнул себя по лбу. — Я благодаря этой программе вас здесь узнал.       — А ты думаешь, почему я хочу проверить, ничего ли мы не упустили? Я, хоть и актёр, в расследованиях кое-что понимаю — амплуа обязывает! — подмигнул собеседник. — Вдруг у меня свежий взгляд на проблему? В лагере, конечно, здорово, но сильно задерживаться совсем не хочется. Я уже порядочно соскучился по родным и друзьям.       — Тогда это блестящий план, Леонид Семёнович! Просто потрясный, если я правильно понял!       — Надёжный, шёрт побэри, как швейцарские часы! — заметил Каневский, подпуская в голос акцент, и направился со мной через пролесок обратно в лагерь.       Шагая через площадь, я с облегчением заметил, что она пустовала.       — Болезненные воспоминания вгоняют тебя в тоску, мешают жить? — обеспокоенно поинтересовался Леонид Семёнович.       — Уже нет. Кроме антидепрессантов, которые можно отыскать в медпункте, сам лагерь порой дарует ауру спокойствия и умиротворения.       — Такое есть, спору нет. Но, надеюсь, ты не намекаешь на алкоголь? — посерьёзнел Каневский. — Влияние здешней водки непредсказуемо…       — Отнюдь. Мне не хочется вести себя, как наша дорогая медсестра, когда мне будет угодно культурно отдохнуть, — отшутился я.       — Без громких песен, драк и вытрезвителя? — улыбнулся Леонид Семёнович.       — Именно! Веду здоровый образ жизни, я же образцовый пионер! Тем более если я… мы здесь не просто так.       Вскоре мы пришли обратно в дом. Приведя в порядок постель, я с наслаждением вытянулся в ней после насыщенного дня. Мы обменялись пожеланиями спокойной ночи, и я наконец-то засыпал с улыбкой на лице, зная, что меня ждёт крайне интересная неделя.