мои друзья и прочий цирк с конями

Майонез рычал на дверь весь вчерашний вечер. Прямо шерсть дыбом, хвост под сраку, а я смотрел на этого огромного, ручного до мозга костей по моей вине волка и думал свои дурные мысли. Камин не зажигал, отмалчивался при свечах. Остальной дом спал, причмокивая. Свет мы потушили за ненадобностью ещё перед ужином, ели в саду. Оказывается, он тоже был разрешённой зоной. Что касается света — это просто означало, что никакая полуразумная тварь с инстинктами мотылька не должна была задержаться на остывшем пороге. Но она там была, и я тоже был: на диване, с дневником в руках, фиксировал её присутствие. Было слышно топтание копыт, какие-то охи и ахи. От затаившейся неведомой херни, клубящейся по ту сторону окон, нас отделяли плотно задёрнутые шторы. Майонез, как и любая другая четвероногая животина, порождённая землёй, зрил сквозь эти оконные тряпки. Остаётся лишь гадать, зрила ли бездна на него в ответ. Хочется верить, что да. Пусть лучше на него, чем на меня. Внимание неопознанных сущностей в последнее время не перевариваю. Ближе к рассвету, когда Майонез стал тише, хотя по-прежнему вертелся и держал ухо востро, я выпустил его наружу. Он сидел взаперти с тех самых пор, как появилась табличка — я не знал, распространяются ли ограничения на питомцев или, лучше сказать, на мобов в целом; не знал даже, куда волк кинулся первым делом, потому что сразу зажмурился и захлопнул за ним дверь. Может, если Майонез проживёт достаточно долго, он сделает свой обычный обход по территории; может, побежит по следу того, что его так взволновало. Понимаете, я бы пережил жалобы на очередного скелета, зарытого у нас во дворе. Да даже целую скелето-лошадь прямиком со страницы по соседству с Херобрином; я был готов ко всему, только не к ещё одному такому дежурству. Поэтому я украдкой снял с Майонеза ошейник. На память, если вдруг не увижу его снова: никакой монстр прежде не вызывал у здоровенного увальня такой реакции. Майонез был приучен даже к виду эндерменов — иначе Джейк не прожил бы и недели. Ошейник спрятал в карман штанов, толстовку — в корзину для стирки, она насквозь провоняла едким, холодным потом. Вот смехота: от улик ведь избавляются. Подошли бы ко мне Росер и Листина с серьёзными лицами и спросили: «Слушай, давно твоего Мазика не видно, есть идеи?» А я такой: «Не-а». И бегу перепрятывать ошейник. Нормально? Я любил Майонеза. Возможно, незрело и неумело, но я дал ему имя, и ответственность за это была со мной навсегда. А ещё я любил своих друзей. Листина и Росер могли умирать неограниченное количество раз и снова появляться в своих кроватях, а вот у Майонеза жизнь была одна. Потеряв его, я бы не смог оглянуться через плечо и обнаружить волка живым, пускающим слюни на диван после изматывающего респавна. Он был уникален; я вырастил его из некогда безликой копии, отштампованной миром, и теперь собирался использовать в качестве откупа от него же. Мне нужно было чем-то жертвовать, чтобы нащупать границы угрозы, висящей над головами друзей; я сделал выбор, пока он у меня был. Уверен: они поступили бы так же. Вытолкнули бы лодочника-Джейка прямо под ливень, подожгли пасеку, перекрыли реку. В конце концов, каждому мобу можно найти идентичную до мелочей замену. Игроку — нет. Руководствуясь этим лозунгом, в то утро я впервые понял Росера. Его снисходительный и отупляющий подход к вещам. Свидетелей этому преступлению не было, однако на душе скребли кошки, как когда я разобрал на глазах у жителей голема, единственного защитника деревни, просто из любопытства. Покопался у него в затянутых вьюном внутренностях, прихватил с собой несколько цельных сплавов — жители провожали меня расфокусированными, лишёнными блеска осмысленности взглядами. Они только-только вышли, чтобы вспахать свои огороды. Ночью ими закусили зомби, пока я мирно похрапывал на забаррикадированном чердаке. Росер говорил, что жизнь для них ничего не значит. Смерть — подавно. Всё это лишь предусмотренные события. Стоя тогда в дверях, я потянулся и в последний раз потрепал волка по холке. Заглянул в его раскосые, полные готовности исполнять команды глаза — глаза алгоритма, внимающего и стройного, — и признался себе, что это небольшая цена. Может, даже справедливая: я сам виноват, что решился приручить Майонеза, но не подготовился к тому, что его, возможно, придётся убить. Бессмысленные итерации действий, примитивность, цель — их мне хватает и без него в каждом прожитом дне. Я смогу обойтись без него. Как пить дать. Одной переменной меньше, одной больше. Проще думать: моя воля — его закон. И если я посылаю его на верную гибель, потому что сам боюсь ступить в бездну, так это не трусость, а великая милость — даровать шанс быть моим расходным материалом. Быть полезным. Зря я так о них писал раньше — безобидная мизантропия, бла-бла-бла, ксенофобия. Просто слова на бумаге. Нет, чтобы принимать подобные решения, надо быть готовым вести учёт. Иметь волю, холодную голову и внутренний стержень, способный эту голову во что бы то ни стало удержать. Как бы совесть потом ни грызла. Листина прикончила Джейка не одним ударом. Росер стал психопатом не за один день. Они взяли ответственность. Что-то разбилось. В этом оскудевшем взгляде, отражённом стекляшками с бездонным зрачком — надломилось, треснуло. Я смотрел на Майонеза и видел себя и свои внутренности в разрезе. Видел испуганного мальчика, избивающего гигантского паука, который шипел, плевался ядом и извивался под ударами палки. Таким я был в свой самый первый день игры: беспорядочным, хилым, всеми напуганным. Просто мальчишкой с палкой. Таким я и остался. Мялся, тёрся, чесался, да и забросил ошейник куда-то в сундук под кроватью. Плевать. Сказано же: необходимая жертва. Росер с Листиной не заметят разницы. Зелёная лента всегда терялась в густой нечёсаной шерсти, и только литый именной медальон порой цеплял глаз шальным бликом.

***

Волк вернулся. Он как ни в чём ни бывало скрёб глубокие борозды под дверью на следующий день, весь в мокрой грязи, какой-то странной, подзасохшей белой слизи и налипших на морду травинках. Что за слизь я так и не понял, хотя сопоставил со всеми имеющимися образцами слаймов. Получается, очередной пробел в знаниях, плохо; хорошо только то, что слизь оказалась безвредной и не разъела кожу ни мне, ни хвостатому. Смылась водой. Следующее наблюдение, даже первое по важности: волк выкопал ямы у порога под некий красный плетёный шнурок. Короткий совсем, пара сантиметров в длину и с мой мизинец в толщину, явно отгрызли с боем; на конце шнурка — маленькая пушистая кисточка, подобные на коврах у пустынных жителей встречаются. Странно. Пробежать расстояние до ближайшей пустыни волк за сутки никак не мог. Значит, нехарактерную для биомов шаговой доступности вещь сюда кто-то принёс. Кто-то, блять. Вот и что, спрашивается, снаружи происходит? Не знаю, с какой стороны теперь ждать удара. Не знаю, за что хвататься. Впадать в истерику и рыть бункер бесполезно: даже в доме стало небезопасно с появлением пиздеца (который не утихает настолько, что мы стараемся больше времени проводить в саду). Похоже, надо готовиться к самостоятельной камикадзе-вылазке. Если всё-таки разорвёт за нарушение правил, то пусть лучше меня. Стану наглядным предостережением. А если нет… Успех волка вселяет чуточку надежды, хотя вместе с тем я понимаю: он ничего мне не гарантирует. Ровно как и бездействие. Последняя пара недель превратилась в тошнотворную, бесконечную травлю. Терпеть не могу чувствовать себя букашкой под чьим-то сапогом. Нужно найти способ обмануть этого подвального Бога: что-то с ним и с его правилами не так. Был бы таким уж всемогущим, не играл бы в игры. Я и сам кое-что, сука, умею.