***
Сплошной сумбур. Мне так горько от того, как все же быстро прервались наши отношения. Право, даже не знаю, можно ли назвать отношениями то, что было между нами. В отношениях ведь должна быть открытость, искренность, доверие, не так ли? Отношения это что-то, что длится дольше одного дня. Тогда уже совсем вечерело. Молочный туман заволакивал дорогу. Фар проезжающих машин было практически не видно, но я все равно гнал как сумасшедший. — Не убей нас, — шутливым тоном произнес Майкл, но все же боязливо вжимаясь в обивку сидения. Не помню, что сказал ему тогда на пляже. Какое-то глупое вранье про то, что забыл встретить сестру с поезда. — Получается, ты сегодня не сможешь приехать? — спросил он. И мне внезапно стало так больно от того, как неподдельно грустно прозвучал его голос. Словно я был очень важен, словно даже один вечер проведенный не вместе представляется чем-то ужасным. — Надеюсь, удастся вырваться, — смог улыбнуться. Даже почти искренне. Пальцы до боли в белых костяшках сжали руль, оставляя на кожаном ободке секундные следы полумесяцев. Сердце то заходилось галопом, то будто вовсе не билось. Только сейчас, по прошествии времени, я понимаю, что это, наверное, был последний шанс объясниться. Но собственные мысли как ошалелые от нехватки кислорода рыбы бились в испуганном сознании колючими дряблыми хвостами, мешая трезво думать. Мне стоило подобрать нужные слова, мне нужно было рассказать о своем предательстве. Но я не мог. Мне до последнего глупо, самоуверенно верилось, что удастся все исправить. Я тогда совсем не подумал о том, что у Билла было предостаточно времени, чтобы подготовить все к моему приезду. Как только он обнаружил мой одинокий пиджак ночью в пустой комнате, то понял, что пешка решила играть не по правилам. Все запланированное мероприятие было слишком щепетильное, рискованное… Одна деталь, вышедшая из строя, сломала бы весь слаженный механизм разом. Ему ничего не оставалось, кроме как избавиться от мешающей помехи, коей неожиданно выступил я. Но, повторюсь, тогда об этом совсем не думал. Вернее, обуреваемый то и дело накатывающей паникой, не смог подумать вовремя. — Берти, у тебя точно все хорошо? — спросил Майкл, осторожно дотрагиваясь до моего напряженного плеча. От прикосновения жалко вздрогнул. Не решаясь оборачиваться в его сторону, проговорил: — Да. Не беспокойтесь, пожалуйста. Он, наверняка, мне не поверил. Однако спрашивать дальше не стал. Возможно, его приучили в детстве «не лесть в чужие дела», а, возможно, он немного обиделся на то, как я неожиданно и непонятно почему закрылся. Хотя, казалось бы, буквально пару часов назад нежничал и говорил какой-то влюбленный бред. Если честно, то уже и не особо важно. Такая мелочь, по сравнению с тем, что происходило дальше.***
Не хочется даже описывать. Но если кратко — как только мы въехали в ворота, машину окружила толпа ребят из охраны. На этом моменте стало уже все предельно ясно. Судьба предрешена, дальнейшее развитие событий известно и понятно даже младенцу. Терзающие меня тревога и страх вдруг отступили. Словно одним махом внутри переключили рубильник. Кажется, я лишь подумал о том, что не знал, что охраны так много в доме. Половина лиц мне точно была незнакома. Не знаю даже, зачем тогда об этом думал. Какая разница, знаю их или нет? Видимо, мозг у меня так глупо устроен. Чтоб не допустить истерику, переключается на что-то незначительное, обрубает нормальные человеческие эмоции. Дернув с внешней стороны за ручки, охрана по обе стороны машины распахнула двери. Майкла оттеснили куда-то ближе к дому. А меня с такой силой потащили за шкирку наружу, что я, потеряв равновесие, тупо свалился на землю. Отупело подумал, о том, как же жалко одежду и порванный воротник. За широкими фигурами увидел напуганные черные глаза. Хотя нет. Все же они темно-шоколадные. Просто свет обычно так странно падает… не видно даже зрачки. — Что вы творите?! — вскрикнул Майкл, ловко выворачиваясь из удерживающих его массивных жилистых рук одного из бодигардов. Остальные парни из охраны, видимо, напугались. Уж точно были растеряны. Майкл — фактически наниматель, а Билл начальник. Вот и запутались ребятки, чьему приказу нужно первостепенно следовать. Даже жалко их стало как-то, ей-богу. Рассмеялся бы, да не мог. Горло пересохло. Мне было почти физически больно от того, как Майкл беспокоится обо мне. Как поспешно и заботливо отряхивает пыль с моих рукавов, помогает подняться. — Мистер Джексон, пожалуйста, отойдите, — услышал голос Билла. Он стоял и, надо отдать должное, отлично отыгрывал роль благоразумного дядюшки, говорящего о том, что змеи могут укусить и их не стоит подпускать близко к себе. Все его дряблое мудрое лицо выражало наивысшую степень презрения, когда он взглянул в мою сторону. Браво. Можно на бис, пожалуйста? — Что происходит? Голос Майкла звучал так надломлено и неуверенно… словно артист сомневается в том, что действительно хочет знать ответ. Он сжал мою руку сильнее. Видимо, ища поддержки. Нервно теребил мои безвольные костяшки. — В СМИ проникла ваша персональная информация. Записи разговоров, фотографии. Только один человек находился с вами наедине в те моменты времени. Мне горько говорить об этом, потому что именно я ответственен за то, что пригласил Альберта. Ведь моя сестра так дорожит им и… Билл что-то продолжал говорить, но я уже не слушал. Вообще ничего не слышал. Ни птиц, ни кричащих за высокими воротами фанатов, словно весь мир в один миг кто-то решил выключить. Лишь почувствовал, как, мелко задрожав, теплая рука Майкла выскользнула из моей. Во всей вселенной будто и остались лишь эти призрачные ощущения уходящего тепла и растерянные пустые глаза, глядящие прямо на меня. — У нас остался контракт о неразглашении. Можно привлечь суд, — как сквозь вату различил слова Билл. Мне даже не хотелось заводить концерт о том, что он обещал мне безопасность, что обещал избавиться от контракта. С меня поимели сполна, но и что ж. Мне было все равно. Я чувствовал себя таким безмерно виноватым, каким-то полностью прогнившим изнутри. Наверное, я был бы даже рад наказанию. Словно оно исправило бы ситуацию, словно мне от этого стало бы легче вспоминать взгляд, которым на меня смотрел тогда Майкл. Нет, он не злился, там было что-то другое. А еще слезы. Ненавижу, когда он плачет. — Это поручение мне дал Билл, — выкладываю спокойно и смиренно как на исповеди: — Я виноват, но он опасен для вас. Старайтесь избавляться от таких людей в своем окружении. Вокруг вас слишком много льстецов и вампиров. Я это увидел, оказавшись внутри. — Ложь! Он так говорит, потому что зол, ведь именно я разоблачил его! Хочет и меня на дно потащить. — Я знаю Билла с десяти лет, — прошептал Майкл. Его ощутимо трясло: — Он мне вместо отца. Начинать подобное… Лучше молчи, — оборвался он, обращаясь ко мне, получается, в последний раз: — Надеюсь, тебе хотя бы много заплатили. Меня с силой дернули за локоть назад, видимо, желая вышвырнуть за ворота. Я видел, как выпрямив спину, Майкл отошел к одной парочке бугаев из охраны. Кажется, их звали Мартин и Карл. Кажется, один работал здесь год, а у второго недавно родилась дочь Мари. Шустрая девочка, он показывал мне фотографии, где она бегает с воздушным змеем. Опять же зачем я об этом думал? Не знаю. Наверное, чтобы не замечать, как отчетливо слышны за закрывшейся тяжелой дверью чужие задыхающиеся всхлипы. Как извращенная скрипичная мелодия. Так я и покинул тот дом.***
В последующие недели в СМИ творилась неразбериха. Урвав, желанный кусочек информации о загадочном исполнителе, они раздували любую мелочь до безумных масштабов. Любая неосторожная фраза, любая мелочь превращалась во что-то извращенное, неправильное и выгодное только для них.«Дайана Росс за несколько дней до собственной свадьбы, крутит роман с Чокнутым Джако!» «Джако наркоман! Что об этом думают родственники знаменитости, можно прочитать на десятой странице. Мнения специалистов — на двадцатой». «Кем для Джако является Берти, делающий запись интимных разговоров? Любовник? Тайные, извращенные причуды современных знаменитостей». «Я всегда знала, что он не так прост. В нем чувствуется порочность, — так прокомментировала нашумевшие записи…»
Что-то в этом роде тогда мелькало в таблоидах. Не хочу углубляться. Даже меня, в южном плесневелом бандитском районе, каким-то образом разыскали некоторые журналисты. Они до ночи караулили под дверьми, звали на интервью, на спец-шоу. Конечно, за деньги. И за очень большие порой. Но я отказывался от всего, не давал комментариев, даже из дома лишний раз старался не выходить, чтобы не столкнуться со слепящими вспышками фотокамер.***
Постепенно, спустя, наверное, месяц все это начало забываться. Ну, как сказать… Осадок в сознании людей остался. Теперь при упоминании имени «Майкл Джексон» вспоминались не только музыкальные заслуги на эстраде, но и эти грязные слухи. «Грязные» — такое детское обзывательство на самом деле. Но иначе и не сказать. Действительно как-то ужасно все это грязно было по отношению к нему.***
Майкл не подал на меня в суд. И одним душным жарким утром, в июле, я обнаружил у себя в почте два конверта. Один анонимный от Билла. Он все же выплатил мне обещанную долю, хотя мог этого и не делать. Совесть, наверное, немного замучила. Хотя черт его знает. А второй конверт… второй конверт был от Майкла. И там тоже лежали деньги — зарплата за проработанные дни. Меня тогда это так подкосило… Кажется, именно в тот день я первый раз и заплакал с тех пор. Сидел с этими бумажками и плакал как сопливый провинившийся ребенок, разбивший любимую родительскую вазу. Даже мысли о том, что кредиторы наконец-то отстанут, ни капли не радовала в тот момент.***
Дальше я практически не следил за жизнью Майкла. Слышал, что он все же поехал в турне вместе со своими братьями. Отец, видимо, смог продавить его, наверное, благодаря тому, что репутация и эмоциональное состояние сына оставляли желать лучшего. Это, пожалуй, могло быть единственным объяснением. Туры — всегда тяжелая штука. Майклу был единственный из семьи, кто не нуждался в деньгах. Кажется, он даже объявил тогда, что вся его доля доходов от гастролей будет передана на благотворительность. Ожидаемо, но от этого не менее мило.***
15 октября 1984 Эти гастроли внезапно завершились вчера. Майкл единолично решил, что больше выступать не намерен. На концерте в Лос-Анджелесе под удивленными взглядами братьев и толпы, он сообщил, что это его последнее выступление в составе группы.«Что Майкл должен понять, так это то, что он ниггер. Неважно, как здорово он умеет петь и танцевать. Меня это не волнует. Он одна из мировых мегазвезд, но он все еще мегазвезда ниггер»
***
20 октября 1984 Один странный сон начал преследовать меня в последнее время. Даже когда на дежурстве в Волмарте дремлю, все равно вижу его. Была у меня когда-то знакомая по имени Кармен. Учились в одной школе. Такая душка была. Красивая, заводная… Все её очень любили, но после одной новогодней вечеринки поползли слухи, что всеми обожаемая Кармен шлюха. Ну, что ж. Кажется, даже я поверил этому тогда. Я подумал: «Она такая красивая и улыбчивая, почему бы ей не быть шлюхой». Никаких нравоучений с моей стороны. Меня лишь иногда раздражало то, что, когда про неё начинали говорить, то сразу уточняли «та, которая переспала с семью парнями за вечер». Позднее, встретившись с ней на очередной вечеринке, кажется, это даже был выпускной, я поговорил с ней лично. Вернее, вначале полез без спроса целоваться. Кажется, даже сразу сунул липкую от пролитого пива руку под её красивую юбочку в складку. Я подумал: «Раз она распутна. То ей такое должно нравиться». Но, вопреки моим ожиданиям, она так испугалась… так шарахнулась от меня и заплакала. Я страшно испугался. Спросил: — Что случилось? Она ответила: — Неважно. Если не вдаваться в подробности последовавшего длинного тяжелого разговора… её изнасиловали. Семь парней на той самой новогодней вечернике. Слухи, разлетевшиеся по школе, преподнесли все иначе. Да, пожалуй, она и сама себя считала отчасти виноватой… Я сейчас это понимаю. Тогда в её пьяной несвязанной речи я мало, что смог разобрать. Сказал тоже какую-то ерунду в конце, просто не зная, что следует говорить в таких случаях. А еще извинился, не только за себя будто, а вообще за всю школу… город, людей. Мы сидели вместе на ступеньках, ведущих на балкон кафешки. Огни ночных улиц светили в беззвездное беззаботное небо. Гудящий шум танцующей толпы раздавался за спиной. Она уснула у меня на коленях. Совсем как ребенок, но такая изломанная и уставшая. Спустя время до меня дошел слух, что она покончила с собой, наглотавшись таблеток в начале учебного года в колледже. И теперь мне было так мерзко, чуть ли каждый раз не до слез больно, когда, упоминая её имя, добавляли: «Кармен. Ну, та самая шлюха Кармен, что переспала с семью парнями за вечер. Вспомнил?» Нет, не помню. Так вот, мне в последнее время снился сон. В нем я вновь сидел на холодном бетоне тех самых ступенек, тот же самый легкий ветер трепал мои когда-то длинные волосы. Но в этот раз на моих коленях лежала не Кармен. Там почему-то был Майкл. Вместо светлых волос — темные, вместо желтой блузы — расшитый пайетками концертный пиджак. Его бездонно-мертвые глаза безразлично смотрели на покрытый плесенью навес балкона. И я не мог их узнать. Я привык видеть в их глубине неугасающий огонек жизни, иррациональной детской веселости, которой он мог делиться с окружающими, по крайней мере, делился со мной. — Знаешь… — шепчет он одними губами, заглядывая мне в лицо: — Кажется, они вывихнули мне правую руку. Кажется, я не могу её понять. — Покажите, — говорю зачем-то тоже тихо. Будто нас подслушивают миллионы чужих голодных ушей. Майкл закатывает рукав. При виде буро-красной гематомы морщусь, не в силах сохранять спокойствие, контролировать подступающую панику и гнев. Эти чувства копятся где-то в сердце, но пережимают горло. От этого становится аж больно дышать. — Что если я не смогу больше танцевать? — спрашивает он, задумчиво ведя пальцем вдоль опухшего участка. Там, по краям, кожа содрана. — Все будет хорошо, — говорю и начинаю гладить разметанные мягкие волны волос. Я подбираюсь ближе к чувствительным вискам, затылку, осторожно массирую их. Делаю все предельно аккуратно — так, чтобы не задеть рубец от ожога, так, как любит Майкл. — Поцелуй меня, пожалуйста. Вновь шепот. Я наклоняюсь, но не успеваю дотронуться. Просыпаюсь каждый раз именно в этот момент. Прямо-таки наказание какое-то.***
***
Дневник, который держу сейчас в руках, уже такой увесистый и толстый, страницы у него мятые, широкие теперь. На бечевку закрывается даже плохо…