Wacko Jacko

Нынче я был простужен и, возможно, слишком раздражителен. Пришел новый список для будущего альбома. Хотя это альбомом сложно назвать — сборник хитов. Бранка, которого я уволил позавчера, устроил очень выгодную сделку. Однако теперь надо было искать нового адвоката. Хотелось, по привычке, позвонить Фрэнку, неизменному менеджеру, посовещаться, но и с ним всё кончено: надоело его отцовское покровительство и утомили попытки командовать. Они словно все забыли на кого работают?! Из старого окружения никого не осталось. На самом деле, вообще почти никого не осталось. Единственный человек, которому я мог сейчас доверять — Кэтрин. Однако беда — мама любит всех членов семьи, а те прекрасно знают, какое влияние она на меня имеет. Геффену не хотелось звонить. Я его почти боюсь с последней встречи, но в то же время он умный, толковый человек. Мне кажется, он знает, как стоит вести дела. И слова Бранки о том, что единственная его цель — привязать меня к себе — пустой треп.

***

В комнате душно, в коридоре играет мелодия из полузабытого мультфильма. Слишком большой дом, слишком много пустоты. Даже Дейв уехал. Я откинул бумаги в сторону, куда-то под письменный стол, в кучу другого хлама и мятых пиджаков. Надо было принимать решения, разбирать накопившиеся дела, но сил не было. В то же время отдыхать, веселиться тоже совсем не хотелось. Тишина за дверью, которая воцарялась в паузы, словно густой страшной волной давила в дверь. Пауза — стук, пауза — стук. В какой-то момент ей надоест играться, и она ворвется в спальню, потопит меня в пустой черноте. Мороз пробежал по коже. Я потянулся к ящику — там лежали письма поклонников. Очаровательные рисунки человека, который совсем не похож на меня, признания ему в любви, несколько открыток, совсем залитых слезами. Мне нравилось думать, что где-то есть люди, которые так хорошо думают обо мне, переживают, верят в то, что знают меня. Ветер забарабанил в окна легким стуком дождевых капель. Небо очень быстро стало темно-синим, наползало низкими облаками со стороны холма, где водилось много скорпионов. Телефон зазвонил внезапно и слишком громко. Я дернулся, выронил часть открыток. Кто мог дозвониться в такое позднее время? Не помню, что бы давал кому-то личный номер. Трубка неожиданно приятно ощущалась у виска. Возможно, простуда перешла в легкую температуру. Я лег на бок, прикрыл глаза, вжимаясь щекой в черный прохладный пластик. — Мистер Джексон? — знакомый голос. Мне не хотелось отвечать. Только слушать. И чтоб трубка как можно дольше не нагревалась от дыхания. — Нет. Не угадали. Тишина. Я вдруг испугался, что человек на другом конце провода отключится, и я останусь вновь один на один с той волной, что норовила забраться в дверные щели. — Я лишь хотел извиниться. Но если вы не в настроении, то я… — Как вы достали мой номер? — Когда у нас были приемы, то вы сами дали его. Внутри словно все сжалось. Я не признал Альберта сразу. Память плохая. Через меня проходит слишком много людей. Помнить каждого — нет смысла. Таить обиду — нет столько сил и времени. Однако здесь… вот беда… Во мне будто вспыхнуло все вновь. Я слишком хорошо помнил чужие движения, холодный, уставший взгляд, даже марку и запах любимых сигарет. — Я не обижаюсь. На фотографиях действительно ничего не оказалось. Секундная пауза. Я перевернулся на спину, уставился в потолок, словно там подвешены подсказки. — Почему тогда вы не вышли на связь первый? — Я разве что-то должен? — терпеть не могу разговаривать так с людьми. Собственный голос звучал холодно. На самом же деле я был до ужаса напуган. Мне очень хотелось, чтобы Альберт оказался виноватым. Мне не хотелось сближаться с ним еще больше, думать ночами напролет о том, как мне спокойно и хорошо в его компании. Если не сейчас, то потом он сделает что-то, за что я его возненавижу. Альберт ведь неглупый, он быстро поймет, как сильно я дорожу им и не могу уже отказать ни в чем. А если начнется то же самое, что бесчисленное раз до этого? Он начнет пользоваться мной, тогда я… Мне показалось, что пол и потолок спальни пропали. В коридоре перестала играть музыка, волна ворвалась внезапно. Весь мир будто схлопнулся за окном. Тонкая нить провода, дыхание в трубке — единственное напоминание о том, что это лишь мое внутренне, напуганное, больное от бессонницы воображение. — Вы правы. Никто никому ничего не должен. Но не кажется вам, что боль — это та цена, которую мы платим за смелось любить кого-то? Так вот. Мне лишь хотелось сказать, что мне больно от ваших слов. Но я надеюсь, что у вас все будет хорошо. Я не сразу разобрал смысла слов Альберта. Вслушивался в интонацию — она казалась такой печальной и нежной. Как мелодия колыбельной. Что ж… Кажется, это было признание в любви. Я слышал их сотни, однако в этот раз ощущение было иное. Словно обращаются не к человеку с открыток, а именно ко мне, тому, кто так жалко и глупо сжался на кровати, кто боится зайти дальше своих фантазий о реальной близости. Губы зашевелились, но я не выдавил ни слова. — Повторите, пожалуйста, — учтиво сказал Альберт, как раньше на приемах. Кажется, он немного все же обиделся, стал обычным, строгим Альбертом, умным взрослым, у которого нет времени на глупые сантименты и полуночные звонки. То, чем мы сейчас занимаемся. — Приезжайте, — шепотом. — К вам домой? — Да. Только идите сразу в комнату на втором этаже. Я не могу спуститься сам. — Что-то случилось? — обеспокоенно и вновь непривычно нежно. — Пол немного… всё хорошо. Я закусил нижнюю губу, стараясь поймать ускользающие мысли. — Мне просто хочется увидеть вас.