«Вы снитесь мне три ночи непрерывно,
Довольно, сударь, пытки продолжать
Для той, кому до тошноты противно
О вас хоть раз на дню лукаво вспоминать»,
— из тайных писем придворных дам.
Широко разведенные крылья лопаток пронзительно ныли, чего с довольством требовал закон ушибов о каменные стены. Леголас с шипением повёл плечами, стараясь резко не разжимать кольцо рук: во-первых, не желал заполучить острое растяжение, а во-вторых — отпустить пойманную добычу. Ведь в объятия он поймал… ничего? Эльф разжал ладони. Рассек рукой темноту и насмешливо плотный воздух. Пусто. Зрачки его панически расширились, выявляя из кромешной темноты чёткие контуры тяжело дышащих восьми Хранителей. Девятым, если эльфийский королевич не разучился считать, был он. Неосознанно Леголас тронул неподвижный силуэт слева. Шершавый булыжник. Влажный. Скользкий. Впервые лихолесца натурально замутило. — Где она? Рана где? Мелодичный эльфийский тенор превратился в мертвецки скрипучий хрип. Леголас различил, как в стороне вздоргнули хоббиты и в смехотворно безнадёжном порыве взялись за кинжалы. По глазам больно ударил белоснежный свет, рассеянный искусным навершием Магического Жезла. Митрандир обеспокоенно озирался. Слух эльфа обострился до невозможного: он слышал, как капли холодного пота сползают по лбу Дунадана, как Фродо нервно сжимает кулаки, как за стеной окончательно трескается выкорчеванный дуб… и как разносится над озером яростный плач. — …слышите меня? Легола-ас! Врата-а-а! — Рана перешла на душераздирающий визг. Стены сотряслись от недюжинного удара щупальца, весом не меньше двадцати торговых фунтов. — Маг, открой их! — когда попытка навалиться плечом на каменные двери не принесла успеха, Леголас едва не накинулся на чародея. Внутри пульсировало. Гортань зудела, как от долгого крика, и сжималась окрест взволнованной пробки удушья. — Мы запреты. Если Врата не открыть изнутри, значит, механизм повреждён. — Сучье племя-а! — её голос исказился яростью. Изменился. Даже приглушённый, он показался Леголасу чужим. Злым. — Сделай же что-нибудь! Рана! Она ведь… её убьют, — ладонь эльфа соскользнула. Двери не поддались. Все затихли. Ожидали, затаив дыхание и напрягая слух. Издалека доносился нечеловеческий вопль. Не Раны. Чудовища. Под кожей беспорядочно, боязливо метались мурашки. Братство не могло с уверенностью сказать, что это не пещерные паразиты забрались под одежду. А спустя пару минут Леголас понял: на этот раз затихло всё. Из-за запертых ворот не доносилось ни звука, ни стона. Что-то рухнуло. Не снаружи, не у озера. Даже не в копях, не в глубоких шахтах. Леголас взялся за голову. Каким образом гибель княжны сумела вызвать такое сильное, рвущее на части отчаяние? Когда он успел к ней, этой дрянной, плоховоспитанной грубиянке, привязаться-то? Когда, если не только что? Сэм глухо вскрикнул, выругался, почему-то припоминая всеми известными недобрыми словами крысиный род. Леголас услышал скрежет когтей по камню. — Это не крыса… — Арагорн прищурился в полумраке. Его лицо было белым. Голос ровным. — Куница, — со странным облегчением выдохнул Гэндальф, утёр лицо шляпой и повеселел. В который раз лихолесец задумался о здравости ума старого друга. — Ранки. Её энто куница, слово даю. Хоть зверёныша спасли… а её… бедная девчонка. Ух, ублюдочный подводник, чтоб его в одну дыру все культи зеленые отмудохали, — гном в сердцах бросил на пол топорик. Железный звон заполнил пещеру, куница на полусогнутых прошмыгнула к эльфу, оглушённо прижалась к ногам, заскулив. Леголас медленно — действительность он воспринимал с превеликим трудом — поднял зверя на руки. Куница спрятала голову в его ладонь, кожу защекотала оттопыренная испугом шерсть. — Не вешайте носы раньше времени, друзья, — Гэндальф явственно усмехнулся. Фродо осуждающе покачал головой, его большие глаза сверкали, отражая сияние посоха. — Непростой у Раны зверёныш, а связь меж ними — того сложнее. Дабы лишний раз не путать ваши без того запутанные мысли объясню, по возможности, кратко. Рана с куницею существуют вот уже восьмую сотню лет в единстве душевных состояний. То бишь, захворает зверь — и Рана, вроде как, занеможет. А коль юная княжна в печали пребудет, так и куница вяло у её ног обовьётся. Теперь разумеете, к чему клоню? Доколь животинка её жива-здорова, с Раной, стало быть, ничего не приключается. — Отчего тогда по ту сторону ни звука, сколько-нибудь на живое действо похожего, не доносится? — задребезжал грудной голос гондорца из тьмы коридора. — На чего ума не хватает, на того и слов недостаёт, — кустистые брови волшебника отбросили хмурые тени, выражение лица Гэндальфа в свете жезла стало пренеприятным. Леголас поморщился. В кожу запястья впились загнутые когти. — А нам, господа, следует озаботиться другим — не менее важным — положением. В частности, нашим. Врата заперты, от второго выхода нас отделяют четыре дня пути и бесчисленные лестницы, мосты Кхазад-Дума. Ежели на подступах к Мории нам встретилось эдакое мерзкое существо, то я и предпологать не хочу, какие твари шныряют по закоулкам гномьего города-государства, покорнейше прощу прощения, господин Гимли, — маг заговорил тише. — Потому нам стоит проявить завидную осторожность и скупость на твёрдость голоса. Говоря короче, не болтать лишний раз, уважаемые хоббиты, а коли на разговоры толкает нужда, то пользоваться шёпотом или вообще жестами. Пользы от такого общения не мало: меньше придётся тратить воды. Словом, ни единая вражеская душа в Мории даже догадываться о нашем присутствии не должна. Магический свет потускнел, отбросил на лица товарищей изнемождённые тени, но Гэндальф остался непреклонен — скомандовал подниматься по крутой лестнице. Леголас не сдвинулся с места. Даже не подумал. — Друг мой Леголас, Чёрная Бездна не место для своенравных выходок. Лишний шаг, промедление, и выбраться отсюда тебе не поможет ни вера, ни удача. Поверь мне, бывалому путнику бездорожий и Пустынных земель. — Не без этого, друг мой Арагорн. Ни разу я не сомневался в правдивости твоих наставлений. Дело совершенно в другом, — эльф обернулся к монолиту Врат, голос его обломался. — Я… Он поднял жалобно скрипнувший лук, коснулся тонкой продольной трещины композитного плечика. Мастерский лук. Не подарок, не фамильная реликвия — купленный по своему желанию у эльфийского торговца разнообразнейшим оружием, который, несомненно, за бесценок умыкнул его у окраинного стрельника-затворника, а теперь перепродал втридорога. Как объяснялся оружейный барон, за сбалансированный состав и золотой орнамент рукояти цена по меркам больших городов, взаправду, смешная. Но Леголас не поскупился и на такую роскошь: обратновыгнутый, узкий, манёвренный — склейка вишни и клёна, усиленная вываренными животными жилами при хорошем натяжении давала больше шестидесяти фунтов силы. И его — верного, ни разу не сплоховавшего друга; проверенный в бою лук Леголас позорно предал. Скинул с плеча, не заботясь о том, что он, ударившись о каменные плиты, окажется погребён под осколками булыжников. И за ради чего? Неудавшегося спасения вздорной девицы. — Арагорн, я испугался. По-настоящему испугался за… неё, — Леголас досадливо опустил взгляд, встретился с глазами-бусинками куницы. — Будто она кое-что большее. — Уже давно. Ты бы заметил, не будь ослеплён бессмысленной злобой, — человек казался необоснованно печальным. — Ты можешь отречься от собственных слов, но не от мыслей. Слова рождают раздумья, а раздумья — слова. Я скажу тебе кое-что, а ты поразмысли и, даст Единый, поговоришь с ней, — глубокие глаза следопыта сверкнули, когда тот таинственно склонился и шепотом продолжил. — Ты и есть большее. Для неё. Почему я смею так утверждать? Доказательство беспечно сопит у тебя на руках, — Арагорн небрежно кивнул. — Непростой у Раны зверёныш… На руки абы к кому не пойдёт, хоть трижды её кляни. А на твоих она, представь, готова уснуть мертвым сном. — Смел бы верить, да не верится. С чего ей… — Мысль, Леголас. Мысль требует тишины. Эльф качнул головой, усмехнулся, следуя за Дунаданом. Интересно получается: человек поучает эльфа, а эльф склоняет голову перед мудростью человека. Привычные устои нагло сменяются новшествами, мир переворачивается с ног на голову, а эльдар безмолвно наблюдают, не противятся переменам. Звёздный народ бежит от этих перемен за Море. Леголас отогнал мечты о Благословенном крае, обратился к размышлениям насущным и несколько утешающим. Порыв спасти княжну определённо имел прямо-таки рыцарскую подплёку, что соответствует его благородному титулу принца крови. Мотивы лихолессца оправданы и чисты, его невозможно упрекнуть в какой-либо плрочной связи, кроме как приятельской, с колдуньей, ибо на месте Леголаса любой обладающий нравственным достоинством мужчина поступил бы так же — предпринял сумасбродную, безрезультатную попытку исправить положение девушки, попавшей в беду. С присущей наследнику Лесного короля невозмутимостью эльф замкнул вереницу Хранителей, легко скользя вверх по лестнице. Он был уверен, что усыпить совесть наверняка способны только две вещи: самообман и крепкая выпивка. Леголас ошибся: ни притворство пред самим собой, ни столетний дорвинионский ягодный сбор не заглушат голос внутреннего моралиста. Потому что это был голос чувств, живущих внутри каждого из нас по абсолютно нелогичным законам. Но живущих в парадоксальном постоянстве, ибо их невозможно, как бы ёмко выразился гном Гимли, «вытравить бухлом ни из мозгов, ни из сердца». Леголас не хотел признаваться в этом самому себе, поэтому, дорогой читатель, сохраним в секрете тот очевидный факт, что в принце Лихолесья вновь разросталось неравнодушие к вздорной княжеской особе. Вновь. Куница гибко вывернулась в его руках, спрыгнула на каменный пол, прежде чем эльф успел нагнуться, и зашагала с ним вровень, путаясь между ногами. Леголас несмело улыбнулся. Такая же крутонравная, как хозяйка. Единственное, от чего хочет быть зависимой — от независимости. Леголас повёл головой, будто заломило шею. Его объял туман воспоминаний о событиях, которые никогда не случались, а если случались, то, очевидно, без его вмешательства. Чужие воспоминания, которые разум упорно выдавал за собственные. Эльф уже познакомился с этим чувством, когда беседовал с Митрандиром накануне налёта кребайн в Эрегионе. Или много раньше… На рассвете долина не спала. Он слышал её благодатное весеннее дыхание. Молодые васильки заговорчески перешептывались сквозь наполовину раскрытые головки, будто пересказывали друг другу самые свежие и волнительные сплетни. Пересказывали очередные враки о нём самом, о королевиче Лихолесья, который сонно брёл меж белых шатров сородичей. К своему стыду, заслушавшись перекличку сосенок и лебеды, он окончательно потерялся. Запутался. Потому что всё кругом: начиная с огромного брезентового полотна королевской палаты и заканчивая жухлым кустом мелиссы, неизвестно каким образом проклюнувшейся из-под массивного булыжника — было ненастоящим, иллюзорно ярким, шумным и ароматным. Мелисса прильнула к земле в поклоне, насмешливом и быстром. Эфирно-кислый запах ударил в нос, будто эльф выпил сильнодействующий эликсир, который улучшил его восприятие втрое. Ветер доносил васильковый смех, далёкий и звонкий. Он был похож на эльфийский. Леголас сдавил уши руками. Громко. Осел наземь. Невмоготу. — Она ушла? Лесной король, гордый и равнодушный, встал рядом. В его голосе не нашлось любопытства; он задал ненужный вопрос тем всезнающим тоном, который преследовал все неудачи принца: наигранно сочувственный, поучительный, пророческий. Словно Трандуилу с рождения известны премудрости безграничного мира, в котором им посчастливилось проживать свои жизни. — Нет, — ломко отозвался принц. — Боль останется навечно. На Сарх Эзеллен к ней прибавилась лишь ненависть. Сарх Эзеллен… Впервые он облачил доселе непостяжимое назначение тихого места в красноречивое имя эльфийского кладбища. Такое чужеродное, неправильное. Будто навязанное злодейским шёпотом. Сарх Эзеллен. Это означало одно — Леголас Зеленолист принял их смерть как данность и готов мстить. Мстить по-эльфийски хладнокровно и планомерно. — Рана Карниалтэ раскаялась. Она, говоря обобщённо, не виновна… — Да ты, отец, никак удумал приласкать всякого сирого и убогого? Отчего не скажешь, что и у оркочьих отпрысков, осаждавших Эребор, душа чище, чем у новорожденного щенка? — Не паясничай, сын. Изволь следовать королевской этике и внять гласу справедливости… — Не говори о Карниалтэ, прошу. Не хочу больше слышать об этой приспешнице Смерти. Трандуил обернулся. Бледное лицо тронули золотистые лучи, на мгновение растопили извечный холод льдистых осколков, что служили лесному королю глазами. В его взгляде Леголас прочёл понимание. Не одобряя позиций принца его королевства, Трандуил не желал перечить ему в том, на что сын имел полное право по причине сепарированного разума — самостоятельно выстроенное за долгие лета в слаженную систему традиций и нравов мировоззрение. И за что Леголас безмерно уважал отца, так за его безмолвную поддержку. Ибо отцовское молчание зачастую было искреннее тысячи пустых слов. Вдруг король нахмурился. Его взгляд ухватился за цепочку из белого золота, которую перебирали пальцы сына. — Тебя ранили глубже, чем следовало, — заключил он, поднимая голову и щурясь от огненных всполохов на горизонте. — Ранили колдовством. — Она ранила многих. И осквернила не меньше, — не погружаясь в иносказательные мотивы отцовских речей, Леголас очертил пальцем узор звезды на медальоне. Медальон… им обладала Эль, Эльданире — племянница Эльронда, о чём лихолессец узнал сугубо случайно. А новое известие его вкрай запутало, ведь княжна, с которой он не желал быть связан чем-то помимо Битвы у Одинокой горы, добровольно отдала ему единственное, что хранило в себе частицу её матери. Леголасу стало не по себе, будто он дотронулся до чужого, без спроса взял в свое пользование нечто невероятно ценное и хрупкое и без околичностей разбил это жесточайшим образом. Равным движением он снял медальон, сумасбродно опасаясь, что он вот-вот рассыплется на остренькие черепки. Нет, ему не дозволено носить его, как заправский хозяин. Трепетно хранить, как много лет доселе, — пожалуй. Остановились всего единожды — наскоро перекусить, чтобы с новыми силами продолжить бесконечное шествие во тьме. Надежды не оправдались. Сил не прибавилось, и даже эльф ощутил, как при новом подъёме ноги наливаются расплавленным, мгновенно твердеющим металлом. Однажды — Леголас уже не мог определить, сколько времени прошло с тех пор, как Западные врата заключили Братство в ловушку — он опёрся о влажную стену и с трудом вдохнул. Забеспокоился. Подземелья Кхазад-Дума — совершенно иные сооружения, нежели дворец лесного короля, ведь даже эльфийские темницы не угнетали так сильно, как кромешный мрак Мории. Как безымянные кошмары, разбегающиеся по углам переходов. Как неисправимая духота, из-за которой пришлось нараспашку расстегнуть камзол и ослабить воротник рубахи. Обездвиженный воздух изредка тревожили холодные порывы сквозняка. Определённо, в незримо-далёких стенах имелись окошки, но Леголас не видел ни звёзд, ни луны — он остался наедине с долгой зимней ночью, внушающей сомнения, что утром солнце взойдёт на небосклон. Ночь продолжалась так долго, что, остановившись у развилки и двери в Караульную, лихолесец решил: пошли вторые сутки их вялого шарканья по коридорам подгорного города. Признание мага, что он наотрез отказывается вспомнить верную дорогу, Леголаса нисколько не удивило. Он устал. Все устали. Устали до такой степени, что только переферическая сметливость Арагорна уберегла хоббитов от предательской западни в Караульной, где Хранители осмелелись заночевать. Если, конечно, над Мглистым робко светила луна, а не искрилось солнце. Кусок в горло не лез. В едва живом блеске волшебного посоха Леголас хорошо видел недовольные гримасы спутников — заветренная снедь никого не радовала. Кроме, разве что, куницы: та с упоением заглатывала куски солонины, любезно предложенной Леголасом и премило наклоняла угловатую голову в ожидании вкусностей, которых, к сожалению, у эльфа не нашлось. Когда он протянул зверю жмень сушеной брусники, куница лишь презрительно фыркнула и шмыгнула в темноту. Сердце лихолесца после недолгого затишья бешено подпрыгнуло куда-то к глотке. Он увидел, как юркий хищник крадётся по обрывистому краю ничем не прикрытой дыры колодца в полу гномьей сторожки. Отталкивается и прыгает к скрипучей двери. Послышалась возня, а потом довольный зверёныш завертелся у ног Леголаса, бросая к его ладоням упитанную чешуйницу. В предметной судороге шевельнулось множество лапок. Второй раз эльфа затошнило то ли от мерзости, то ли от излишнего бодрствования. Впрочем, выяснять он не стал, великодушно предоставив кунице весь наловленный ужин и откинувшись спиной на растеленный плащ. Они с Арагорном и Гимли расположились ближе всех к дурманяще-враждебной колодезной ловушке, дабы обезопасить хоббитов, а в особенности Пиппина, изначально проявившего к пропасти подозрительный интерес. Взгляд упёрся в низкий потолок. Звёзд не найти, потому еженочная молитва не принесла ожидаемого блаженства и приятного ощущения наполненности обетованным светом. Лихолесец закрыл глаза. Совсем как человек. Эльф успел подумать, что упускает расчудесную возможность посоветоваться с Митрандиром с глазу на глаз, но сколько-нибудь шевелиться Леголас не желал. Он сподобился машинально отвести руку, чтобы куница удобнее устроилась у него подмышкой, и погрузился в думы не о далёком Западе, а о чем-то более близком, потому тёмном и безобразном. Куница под боком излучала целительное тепло. Против воли мысли эльфа потекли по руслу, смежному со скандальными противоречиями княжны Полуночницы. Где она сейчас? Тепло ли ей вдали от верной куницы? Щёку защекотали волосы. Леголас знал, что это плотная кунья шерсть, ведь зверёнышу разонравилось прежнее положение, но позволил себе вообразить глупую мальчишескую картину, когда княжна склоняется над ним, и крутой рыжий локон скользит по его лицу. Убеждённый, что никто не узнает о маленькой сонной шалости, Леголас приоткрывает глаза и заправляет кудрявую прядь за острое ухо. Девушка остро улыбается, и он почему-то улыбается в ответ. Её лицо гладкое, белое, красивое. Чересчур. Зато глаза знакомые — зелёные, с темной каймой и золотой оборкой у зрачка. Леголасу неприятно, ведь в — так похожих на материнские — глазах он видит неприкрытое желание. Но всякий по-мужски обоснованный стыд исчезает, когда в отражении неестественно расширенных зрачков он замечает собственный азарт. Он знает, что целует врага. Врага, которого помиловал. Тревога охватывает тело вместе с огнём. Не потому что Леголас доподлинно не определился насчёт наличия вероломной жилки у Раны, а потому что за ними кто-то наблюдал. Рана лежала в стороне, на боку, будто парализованная. Левая рука неритмично подрагивала. Те же зелёные глаза искрились под слезливой вуалью. Окровавленнве губы шептали извинения. А на щеках темнела россыпь веснушек. Настоящая Рана. Которую кольцевал огонь. Но, да простят его Силы, как же неинтересна была она настоящая сейчас! — Фу ты, — сморщила безупречный нос та, что с соблазнительной самоуверенностью уселась на него верхом. — Нет в твоих желаниях ничего неприличного, милый эльф, — с придыханием пожурила она. Пламя вспыхнуло повсюду: в её чёрных глазах, где бродили сгорбленные тени; в его чреслах, о которые нахально опиралась бёдрами до умопомрачения изумительная женщина; в груди, терзаемой томными поцелуями другой Раны; пока эльф, забыв о чести и принципах, касался её привлекательных округлостей. — Это же обычный, невинный сон, — другая вновь игриво улыбнулась. Но Леголас не улыбнулся в ответ. Запах горелой кожи не казался ему таким уж выдуманным. Бешено вздымались огненные языки за её спиной, вплетались в рыжую гриву и обжигали белоснежную кожу плечей и груди. Она изгибалась в ореоле похотливого пламени, как истинная приспешница владыки Удуна, и руки её по локоть блестели от крови. Его крови. Ибо когтистые лапы другой вспороли кожу, раздробили кости и зашарили внутри, заскользили… порождая ещё больший жар, плотский и необъяснимый. Вырываясь из жгучего, чадящего жаждой игрищ кокона, Леголас её оттолкнул. И другая взмыла в воздух на двух рваных, как два пиратских полотна, крылах. Изнутри по её жилам потекло искристое железо, образуя калёно-белую сеть под кожей. Из окровавленной руки змеился шипящий о воздух кнут. Бежать пришлось быстро. Но от проклятья Дурина, за сотни зим изучившего каждые лестницу, галерею или мосток, укрыться просто-напросто невозможно. Чутким сном спал огненный монстр, что так непонятно выбрался из безобидного кошмара, растревоженный шумом, который непрестанно содрогал Морию с подачи оголодавших, заметивших их процессию орков. А теперь Подземный Ужас пробудился. И его покой нарушило Братство, когда ослабило бдительность и не предупредило сумасбродных действий Пиппина. Ибо именно он тогда бросил в безразмерную дыру Караульной увесистый булыжник, что забил по каменным стенам колокольным звоном в мертвой тишине. И сейчас эта тишина горела удунским огнём.***
Суматошный побег из шахт Леголас сравнил со спасением из проруби, где он тонул не меньше четырёх дней и ночей. Но вместо ледяной воды он окунался в кипяток, который посмел беззастенчиво ошпарить его руки, шею и грудь поцелуями продолжающих друг друга кошмаров. Другая Рана заявлялась, что называется, без приглашения, проводила с ним длинные ночи, и каждое её появление порождало страстную ненависть, которая не утихала при пробуждении. — Всё так плохо? Сочувственно пробормотал Дунадан на их втором ночевье в жилых пещерах, на верхних ярусах Мории. В блеклом свете, падающем из окошек-бойниц, на манер гномов расположенных самую малость ниже высокого куполообразного потолка, лицо человека казалось вдвое старше. Грубые, вечно напряжённые морщины между бровей и у губ; впалые скулы и грязно щетинистый подбородок; полуприкрытые глаза с темными пятнами под ними. В утренние сумерки, под горным хребтом, в полутьме величие древних королей Запада в нём угасало. Вождь северных племён, закалённый пронизывающими ветрами пустошей и холодом горных склонов, он выглядел обычным усталым путником, который греется у общего костра на тракте и отказывается поведать свое имя, не говоря уже про историю жизни. — Виной тому подземелья Мории, — обронил Леголас, поглощённый наблюдением за совершающимся актом кражи. Куница деловито стащила с Пиппина порядком замызганный шарфик и победно улеглась на него передними лапами. Уже обыденная, приятная глазу картина разогнала огненный морок полусонья. — Сквозняки, плесневелая сырость и скользящие под ногами сколопендры… Лучше местечка для сладких грёз не отыщешь, верно? — Ну-ну, — очень уж плутовато пожал плечами Арагорн, недвузначно опуская взгляд. Леголас как бы ненарочно оттянул край камзола ниже, с завидным безразличием скрывая следы «сладких грёз», насланных не иначе как Чёрной Бездной и одной чрезмерно дерзкой колдуньей. Конечно, лесной житель винил в своём недуге Морию — безмолвные суровые пещеры, чьи отшлифованные стены угнетали его эльфийскую сущность, толкая на тропу противных ему, развратных деяний. Конечно, он винил Рану. Девушку, которая насмешливо сильно похожа на его мать и связь с которой есть оскорбление эльфийского рода, проповедующего целомудрие и благочестие. Леголас теперь злился на неё и пообещал в следующем подобном кошмаре придушить срамницу голыми руками. Однако следующему кошмару не суждено было вступить в полуночные права. Потому что больше Братство не передохнуло. Эльф помнил мучительный треск кибити, осторожную дрожь тетивы, которая праведно опасалась неверной отдачей докончить треснутое древце лука. Страшное наказание! Лучник в битве со сломанным луком! Он разил морийских орков, которые как подземные паразиты, ломились в запертые, каменные двери Летописного чертога, где покоился гном Балин, наречённый Государем Мории, а теперь изломанные, испещрённые ветвистыми трещинами от протяжных и оглушительных ударов лапищ пещерного тролля. Стрелу за стрелой лук выпускал с идеальной точностью, равномерной силой и скоростью, отчего длинные, словно ткацкие иглы, наконечники с легкостью пронзали даже огрубевшую шкуру осадивших их чудищ. И с каждым коротким выдохом сердце Леголаса сжималось в ожидании услышать долгий хруст, разломивший бы оружие на две симметричные доли. Но не зря эльф заплатил за него баснословную цену — лук превзошёл ожидания лихолесца и выдержал бой с достоинством, присущим члену королевской семьи. А потом нагрянул Он. И Леголас забыл о соблазнительных ласках другой Раны, о плачевном состоянии излюбленного оружия, о сжатом стоне Фродо, в чью грудь совсем не вовремя угодило копьё не меньше девяти фунтов в весе. Эльф слышал, как содрогается Чёрная Бездна, охваченная багровым пламенем древнего Ужаса; ощущал, как из глубин поднимается удунский жар, стремившийся пожрать их кожу, обуглить плоть и испепелить кости; понимал, что ни живыми, ни мёртвыми из пещерной ловушки им не выбраться. Потому что огонь не убивает, не пускает кровь, не рубит лихими атаками… Огонь обжигает саму душу, кромсает бесплотное тело, уничтожает право светлого вознесения в Чертоги умерших. Огонь не отпустит своих жертв. Огонь беспощаден. Леголас клял себя за трусость, когда, выбравшись на волю, бегло осматривал тяжело дышащего, абсолютно отрешённого Хранителя Кольца, под мифриловой кольчугой которого расползался фиолетово-черный синяк. Клял себя за то, что не успел, смалодушничал, поддался зову спасения, оставив старого друга-волшебника погибать под кнутом непобедимого балрога. Наверняка общими усилиями они бы спаслись. Отвлекли отродье Тьмы и Огня. Укрылись. Сдюжили. Но маг пал. Исчез вслед за Раной, княжной Полуночницей. Из оцепенения Хранителей вырвал неровный тоскливый вой. Куница сидела на тёмном камне — пыльная, с обугленным хвостом — и пронзительно кричала. Эхом её плач звенел в ущелье, возвещая о гибели Митрандира, Серого Странника. С усилием Леголас переставил отяжелевшие ноги, неуклюже проваливаясь в каждую щель горной насыпи. Коснулся было всклоченной шерсти узкой спинки, но зверёныш, глухо заскулив, рванулся прочь и принялся зализывать ожоги. По треугольной морде катились звериные слёзы. Неожиданно эльф подумал, что будь на её месте Рана и взбреди ему в голову подойти к ней, то гордая княжна поступила бы точно так же. А потом понял, что будь на её месте Рана, он бы, без сомнений, подошёл к ней. — Пора уходить, — твёрдо сказал Арагорн, в последний раз взмахивая Андрилом в сторону лежащих позади Восточных Врат. — До безопасной обители не меньше дня, — человек цепко оглядел измученных хоббитов, — а то и больше, пути. Солнце не на руку нам клонится к закату. А к ночи не останется в долине Черноречья ни единого камешка, под который бы не заглянули голодные, обозлённые орки, жаждущие испить нашей крови. — Скрестим мечи, что остаётся, — скупо отозвался Боромир, отирая грязное лицо ладонью. — Отомстим орочьей погани, затолкаем сталь им так глубоко в глотки, что острие с другого конца покажется! Месть — обозленный хищник? Нет, друг мой Боромир, месть — это жертва. Всегда. — И положим жизни всех детей Илуватара на жертвенный алтарь? Нам не пережить эту ночь, — Леголас невзначай покосился на равнодушного к звучащим словам Фродо. — Эти твари не дадут нам выбраться из долины Келед-Зарам. Нашпигуют копиями, подрежут ноги, вырвут глаза и сожрут с потрохами и всеми причиндалами и даже не подавятся! И чего ж мы добьёмся? А? Рановато мы тогда Гэндальфа похоронили! И отпевательных почестей ненадобно! Сейчас вслед за ним все ввосьмером отправимся! Гном ревел разъярённым кабаном. Его бас срывался от боли бесчисленных потерь. Несколько изумлённый поддержкой гнома, лихолесец сжал его широкое плечо ладонью. Гимли благоразумно скинул её, пригрозив спутнику окровавленной секирой, но положения своего не поменял: остался подле эльфа и прожигал подвижными глазами сурового воина Гондора. — В двух часах отсюда спрятано ещё одно относительно спокойное убежище, — продолжил Арагорн, будто вовсе не вникал в перебранку. — Какое убежище? — переспросил Пиппин, затяжно шмыгнув. — Такое, где границы охраняются по-колдовскому и где приласкают теплом и горячим сбитнем усталого путешественника, но где отнюдь не рады чужакам, — человек тяжело вздохнул. — Дом нашей юной княжны. Райминарда. — А разве ж тамошние охотники не окрысятся на нас за то, что мы погубили их горячо любимую княжну? Эльф мягко воззрился на Боромира, принимая его сущность в качестве фигуры крайне неоднозначной. Ибо то, что доблестный и самолюбивый гондорец по-товарищески воспримет обстоятельства пропажи Раны на всеобщий счет, Леголас предпологал в последнюю очередь. — Иного пути нет, — проговорил Дунадан устало, но категорично. — Поддаться отчаянию, слабости, страху, други мои, мы права не имеем, ибо были избраны для великой цели. Тоска, гложащая вас, скорее погубит, чем придаст сил. А значит, у нас нет прав ей потакать, — человек отыскал взглядом незримую тропу, идущую строго на восток меж двух скалистых столбов. — Вперёд! В Райминарду.***
— Потерять в этих лесах бдительность сравнимо со смертью, — предупредил Арагорн с наступлением сумерек. Хранители не стали вслух расстраивать нового предводителя, что вместе с бдительностью они давно потеряли волю к победе и веру в успех. Чуткий следопыт и так видел это по глазам. — Княжна потрудилась на славу, — он заметил очередную колдовскую метку и направился в обход. — Когда я пожаловал сюда впервые, ловушек встретил вдвое меньше. А ведь мы ещё не добрались до Чаровника. — Страж местный? — пробасил Гимли. — Туман. Леголас вопросительно взглянул на человека. Загадочные толкования уж точно не прибавляли ясности положению, в которое их завела ведьминская тропа. — Насколько мне известно, в лихолесском воздухе витает похожий дурман. Тяжёлый и отравляющий, он путает мысли, а этот — порождает несуществующее. Оставляет один на один с истинным страхом… Мой совет покажется вам донельзя простым: не верьте злоущениям своего Чаровника. — Кем он может стать? — промямлил чумной после бойни в Летописном чертоге Сэм. — Всем, чем угодно. Леголас не услышал шагов. Сначала из елового, окоченевшего мрака показалась мягкая улыбка. Затем светлое конопатое лицо и копна рыжих волос, собранных серебряным обручем. В зелёном платье, похожем на лихолесское, она была очень красива. Куница с тяфканьем кружилась у её ног. — Но ты осталась по ту сторону Мглистых гор, — в немом ожидании эльф не сводил с неё глаз. — Да. В плену подводного монстра, — с обидой потупилась княжна. — Из которого вы не потрудились меня спасти. Благо милостивый владыка Ульмо не потерял ко мне благосклония. — Врата захлопнулись… — Я знаю, — никогда ещё Рана не улыбалась так часто, но от её неясной улыбки становилось тепло и свободно. Леголас улыбнулся в ответ. И на этот раз понял почему. — Мы… — эльф оглянулся. За его спиной безмолвно выросли хмурые сосны, укрывающие за собой молодую лиственницу. Он остался один на один с… ней. Ненастоящей. — Почему ты? — горько выдохнул Леголас. Разумеется, она была невероятно красива. Потому что придумана. — Я же тебя не боюсь. — Ты ведь уже понял, — её рука невесомо коснулась щеки. На левом запястье дрожала цепочка браслета с листьями-подвесками. — Просто не хочешь признать. Как всегда, страшишься бесчестия, милый принц. Ты в западне. Сперва ведешься на желаемое, а после, — она замерла близко-близко, — становишься жертвой ужасного… — Но ты не моё желание, — эльф тронул крутой рыжий локон, упавший ей на глаза. Он вспомнил резкий запах мелиссы. — Ты не хозяин своих желаний, — девушка опустила голову, и голос её обрёл мелодичную нежность, — дитя. — Что? — безголосо выдавил сын Лесного короля. Потому что прочь от него уходила не княжна, а королева. Королева Лихолесья. Королева Лаиринэль. — Рад, что ты ещё помнишь, как зовут твою мать, и мысли твои не напрочь забиты той… распутницей, — холодный и неприступный, как ледники Фородвайта, Трандуил привлёк жену. Буйно покружившись, она укоризненно сжала его напряженное предплечье. — Не Рана мне виделась в глубинах Мории, — рассержено прошипел Леголас. — Однако разум твой ей подчинить удалось спустя месяц, не больше. — К чему твои упрёки, отец? — взгляд младшего эльфа помрачнел, в нём разбушевалась гроза. — Возможно, я наконец нашёл то, что так долго искал? — Ты отыскал лишь стыд и позор нашему роду! Леголас отступил. Зелёные, с золотой каймой глаза матери печально потухли. Гордо распрямив плечи, она встала за спину своего короля и не произнесла с тех пор ни единого слова. Принц за краткое мгновение уразумел, что случись такой спор по-настоящему, мать приняла бы его сторону. И сторону Раны. Потому что против её одной ополчился весь мир. — Чем она подорвала твоё былое доверие? Ты её защищал, отец, звщищал от меня! Что она сотворила, если ты нарушил дружеское обязательство перед лордом Эльрондом покровительстовать этой девице. — Доселе ничем. Но Багровый Луч распаляется, — голубые жестокие глаза Трандуила сверкнули. Лаиринэль за его плечом побледнела. — Ты готов связать жизнь с вестником войны, сын? С ребёнком самой Смерти? Леголас не нашёл ответа. Потерянный для самого себя, эльф смотрел на медленно увядающую мать. Лаиринэль угасала. Навсегда. — В этом беда, сын, — стальной и отчитывающий голос отца вдруг смягчился. — Её сущность для тебя — загадка. Она для тебя и враг, и друг. Но на войне двойным, полупрозрачным границам нет места. Ты погубишь себя и погубишь её, игрок на струнах чужих душ. Эльф не слушал. Он неотрывно следил, как на месте королевы появляется величественная, не менее горделивая рысь. Как массивная лапа цепляет алый отцовский плащ, и тот, вихрем срываясь в воздушный пляс, рассыпается круговоротом осенних листьев, в котором высокая фигура отца исчезает. Леголас облегчённо вздохнул. Навеянный Чаровником, разговор с Лесным королём, как и бесчисленное количество раз до этого, дался с превеликим трудом и истратил львиную долю терпения и выдержки. Рысь смекалисто дёрнула чёрными кисточками ушей. Эльф заметил, будто вместо глаз у неё сияют две звезды, а шерсть искрится белоснежной лунной пылью. — Ну здравствуй, Чаровница. Рысь озлобленно зарычала и, взрыв когтями хвойную насыпь, бросилась через можжевелую поросль к известной ей одной цели. И Леголас, долго не думая, решил, что его цель лежит в том же направлении. Арагорн появился на пути бессовестным образом неожиданно. Лихолессец не без эльфийской лёгкости отскочил от ничего не подозревающего человека и похабно акробатским способом перекувыркнулся. — Друг Леголас, не серчай, но для придворного шута тебе явно недостаёт грации. Лихолессец тут же пожалел, что уберёг Дунадана от болезненного столкновения. — За ней, — только и выдохнул эльф, упуская из виду темный кончик короткого хвоста. — Обожди, — Арагорн требовательно рванул его за плечо. — Она наш провожатый. Без неё из Чаровника не выбраться. Смотри. К ним на плешивую темень холма выбрался Гимли, неистово размахивая секирой. — Чтоб я ещё хоть раз! Плуты, прощелыги! Щипцами б им причинное место отчекрыжить! Продать столько отменного товару да за барыш никчёмный. Вернусь в Эребор, каждого перетр… Вы чего глаза выкатили, ротозеи королобые? Высохнут сейчас, слово помяните, — до того насупился гном, что пышные брови его сплелись воедино с косматой бородой. Его бурчание про «глуподрылых торгашей и сделки два к трём» слилось с потусторонним шёпотом Чаровника. Следом рысь вытолкнула Мерри. Лицо у него было в крайней степени несчастное и потерянное. Пыхтя, как медный чайник, к Арагорну подбежал взмыленный Сэм. Через минуту другую их звёздная провожатая вывела из рябинника Фродо, подталкивая хоббита холодным носом в шею. С криком и отборными гномьими ругательствами на бугор взобрался Пиппин, тотчас огретый по ушам тяжёлой ладонью Арагорна «за лишний шум». Гимли совершенно случайно и во всём объёме случайности больно наступил следопыту на ногу, одобрительно поглядывая на младшего хоббита. Последним из терновых зарослей выбрался Боромир. Серый взгляд гондорца сравнялся с грозовым небом по угрюмости и скрытой угрозе. С неотёсанной грубостью он прожигал натянутого, как струна, в ожидании нападения Дунадана. Долго бездействовать не пришлось. Выструганная коричневая стрела вонзилась в каких-то двух футах от босых ступней Сэма. Ушко выкрашено зверобойно-жёлтым. Предупредительная. — Тиха-а! — взревел тот самый рябинник, откуда рысь выволокла Бэггинса. — Сколько их? Девять? — Восемь, — просипела пузатая пихта. — Девять без одного… Отставить луки! Разойтись с позиций. Где гонца носит? Отправь весть. Без умолку раздавая приказы, из засады показался человек в плечах едва не шире Боромира и, встряхнув затекшие ноги, широко развёл руки. — Здравия дорогим гостям! Мы вас, милсдари, признаться, заждались. — Оно и видно, — плюнул румяный со страху садовник Гэмджи. Командир в охотничьей одёжке и тёмном гамбезоне на кованых крючках, делающим человека в разы массивнее, гортанно расхохотался. Леголас не мог не признать, что для такого большого и громкого существа тот отлично справился с учинением неожиданной облавы. — Не серчай, мальчик. Дело привычки, — он удивительно мягко шагнул к застывшей статуей рыси. — Долой чары, — только и сказал командир в охотничьей одёжке. Душный сумрак Чаровника единой волной паразитов и прочего сора нахлынул на звёздного проводника, впиваясь в искристую шерсть, заливая глаза-огоньки. Точно намокая, рысь темнела и гасла, и когда взглянула на Братство в последний раз, глазницы ее оказались пусты. Как у призрачных гончих. И дымный силуэт кошки, махнув тем отростком, что раньше имел вид хвоста, растворился в ночи. На Братство обрушились звёзды. Пелена чужаков перед глазами исчезла вместе с рысью, и лес преобразился: сладко зашумел, потягиваясь во сне; заиграл лунно-серыми бликами на траве; защекотал носы свежим природным ароматом. Невдалеке плескался ручей. Стрекотали сверчки. — Серп нынче тёмный, — присвистнул командир, запрокинув голову к небосводу. — Никак дождь завтра польёт. На оголённом возвышении, где призрачная рысь воссоединила Хранителей, выросла бревенчатая хата, мигающая приветственно-жёлтым светом из настежь открытых окошек. Охотники, всецело надеясь на защиту пограничными чарами, проявляли пагубную неосторожность, по причинам долгого и опасного путешествия слишком заметную для пришельцев. Высказаться лихолесский принц не успел — командир в охотничьей одёжке хлестко хлопнул Арагорна по плечу и, по-братски приобняв, повёл в хижину. Дунадан с воодушевлением в усталых жестах одобрительно махнул Братству рукой. Всё завертелось, словно от дюжего удара по голове. Пограничники, не думая удерживать развязанные языки за зубами, гостеприимно подтолкнули Хранителей к теплу и упоительному запаху свежеприготовленной еды. Неровный огонь лучин и разносортный табачный дым обдали приятно ломящим застылые суставы теплом. Не успел Леголас опомниться, как сняв добрую часть аммуниции и кое-где прожженные плащи, они сидели за длинным сосновым столом и поднимали до краёв полные кружки хмельного мёда. Перекрикивая друг друга, тем самым создавая непереносимый гомон, охотники нахваливали как только могли путников да пили за их успех, за какое бы нелёгкое дело те не принялись. Но громче всех, само собой, горланил командир Эхарт. Поначалу речь он завёл трагическую, растворился в рассуждениях о временах трудных, о судьбе коварной и смерти бравой. Хранители слушали его с молчаливой скорбью. Девять без одного. Командир Эхарт знал о гибели Гэндальфа Серого. Позже, когда рядовые завыли охотничьи песни, а особо азартные соблазнили гнома на карточные развлечения, Арагорн спросил стянувшего гамбезон — и нещадно выпускающего дымовые колечки в сторону эльфа — пограничника об этом. — Был приказ, милсдари, — Эхарт, не меняя развесёлой физиономии, заговорил на порядок ниже. — Вы девятью, значит, пожаловать обязались. Но, немудрено дело, что без одного придёте. И компанию вашу из милсдарей эльфа, гнома и людей: четырёх мелких, что твои ребятёнки, двоих вояк и старика, видать уже почившего, встретить надобно подобающе. Чем нашлось, подчиваем. Подобает ли вам, милсдари? — Вполне себе, — отозвались милсдари, сочное мясцо и краюху сдобного хлеба последние две недели видевшие ислючительно во снах. Гимли задорно выругался, хватив кулаком по столу так, что ровные шеренги карт подпрыгнули и перемешались. — Итвар, веселей наяривай, чай, не на поминках! — гаркнул командир Эхарт солдатику со свирелью, и тот засвистел вдвое быстрей. — Вам, милсдари, лекарь еще полагается. Нужен кому? Малыши ваши, эй-о, выглядят, будто кабанчики по ним потоптались. Хоббиты, сбившись в кучку в углу и изредка перешёптываясь, лениво доедали четверую тарелку жаркого и во всю клевали носом. — Пожалуй, не помешает, — со странным волнением вспомнив об ушибе Фродо, отозвался Леголас. — Лекарь он у нас по призванию, а по должности, сами понимаете, служака. Мальцов посмотрит, тому, вон, с царапиной на лбу, снадобье какое даст… А по утру в деревню вас отведём, там и целительница грамотная заимеется. — Благодарю, Эхарт. Только засиживаться нам некогда, — Дунадан приложил ладонь к опухлым глазам. — Дорога зовёт. — Приказ у нас, — командир поднялся; его лицо ожесточилось, не по годам глубокие морщины расчертили его подвижными трещинами. Глаза человека недобро сверкнули, — довести вас, милсдарей, до поместной площади. Приказ обязателен к выполнению по воле моей или против. Арагорн, смерив служивого строгим взглядом, кивнул и одним глотком осушил кружку. Леголас бы трижды подумал, прежде чем принимать такое согласие за милость. Свирель паренька утихла. — Лавки гостям шкурами постелить да побольше. Холодные у нас ночи, — разъяснил Эхарт, поумерив пыл. Что правда, то правда. Вплоть до рассвета из щелей и окон завывал, наравне с волками, горный ветер. В полночь сменился караул, принеся в сторожку вонь тины и свежей крови. Как выяснилось утром, пограничный отряд в низине столкнулся с морийскими орками. Дюжину перестреляли, остальных сгубили капканы и Чаровник. — Теперь уж хвоста за вами, милсдари, точно нет, — хрипло и фальшиво рассмеялся Эхарт, будучи чересчур собранным и обеспокоенным. Ночное происшествие свело на нет его весьма жизнерадостный для командира настрой. — Провести вас к поместью лично, вы не серчайте, не смогу. Служба, понимаете. Вот этих соколиков вам в провожатые отдаю, — командир кивнул на двоих «особо азартных», один из которых вчера проиграл гному треть фунта серебра, а второй — пряжку, инкрустированную цитрином. — Откушайте с нами, милсдари, да и отправляйтесь. Затем Эхарт, толком не попрощавшись с милсдарями, поспешил оставить праздные беседы за завтраком и отправился с пятеркой пограничников по срочным поручениям. День действительно выдался пасмурным. В лесной глуши царствовал привычный охотникам полумрак, отчего сонный Мерри засомневался: наступило ли взаправду утро. Рядовой без цитриновой пряжки заверил, что из сторожки они вышли — ни раньше ни позже — в девятом часу. Арагорн вздохнул что-то о нерасторопности. Тропа повела круто вниз, когда на пути встретились первые ветхие жилища, с кое-где прогнившими дерновыми крышами. На окраине, как правило, жили либо опальные крестьяне, доживающие свой век в грязи и бедности, либо отшельники-безумцы, кого в деревне, так и так, шибко недолюбливают. Затем стройными рядами потянулись дранковые домишки, с хлевом не менее, чем на одну лошадь, десяток овчинных голов и малорослую корову. Пахнуло истинно деревенским запахом: парное молоко, варёный мёд, перепревший навоз и конский пот. С каждого двора, не ленясь подрать глотки, поджарые псы бились сильными грудинами о хлипкие ограды. Две длинномордые борзые выскочили перед самым носом Мерри, но сверху их окликнули звонким свистом — на том краю обрыва стоял служитель зажиточного дома. — Там княжеская псарня, — немногословно бросил тот, что остался без трети фунта серебра. — Эта дорога ведёт к трактиру у Золгена, но мы возьмём левее и выйдем прямиком к поместью. Усадьбу отстроили на верхушке холма. Чуть ниже, на скалистой ступени расстелилась торговая площадь с лавками, прикрытыми жесткой парусиной. В ожидании ледяного ливня — а может и настоящего снегопада — движения и продавцов, и покупателей казались странно быстрыми, отрывистыми; их голоса громко разрывали грозовую тишину. Леголас замедлил шаг, наблюдая непримечательную, обыкновенную картину ежедневной купеческой рутины. Они и не догадываются, какое зло принесли в Райминарду Хранители. Не догадываются, что прошедшим днём Митрандир, Серый Странник погиб в пламени страшнейшего противника — балрога. Тревожащим их бедствием был надвигающийся шторм. Война почти не тронула эти земли. О, святая Эльберет! Пускай никогда не тронет. Поместье возвышалось строгим, всевидящим дозорным, от взгляда чьих высоких витражных, со стрельчатыми рамами, окон не укрыться, не спрятаться. Внутри заполошно появлялись и пропадали трепещущие тени, отброшенные, наверное, канделябрами и замысловатыми настенными люстрами. Волнение, от которого вздрагивало княжеское имение, волнами проникло вглубь тела, взбудоражило течение крови по венам. — Вас ожидают, — рядовой склонился, пропуская путников к крыльцу, украшенному вензелями перил и стройной колонадой фасадной веранды. От напряжения меж Хранителей, казалось, набухшие серые тучи в тот же миг разорвутся осколками града. Треснут. Расколятся. Кто ждал их внутри? — Быть не может, — голос Гимли походил на скрипение снега под тяжёлой подошвой. Арагорн широким шагом переступил ступени и отворил узорчатые двери. Поместье замерло. Дрогнуло пламя свечей. Неровно замерли тяжёлые бордовые портьеры, которые тщетно расправляли служанки. Осторожно хрустнула ступень одной из параллельно огибающих камин лестниц. Плавно опустились пылинки, взвившиеся в холодном воздухе безразмерной, темной столовой. — Мрачновато, не находите? — прошептал Пиппин, заламывая пальцы. — Как и полагается для обители загадочной княжны Полуночницы, а, господин Тук? Насмешливо донеслось сверху. А потом на втором этаже в ореоле оранжевого света показалась она. Его желание и его страх. — Какое же счастье, что вы, наконец, добрались.