Accendino

— Chentann, — щелкнув хромированной крышкой зажигалки, Силко неспешно прикуривает самокрутку из свежей махорки, небрежно отсалютовав ею. Покрутив горькую сигаретную бумагу, зажатую в зубах, выпускает густое серое облако, взметывающееся к высокому расписному потолку. — Штамбур? Турецкий табак это нечто, — прикрывает глаза он с легкой полуулыбкой. Аромат оседающего на него серого облака сладковат, спел и ярок. — До того, как ты организуешь поставку, мне нужно дождаться, пока товар всплывет. Пара отрядов моих капореджиме вчера нарвалась на облаву в Ред Хуке, ящики пришлось скинуть в воду, сам понимаешь. К завтрашнему утру отправлю солдат их вылавливать. — Не думаю, что соль так быстро растворится, — резонно замечает Вандер, ведя бровью и еще более вальяжно раскидываясь на софе, закинув ногу на ногу. Несколько мгновений задумчиво оглядывая блеск самокруточной машинки на кофейном столике меж ними, мужчина продолжает. — В последнее время полиция засуетилась, особенно после того, как пристрелили Бензо. — Консильери из него был неплохой, — покачивая головой, выдыхает Силко вместе с дымом, поворачивая голову к высокому полукруглому окну, выходящему к цветущему саду имения Вандера. Вечереет, и красный диск сокрывается за горящим огнями Нью-Йорком. — Очевидно, то, что Вашингтон организовал иллюзию централизованного сбора данных, прибавило законникам смелости. Еще и то, что произошло в Бруклине…       Медленно, раздасованно покивав, Вандер вдруг поднимает взор исподлобья, смотря прямо в разномастные глаза делового партнера. Силко воззревает в ответ, янтарь, разлитый в чернильном пятне, немигающе следит. — Скоро съезд комиссии. Будем решать, что делать с властями. Ты будешь там? — Конечно же, — фыркает Силко, усмехаясь и опуская крошащуюся сигару в пепельницу, размазывая серые пятна по черному стеклу. Откинувшись спиной обратно на обивку, он властно взмахивает рукой, как бы обводя все помещение широким жестом. — Кто-то же должен будет присматривать за всем тем балаганом, — ладонь хлопает по колену в черной костюмной ткани. Съезд всех донов Нью-Йорка всегда больше напоминал цирк, чем организованное заседание. Кто-то рвался развязать открытое вооруженное сопротивление, кто-то сетовал на недостаточность вооружения и следовавшую из нее несостоятельность рэкета, кому-то жизненно необходимо было затронуть тему того, стоит ли прикупить одинаковые кружевные трусы для работниц фабрик наркоты в китайском квартале, чтобы было эстетично и «профессионально».       Вандер не успевает и раскрыть рта, как два полотна широких дверей за спиной Силко раскрываются, ударяясь об косяки, и в комнату влетает маленький синеволосый вихрь. Он наблюдет за тем, как ладони девочки ложатся на лицо мужчине, закрывая глаза, хотя, думается Вандеру, в случае с Силко можно было обойтись и одной рукой. —Bimbo mio, я же ничего не вижу, — мягко, прокурено и хрипло посмеивается Силко, кладя свои пальцы поверх детских. Эту игру Джинкс всегда затевает так, как будто не понимает, что узнать ее можно совершенно точно как минимум по звуку торопливых семенящих шажков и перезвону крошечного бубенчика на ее шее. — Я скучала, — Джинкс опускает руки ниже, обхватывая шею мужчины и кладя голову ему на плечо с той стороны, где алеет немигающее око. Она никогда его не боялась — детское любопытство качественно отличается от любопытства взрослых. — Я тоже, милая, но, понимаешь, мне нужно делать всякие тяжелые дела. Вернее, легкие дела. Вернее, средние, вернее, средне тяжёлые с примесью трудных моментов легкие дела, — отшутившись и с удовольствием уловив толику детского переливчатого смеха, Силко позволяет девочке плюхнутся рядом с ним на мягкое сидение, перемахнув через спинку мебели, а затем и подлезть под руку, прося ее приобнять. Он не видит ее — Джинкс примостилась со стороны его слепой зоны, но даже так рукой он нашаривает ее подспутавшиеся локоны, ероша их еще больше, а девчонка теплым клубком прижимается к его ребрам. Их связь почти осязаема, и Силко не может объяснить причину ее возникновения с того самого момента, когда Вандер познакомил его с отпрысками погибшего капореджиме, что подобрал под свое крыло, и по сегодняшний день.       Вандер хмуро наблюдает за происходящим, но не спешит одергивать Паудер. Она всегда крутится вокруг Силко, как заводная игрушка, когда тот приходит к ним в дом. Где это слыхано, привязаться к мужчине, который ни к кому привязаться не может.       Девочка что-то нашептывает Силко на ухо, наклонившись к самому виску, и тот внимательно ее слушает, изредка кивая. — Смотри, какую штуку сделала! Его зовут Мышелов, — будто и вовсе игнорируя приемного отца, начинает хвалится Джинкс, выуживая из кармана кофты какую-то крохотную металлическую бочку с нарисованной кривой мордой. — Внутри гвозди и пигмент! — воодушевленно рассказывает, пока Силко перенимает из ее рук «игрушку», приподнимая брови в участливом интересе. — Когда он взрывается, все вокруг становится красивым. И розовым, — лучезарно улыбнувшись, Джинкс смотрит, как Силко задумчиво крутит ее изобретение в пальцах, поворачивая голову и рассматривая со всех сторон. Верно, если бы у нее был хвостик, как у собаки, тот бы ходил из стороны в сторону на скорости примерной третьей космической. — И что же, работает? — спрашивает мужчина, клацнув ногтем по раскрашенной пурпурным чеке. — Да! — тут же радостно выпаляет Джинкс, быстро-быстро кивая. — Могу показать! Только надо выйти в сад, там и мест побольше, где спрятаться, а еще- — Паудер, — строго одергивает монолог ребенка Вандер, сводя к толстой переносице густые брови. — Прости, — тут же оседает девочка, как сдувшийся воздушный шарик, и понуро опускает голову, надув губы.       Силко молча наблюдает за, как видимо, «актом воспитания», и, дождавшись пока Джинкс усядется на софе, передает ей обратно в руки… Эм? «Мышелова»? А сам приобнимает ее за плечи рукой. — Я бы с удовольствием посмотрел, — ободряюще приподнимает он уголки губ, чуть склонив голову, чтобы видеть взгрустнувшее лицо девочки. — Вандер, разве через час у нас не намечалось барбекю? Пусть Джинкс покажет, что смастерила, все равно ведь будем на улице. — Она сказала, что там гвозди. Хочешь и второго глаза лишиться, как в тот раз? — усмехается Вандер, складывая руки на груди. — У меня есть и без них, — с надеждой проговаривает Джинкс, опустив изобретение меж коленей, обращая просящий взор оленьих глазок к опекуну. — И никто не пораниться… Честно!       Силко видит, что Вандер колеблется, но не понимает, почему. Ребёнок всегда способен преподать взрослому три урока: он весел безо всякой причины, всегда чем-то занят и умеет любой ценой добиваться желаемого, и его дорогому другу уже пора бы с этим смириться, особенно учитывая, что воспитывал он двух довольно эксцентричных девочек. — Ладно, — надламывается Вандер под детским «гнетом», и Силко усмехается — таким великого и грозного дона видят лишь люди, которых можно пересчитать по трем из пяти отрубленных пальцев какого-нибудь пентито. — Но только без глупостей. — Угу-м, — с улыбкой энергично помавает головой Джинкс, растрепывая длинные косы и любовно прижимая к себе Мышелова, как мать — дитя. Повернув голову, она одними губами обрисовывает благодарное «спасибо», обращенное Силко, а тот в ответ шепчет что-то на итальянском — Джинкс до сих пор много из того, что он говорит, не понимает. Зато ласковое «Chebella» и «Bimbo mio», ласкающее ее слух бархатным тоном, распознает в совершенстве. — Padrone, Майло с Клаггором там уже все приготовили, спускайтесь во двор, — голос Вайолет громогласно звучит с самого основания лестницы на первом этаже. — Что же сегодня в меню? — с нарочитым комичным изыском вопрошает Силко, оборачиваясь к мужчине. — Скерт-стейк в пиве, думаю тебе понравится. Сегодня мои парни сгоняли в тот бар на Бридж-стрит ради него. — А как же Бройл? Твой луковый мармелад это нечто, — мечтательно проговаривает Силко, прикрыв глаз, точно уже вкушая сочное мясо в сладком соусе. — Милая, ты же уже пробовала? — короткая усмешка касается тонких губ. — Нет, — вдумчиво отвечает Джинкс, пожав плечами. — Ох, это ужасное, ужасное упущение, piccola, — вздыхает Силко и поднимается на ноги, одернув лацканы пиджака. Он галантно подает юной леди руку, и та сразу же вцепляется в нее, и Вандер только по взгляду Паудер видит, что та готова идти за Силко на край света, с завязанными глазами и заткнутыми ушами. — Приглашаю вас на совершенно секретное заседание Cosa Nostra за стаканом апельсинового сока. — Я согласна, — с готовностью, горячо отзывается девочка, ее розовые губы растягивается в еще большей улыбке, и голубые глаза наполняются воодушевленным блеском.       Все втроем они выходят из комнаты к мраморной лестнице, спокойно вышагивая, и только Джинкс перепрыгивает по ступеням, раскачивая сцепленные с узкой мужской ладонью руки.

***

— Паудер, ты уверена? В прошлый раз не вышло, может, оно того не стоит? — несмело переспрашивает Вайолет, наблюдая за тем, как девочка скачет вокруг кучки из трех «Мышеловов», тех, что без гвоздей, выстраивая их, как игрушечных солдатиков на берегу декоративного пруда.       Почему три? «Чтобы было красивое и большое розовое облако!» — Она знает, что делает, — отвечает за девочку Силко, поворачиваясь к даже с неким презрением оглядывающую его старшую девчонку Вандера. Взболмошная и бездумная, ей ли упрекать сестру? — Готово! — заключает Джинкс и, заканчивая подвязывать нитки к чекам бомбочек, немного врытых в землю для устойчивости, хватает катушки и мчится обратно к ним, укладывая по траве своеобразные детонаторы. Как только приближается к остальным, перекусывает нити, и с готовностью наматывает на бледные пальцы. — Считайте вместе со мной!       «Раз» — произносят Вандер, Силко и Джинкс, а Вайолет будто не успевает опомниться, и подключается только ко второму подходу.       «Два» — загадочно тянет Паудер, даже после того как все смолкли. Облизывает в предвкушении губы и натягивает нити.       «Три!» — восклицают они, и тут же в воздух вместе с почти оглушительным хлопком рвущегося металла взметывается огромное, кислотно-розовое облако, высясь, не мало, где-то на шесть ярдов.       Все вчетвером поднимают головы, разглядывая оседающий гламурный смог с блестками, светящихся в закатном умирающем солнце. — Джинкс, это невероятно, — первым отмирает Силко, кладет ладонь девочке на плечо и невесомо потирает в мнимой похвале, в то время как сама она поглощена созерцанием своего детища. — Хм, и правда, сработало, — легко улыбается Вандер, деловито упирая руки в бока, все еще рассматривая клубящиеся цветные пары. — Паудер, это и правда круто! Я знала, что они обязательно сработают, — последней хвалит с широкой улыбкой сестру Вай, хлопая ту по спине.       Джинкс отмирает, только когда яркий дым полностью оседает на водной глади и высохшем газоне спустя несколько секунд, и подбегает к остаткам доблестно подорвавшихся подчиненных. — Вы видели, как они все забавно разлет-       Ее слова обрываются невообразимым, оглушающим грохотом. Земля под ногами сотрясается, и тут же, спустя мгновение, вторит страшному гулу пулевых очередей отдаленные, приглушенные крики. — Паудер, это твоих рук дело? — завороженно вопрошает Вандер, пытаясь высмотреть хоть что-то в засвеченных окнах имения.       Наступает такая тишина, что слышится треск огня в уставленном поодаль гриле. — Н-нет… Нет! — испуганно вскрикивает Джинкс, и тоже оборачивается, едва не поскользнувшись на примятой траве. Потерянно вертя головой, она вдруг со всех ног кидается к Силко, вцепляется в его руку и едва заметно дрожит. — Не бойся. Forza, piccina, — опустившись на корточки, он притягивает девочку к груди, принимаясь мягко оглаживать шелк волос, а сам бросает настороженных взгляд к Вандеру и сжимает зубы. Кажется, кто-то из них уже успевает допустить мысль, что весь шум — лишь коллективная одноразовая галлюцинация, как очередная волна криков, теперь громче и надрывнее, перемежающимися со звуками выстрелов, слышится ближе, чем предыдущая. — Босс! — кричат откуда-то сбоку, и, повернув голову, Силко различает своего консильери, спешно приближающегося по гравийным дорожкам. — Только что половину моих солдат перестреляли законники, здесь их, cazzo, не меньше сотни! — Что? — неверяще произносит Силко одними губами, заметавшись глазами вокруг себя, рухнув в бездну собственных помыслов. Джинкс, до этого прижавшаяся к нему всем своим тельцем, немного отстраняется, с начавшими заволакиваться влажной поволокой глазами смотря на запыхавшуюся женщину. — Вандер, — требовательно выпаляет Вайолет, сжимая кулаки. Скорее всего, вся территория особняка уже окружена. Едва ли кто-то успеет добраться до телефона или даже рации в чертвой машине, чтобы вызвать подмогу. В округе — совершенно безлюдные леса Катскильских гор, и только в пятнадцати милях отсюда можно нарваться на ближайший городок — соответственно, силы властей полностью сконцентрированы лишь на одной территории. — Вай, ты знаешь, что нужно делать, — серьезно изрекает Вандер, кивая. — Все будет хорошо, — бросает в последнюю секунду Силко, оглаживая уже влажную от соли мягкую детскую щеку, перед тем как они с Севикой и Вандером стрелой бросаются к дому, вбегая на крыльцо под истеричные вскрики Паудер за спиной, что в противоположном направлении уводит сестра. — И каков план? — издевательски тянет женщина, поспевая вслед. Оглядываясь через плечо, Севика держит руку на кобуре, и воцарившийся отчего-то силенциум ужасает ее. Вместе со своим отрядом она была на переднем дворе, перекуривая, облокотившись об нагретые крыши черных Шевроле, как из-за горизонта вывернула шеренга полицейских крузаков, а следом и вспышки выстрелов из недр крон вокруг. Половину расстреляли на месте, несколько изрешеченных машин подорвалось, отчего в ушах до сих пор противно звенело. Она успела всадить пару пуль во лбы офицеров и скрыться в особняке, оставив едва ли с два десятка человек пытаться задержать в пятеро больше. Откуда Севике нужно было предугадать, что на их с доном охрану при абсолютно дружеской встрече в глуши, оказывается, стоило мобилизовать всю роту?! — Перебить всех, — шипит Вандер, тон его надтреснут, а руки дрожат. Он не оглядывается на друзей, лишь взбегает по лестницам и коридорам. — К чертовой матери, — подхватывает Силко, вырываясь вперед остальных — ясно, как день, что хозяин имения ведет их к тайнику с оружием.       За стенами где-то вновь волной нарастают истеричная итальянская ругань, звуки взводимых курков, лязг гильз и громкое, решительное «Найдите его!». — Куда ты послал детей? Здесь, cazzo, скоро яблоку будет негде упасть, как нарваться на трупы, — взволнованно вопрошает Силко, всматриваясь в напряженное лицо друга. Пред взором все еще ярко стоял образ заплаканного лица Джинкс — она явно перепугалась, и Силко грело душу лишь то, что, ко всеобщей неожиданности, в поиске защиты она рванула к нему. — Не думаю, что тебя это касается, — вдруг категорично шикает Вандер, толкая близ стоящего мужчину плечом. Открывая полотно двери кабинета, он широкими шагами приближается к сейфу. — Прости?       Повисает тяжелое, сдавливающее мозг в тисках черепной коробки молчание, не прерываемое звуками бойни. Севика настороженно осматривает обе стороны коридора, застыв на пороге позади босса, готовая вот-вот кого-нибудь прибить.       Силко не обращает внимание на ее грозное сопение, и только смотрит на то, как Вандер возится с громоздким кодовым замком. Вскоре раздается характерный щелчок, створа с тихим скрипом отъезжает, и мужчина ныряет рукой вглубь сейфа, нервным рывком вырывая оттуда револьвер. — Вандер, что это все значит?! Какого черта законники копошатся в твоих землях? — подает голос Севика, слышно, что едва сдерживая рычание, и дон осаждает ее гневную тираду движением руки. — …Ожесточился наш народ, почуяв, словно кровь, свободу, и каждый лезет наперед своим желаниям в угоду… — качает головой Вандер, опираясь руками о массивный стол, севшим басом бурча строки, будто за ними сейчас нет погони, и каждая секунда не сравнима жизни. Слова его итогом подводит звук выстрела где-то под ногами, этажом ниже.       Силко настороженно вглядывается в Вандера, ища неясно чего. С полминуты висевшее в воздухе напряжение можно было ножом резать. — Твоя сosсa тлеет, — подает голос мужчина, выпрямляясь, протягивая широкую ладонь к коробке с патронами, валяющуюся среди бумаг. — Гниет с того самого момента, как железный префект перерыл весь твой крысиный округ с ног до головы. Я не хочу, чтобы со мной было так же, — спокойным, без единого оттенка в тоне изрекает Вандер, встречаясь взором с растерянными, но ставшими сокрушительно яростными, как бывшего партнера, так и его консильери, взглядами. — Я знаю, что там было. Сотни арестовывались полицией и чернорубашечниками по малейшему подозрению. Их держали в тюрьмах, выбивая признательные показания в причастности. Брали в заложники родственников, женщин и детей, твоих подчиненных, что голову за тебя было готовы отдать на отсечение. Жестокие облавы во всех домах, вырезали всех без разбору. Здесь, в Делавэре, я не допущу этого. Я защищу себя и своих людей. Своих дочек. Я попрощаюсь с ними за тебя, — с горечью произносит Вандер, и его пальцы перестают крутить барабан кольта, толкая пули. — Прости, — искреннее, неподдельное сожаление. — Fottuto traditore, brucia all'inferno! — насаждает грудь Севика, со всей силы въезжая кулаком по стене позади. На паркет крошится бетонная пыль. — Иди сюда, сукин ты сын, — скалится разъяренной дикой кошкой, вырывая из портупеи на груди пистолет, и уже ступает вперед, но ее вновь осаждают, преградив путь.       Силко чувствует, как земля уплывает из-под ног, как от злости сводит челюсть, а от волнения холодный пот лижет позвоночник. Как внутри него крошится, сотрясается мир, осколками выбивая ребра из плоти, и в нем нет сил дышать, только порывисто втягивать воздух, силясь вдохнуть. Клокочущее за грудиной сердце ледяное, как ледники в чертовой Миннесоте, и его начинает мелко трясти. Силко метает безумный, обжигающий взор к старому другу — нынче — предателю, продавшемуся закону, как портовая шлюха владельцу тухлой бензинной заправки. — Невозможно представить, что тот, который пытается внушать страх, сам боится тех, в которых он старался его вверить, — сглотнув наконец горькую слюну, хрипит Силко, и усмешка, токсичнее сотне ядерных выбросов, искривляет его лицо. Голос стынет, застревает посреди глотки. В висках стучит отбойным молотом. — Тифозную вошь сравнение с предателем оскорбляет, разве не это ты говорил? — кричит он, сочась ядом. Тяжело дыша, Силко смотрит на то, как медленно на него наставляют дуло револьвера, щелчок курка взвизгивает на ушных перепонках, и в жилах в мгновение остывает кровь. Оружие, направленное на его грудь из рук давнего приятеля — самый ужасающий кошмар, что Силко мог себе вообразить, и теперь он вторил снам наяву. — Comandante, всех наших перебили, что происходит?! — в мгновение чужой захлебывающийся, повышенный голос врывается в пространство, Силко оборачивается, и лишь с секунду он видит перекошенное ужасом лицо своего солдата, пока промеж его бровей не врезается полудюжинный калибр, и сначала по грузно рухнувшему телу, а затем и на пол аргаманом растекается рдяная густая лужа. Кажется, что от ее горячей свежести в застывший меж ними морозный эфир поднимается пар. — Ублюдок! — кричит Севика, и теперь ее магнум наставляется на искариота. Силко не успевает ничего толком осознать, как воздух острием взрезает очередной выстрел, и из подстреленной руки консильери выпадает оружие, лязгая по дереву. — Я не хочу вас убивать, — говорит Вандер, смотря за тем, как женщина оседает на пол, зажимая рану на простреленном плечевом суставе.       Силко безоружен. Беззащитен в своей доверчивости. — Детей обманывают конфетами, взрослых — клятвами, да, Вандер? — шипит он, его кадык царапает пересохшую глотку. Не разрывает зрительный контакт. Слышит болезненное стенание Севики близ так же ясно, как в своих воспоминаниях — яркое, доблестное «Во имя омерты, друг мой. Кровь за кровь, кость за кость, жизнь за жизнь до тех пор, пока мы ходим по этой земле». — Шагай. Я за тобой. Не делай глупостей, — кивком указывает к двери Вандер, медленной поступью выходя из-за стола, начиная приближаться. Рука с оружием все так же направлена вперед, не дрожит, не колеблется. — Босс, cazzo, если вы сейчас застынете, я замучаю вас с того света, — Силко различает приглушенный, сдавленный шепот, и искра очереди револьвера Севики озаряет пространство, и грохоту, изданному ею, вторят гулкое рычание Вандера и его хрипение, рожденное в самом недре простреленного живота. Два из шести попаданий — неплохо для человека, целящегося не ведущей рукой. — Напрасно… Как же это напрасно, — доносится до ушей слабеющее причитание. — Celere! — неожиданно подорвавшаяся на ноги женщина толкает босса в грудь, и Силко, отмирая, вместе с ней вываливается из кабинета. В спину врезается рокот кольта Вандера, будто тот все еще пытается их остановить. Спереди, в лицо, гудят тяжелые шаги солдатских берц.       Прямо по коридору застывает вооруженный отряд полиции, измазанный кровью на смоляных одеждах и бронежилетах. Нет ни масок, ни противогазов — настолько самоуверенны на грани бездумья. Несколько мгновений, и Силко с консильери бросаются в противоположную сторону, рванув в первую попавшуюся дверь, захлопывая ее. — Блять. Это комната соплячки, — шикает Севика, молниеносно обводя взором помещение.       Силко хватает всего пару секунд, чтобы понять, что им чертовски, сука, повезло. — Джинкс. Ее бомбы, — бросает Силко, и кидается к кровати с витой надписью над ней — «Паудер». Девочка еще давно показала ему свой скромный «тайник», в котором хранила все, что остальным членам семьи видеть было необязательно, а трогать и вовсе опасно.       Все розовое и небесно-голубое, невинное и воздушное, и Севике почти отрадно лить на всю эту гадость свою грязную кровь, пока она держит выламываемую с той стороны створу.       В коробке под слоями балдахина мужчина находит те самые устройства, что сунула ему Джинкс несколько часов назад. С гвоздями или чем там еще, плевать. Пусть законники утонут в пурпурном удушающем счастье. — Если они сработают, я, блять, бошку себе прострелю, — заключает женщина, досадно прицыкнув языком, рассматривая зубастые мордашки, намалеванные на металле точно от каких-то консервных банок. — На счет три, — произносит Силко, стрельнув глазами на консильери. — Как только я выдергиваю чеку — в окно. Capisci? — Тут до земли ярдов пять! — рычит Севика, но, различив с бешеной скоростью произнесенное боссом «раз, два, три» и тонкий металлический взвизг активации снарядов, кидается в сторону распахнутого окна вслед за Силко.       Ночная прохлада не облегчает ощущений от столкновения с ветвями, как и ветер не заглушает криков мужчин с выколотыми гвоздями глазами и не уносит розового, блестящего смертоносного смога.

«Умница девочка»

***

— Вай, пусти меня! Пусти! Я хочу помочь! — надрывается Джинкс, брыкаясь в крепкой хватке сестры. Уже не плачет, лишь дрожит от тревоги и еще одного, неописуемого чувства. — Ничем ты Вандеру не поможешь! — отвечает Вайолет, удерживая угрем вьющуюся в ее руках младшую. — Скоро все закончится. Это ненадолго, — успокаивающе говорит она, несмелая улыбка касается лица. — Нас никто не тронет, не бойся.       Джинкс замирает. «Это ненадолго»? Что «это»? Она медленно оборачивается, всматриваясь на самое дно зрачков серых глаз Вай. Что сейчас принимаются неистово и рассеянно бегать по пространству садового сарая, в котором они засели. Здесь не было слышно криков, только приглушенные хлопки, а ночную тьму разгоняла маленькая лампада на покоцанной винной бочке.       Девочка наблюдает за тем, как сестра поджимает губы, опускает глаза. — Потом все будет хорошо. Это ради нас, — загадочно тянет Вайолет, натянутая улыбка кривит губы. Она воззревает в голубое море напротив, видя в нем недоверие и замешательство. — Я не понимаю, — честно выпаляет Джинкс, отрицательно замотав головой. Вцепляется в плечи Вай, пытаясь ее отстранить, вырваться из нежеланного, болезненного объятия. — Что сейчас там происходит? — завороженно шепчет она, изгибая брови, мысленно моля сказать правду. Не лгать. Водит глазами по напряженному лицу сестры. — Что с Вандером? С Силко? — на последнем имени ее голос надламывается, срываясь в тонкий, преисполненный волнением всхлип. — С Силко? С этим… Этим подлецом? — возмущенно вопрошает Вай, картинно вздыхая, не обращая внимания на застывшие на ресницах девочки слезы. — С ним будет то, что он заслужил, — решительно заключает строгим, властным тоном. — Паудер, он плохой человек, — видя то, что Джинкс едва сдерживает что-то рвущееся у нее изнутри, Вай пытается подступиться и обезвредить детонатор до того, как он рванет. — Его семью, всю резервацию вырезали по его же глупости. За Силко тянется проклятие, и все, чего он не касается — рано или поздно будет разрушено. — Майло говорит про меня так же, — ощеривается тут же Джинкс, смахивая слезы. — Говорит что я — ваше проклятие. Что я все разрушаю. И что тогда вы сделаете со мной? — с вызовом выкрикивает девочка, отбивая тянущуюся к ее волосам руку. Ниспавшую на щеку прядь она убирает сама, хмурясь еще больше. Отмахнувшись от отчего-то ослабших рук сестры, Джинкс отступает на пару шагов, загнанно, шумно дыша от нарастающей злости и негодования. Пристально смотрит на сестру, что так же застыла изваянием напротив, пока спустя секунды глаза Вайолет не распахиваются, и ее рот приоткрывается, как будто в желании, но невозможности что-то изречь.       Проследив за направлением чужого взгляда, Джинкс поворачивается к окну за своей спиной, и встает, вкопанной, так же, как и Вай.       За грязным пыльным стеклом, в нескольких десятках ярдов, с окна их комнаты на втором этаже густо валит дым, фиолетовый в ночном полумраке, но все так же мерцающий отблесками уличных фонарей в саду. До ушей даже сквозь такое расстояние ледяным порывом приносит болезненные крики. — Мои бомбы, — заторможено произносит Джинкс, прилипая к окну ладонями. На пальцах тут же оседает слой многолетней грязи, но она без раздумья стирает его, чтобы разглядеть побоище ярче. Мечась взором то к окну со скрючившимися силуэтами, то к земле, к которой дым уже успел спуститься, Джинкс замечает две знакомые фигуры — вытянутую мужскую и крупную, широкоплечую — женскую, которые, спотыкаясь, выбираются из кустов. — Там Севика и Силко! — радостно восклицает Джинкс, подпрыгивая на месте. — Что? Невозможно, — неверяще сипит Вай, подходя к ветхому окну. — Как они выбрались?! — Как думаешь, Вандер за ними? — спрашивает Джинкс с невинным, блаженным незнанием. — Нет. Нет, конечно же нет! С чего ему быть с ними? — возмущенно всплескивает руками Вай, и начинает кусать подушечку большого пальца. «Поймайте же их, чертовы бесполезные законники!». — Почему… нет? — несмело переспрашивает Джинкс. — Может, Силко конечно и плохо стреляет, а Севика тупая страхолюдина, но они с Вандером отличная команда и- — Нет, — прерывает воодушевленную речь Вай. — Они больше не…       Джинкс осекается, как от огня, мысли роем четвертуют голову. Вот же, на поляне, всего в нескольких футах, еще даже не успели остыть блюда их совместной трапезы, не успела стихнуть музыка из радиолы, под которую она с озорной искоркой в глазах утягивала вяло сопротивляющихся подвыпивших мужчин. Они же почти что семья. — Вандер… Вандер бы никогда, — качает головой она, опуская взгляд к носкам ботинок. — Они же лучшие друзья! — взмахивает Джинкс рукой, указывая в пустоту, поднимая решительный взор к поникшей сестре. Все сходилось.       Нападение, убийство людей Силко, «нас никто не тронет» - это никак не желало улежаться в разуме, и только неистово толкалось и шипело, незваное.       Сглотнув, Вайолет наконец решается признаться, сжав ладони. Рассказать сестре, ведь та уже не была глупым дитя. Еще неделю назад, когда Вай выслушала долгую речь Вандера о принятом решении, она пыталась супротивиться решению опекуна не рассказывать ничего младшей, но все сдержала таки данное Вандеру обещание. Но сейчас… Сейчас она не могла оставлять Паудер без ответа — она была достойна знать все об истинном положении вещей в этом жестоком, криминальном мире, где иногда приходится поступаться пред полицейскими значками, чтобы выжить. «А затем обязательно набраться сил и отомстить, только выигрывать время» — так говорил он, и Вайолет ему верила. — Вандер сотрудничает с властями, и сегодня они арестуют Силко и его людей. Полиция оставит нас в покое на некоторое время, — яро проговаривает Вай, запыхавшись, как от долгого бега. Смотрит на Джинкс, а та в ответ — с неверием, настороженностью и… Презрением. Самым что ни на есть, как Вандер смотрел на пентито, являющихся на фото в колонках утренних газет. «Мафия работает со следствием! Змея, кусающаяся собственный хвост?» — «Тифозную вошь сравнение с предателем оскорбляет». — Что за бред! Это бессмысленно! — кричит Паудер, злые слезы стынут на ресницах. — Почему нельзя было просто объединить силы, чтобы- — Власть Силко крошится, почти всю его borgata перебита, для Вандера он стал бы лишь обузой, если бы ввязался в его политику, — серьезно проговаривает Вай. — У нас будет время. — Но… Но это неправильно, — беспомощно шепчет Джинкс, сжимая кулачки. Она бездумно ступает назад и, наткнувшись на угол, соскальзывает по шершавой стене спиной, чтобы, усевшись на холодный пыльный пол, подтянуть коленки к груди.       Бессилие разрывает ее на куски. — Паудер, — зовет Вай, присаживаясь рядом, и кладет свою ладонь близ чужого виска. Джинкс нетерпеливо мотает головой, отталкивая. — Мы любим Вандера, а он любит нас. И мы должны поддержать его. Поверь, ему тоже тяжело… — «предать своего брата» — так и застывает на языке невысказанным.       Джинкс сжимает зубы и стискивает в пальцах ткань кофты на плечах. — Он любит только тебя, Вай, — тихо, почти неслышимо говорит она, и едва ли сама верит в то, что наконец сказала.       Уже успев разомкнуть губы, Вайолет почти говорит что-то в ответ, собираясь приободрить, уверить, что то совершенно не так, как створы сарая раскрываются резким движением, в помещение вваливается сквозняк, и вслед за ним вперед ступают трое людей в форме. — Взять их, — выплевывает самый высокий, смерив забившихся в углу детей взглядом. — Обыщите постройку. В этой норе повсюду заначки с дурью. — Что? — шокировано шепчет Вайолет, подрываясь на ноги, отбиваясь от мужчины, тянущегося к ней с наручниками. Она встает перед сестрой, как будто может ее защитить. — У вас с Вандером договор! Вы не можете- — Ваш «capofamiglia» мертв. Лежит смирным трупом в розовых блестках. Даже смешно, — усмехается офицер, но его лицо спустя мгновение вновь становится отрешенным. — Предвещая скорый вопрос, девочка — убивать его приказа не было. — В «розовых блестках».? — одними губами потерянно вторит Вай, неверяще распахнув глаза, пока ее руки заламывают за спиной. Сбоку слышится болезненный писк Паудер. — Договор расторгнут.

***

      Еще один выстрел, и от отдачи уже немеют пальцы. Засев за мраморной кадкой с банановой пальмой в соображении укрытия, Силко загнанно, хрипло дышит, сотни помыслов сменяют в голове друг друга. В груди уже не тянет от обиды преданного — это ощущение утеряно в кипящем в крови адреналине и боли, расползающейся по задетому пулей бедру и сбитым об чужое лицо костяшкам пальцев.       Севика отстала где-то несколько минут назад, но кажется, что миновала целая вечность. За это время Силко успел пристрелить троих, и все — из трех разных оружий, от дробовика, оставленного близ продырявленного тела его солдата, до крошечного пистолета с полупустым магазином. Похоже, его еще не нашли по звуку выстрелов из-за грохота абсолютно таких же, что теперь стал втрое ярче, как будто Вторая Мировая разгорелась на этом проклятом клочке земли. Его отряды уже наверняка давно были мертвы, из чего следовало, что перестрелка развязалась теперь с людьми Вандера. Похоже, не всегда план действует так, как должно? Да какой это, к черту, план? Рухнуть лизать ботинки полиции?       Нужно было добраться до парковки — Силко высовывается из укрытия на пару дюймов — всего-то несколько ярдов, но от нее его отделяют патрульные, засевшие в каждом окне, а при себе у него только пара патронов и монокулярное зрение.       Слышится звон разбитого стекла, звуки остервенелого рукопашного боя. Вдалеке, похоже, на той стороне имения, что-то подрывается, разъяренные выкрики глушат, как ударом по затылку. Солдаты Вандера сопротивляются дольше — их (почти что) не застали врасплох. Ночь сокрывает своей вуалью окровавленные трупы. — Diavolo, diavolo, diavolo! — шипит Силко, душа в себе отчаянный вопль.       Подняв взор к звездному небу, всего на мгновение, но достаточное, чтобы рассмотреть проступающее мутное полнолуние, он горячо шепчет на выдохе: — Молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей. Амико.       И, не дозволяя себе времени на опасливость, вверяет себя и свою жизнь удачливому случаю.       Пригнувшись, мелькает меж громоздких балясин веранды, приглядываясь к отблескам прицелов на верхних этажах. Несколько темных Ниссан Седриков, каким-то абсолютным чудом не задетых взрывом тех, что поодаль. Небронированное стекло потрескавшиеся, хрупкое — и это именно то, что нужно сейчас.       Однако так же ярко, как сверкают смоляные кузовы, отблеском являются и форменные вставки на одежде дюжины законников, патрулирующих парковочные места и передний двор, змеями петляющие меж машин.       Сглотнув подступившую горечь, Силко зажмуривается от того, как чем-то едким принимается разъедать глаза, пока он осматривается. Но стоит опустить несколько заслезившийся взор ниже, как мужчина явно различает разводы бензина на потрескавшемся асфальте, сочащиеся из простреленных баков тех купе, что стоят поодаль, близ сбившихся в кучу полицейских.       Таким образом Силко обозначает в своей голове небольшой план расположения всех действующих субъектов: слева — пять уцелевших машин, в одну из которых, при наилучшем раскладе, он успеет нырнуть, прямо, в нескольких десятках ярдов — группа силовиков, и справа, едва ли дальше нескольких футов от них — пробитые снарядами кузовы, сочащиеся горючей жидкостью, подплывающей к ногам патрульных, и в ней усыпаны полные патронами магазины — следует, порохом. План в голове рождается взбалмошный, рискованный, смертельно опасный, но единственно возможный.       Вытащив из кармана брюк зажигалку, Силко откладывает пистолет наземь, для того, чтобы освободить вторую руку. Рядом с ним лежит трое трупов, все лицом вниз, с прошитыми дырками спинами. Подползнув ближе, Силко ощупывает карман первого из них, и найденный бумажник, грязный, в крови — истинная благодать. Расстегнув молнию, уже не слушая огненные очереди за спиной, поглощенный воплощением задуманного, Силко выуживает несколько сто-долларовых купюр. Франклин с укором приглядывается ровно секунду, пока мужчина с остервенением не комкает бумагу, а затем еще одну, и еще, формируя плотный комок.              «Какое кощунство, это же чье-то месячное жалование» — отстраненно замечает Силко в собственных мыслях. Вскоре в пальцах он удовлетворенно прокручивает крупный бумажный шар.       Закусив губу от напряжения, стискивающего нутро, Силко в последний раз педантично просматривает всю бензинную дорожку и ее путь от источника до тел потенциальных жертв, надеясь на то, что безветренная промозглая ночь поможет ему и не развеет бензинную взвесь.       Сделав глубокий, но быстрый вдох, Силко поджигает купюры. Ком в его ладони начинает пожирать пламя, и, не медля и секунды, он бросает его в бесформенную топливную лужу, подле какого-то изорванного патронташа.       Происходит все почти мгновенно. Огненная поступь стремительно мчится по асфальту, слышится надрывный треск раскаляемого воздуха, и именно тогда, когда Силко понимает, что скоро всех, кто стоит среди пробитых машин, разорвет на клочки, бросается влево — пока есть время.       По ушам с размаху ударяет кувалдой, земля под ногами сотрясается, и за спиной вспыхивает султан вздыбившегося пламени. Ударной волной его толкает в спину, буквально прибивает к кузову седана, и голову простреливает болью от смеси агональных криков, адского жара и какофонии разорванных металлических деталей, оглушающим лязгом валившихся с разным сторон.       Взор замутился, картинка задрожала, но, проморгавшись и тряхнув головой, Силко пробил локтем боковое стекло хардтопа с водительской стороны.              В салон через окно боковой дверцы он не вваливался уже, верно, с дюжину лет. Раскрошенное стекло оцарапало ладони и шею, плечом со всей силы он приложился об рукоять ручника, но сейчас это все не имело никакого веса. Кое-как выворачиваясь на сидении, Силко мучительно взвыл — естественно, ключа зажигания на месте не было.       Перед тем, как нырнуть под рулевое колесо, он обернулся, рассматривая сотворенное кровавое побоище. Среди огня Силко рассмотрел несколько уже начинающих обугливаться оторванных конечностей, услышал звонкие хлопки подрывающихся от температуры во вражеском оружии пуль, и не увидел никого живого — только бы все так и осталось еще хотя бы минуту. Похоже, в тени его фигуру не различили и те, кто осматривал территорию с верхних этажей захваченного имения, а после, когда все озарилось всепоглощающим пламенем, уже были отвлечены на него.       Наклонившись под рулем, Силко снял провод со штырем замка зажигания, и свел их все вместе подрагивающими пальцами в чьей-то запекшейся крови. Сразу же после этого действия с коротким отзвуком загорелись фары и стартер, но самое главное — заработало зажигание. Удовлетворенно кивнув, Силко нашел потрепанный провод от стартера, и отвел его от общей массы. Остальные провода завернул между собой. Легким касанием стартового провода к этой группе — и двигатель завелся. — Еще помню, чему ты меня учил, — шикнул Силко, обращаясь к воображаемому образу Вандера в своей голове.       Его нога уже занеслась над педалью газа, как боковое зрение уцепилось за отдаленное движение. — Твою мать, — пробурчал Силко, поворачивая голову, уже готовый угостить пришельца теми немногими боеприпасами, что у него остались в пистолете на соседнем сидение, как его глаза распахнулись от шока, а зрачок судорожно сузился — это была Джинкс. Она бежала по направлению к нему, зареванная, в крови, в подпаленной грязной одежде, и Силко никогда не видел столько облегчения в чужих глазах, что сверкнуло сейчас в тех, в которые он сам пристально смотрел.              Он не решился подавать голос, и только одними губами произнеся спешное «быстрее», открыл водительскую дверь, ловя почти на лету ввалившуюся в салон девчонку. — Силко! Силко… Это ты! Ты! — истерично лепетала она, глотая слезы, громко всхлипывая и шмыгая носом, и мужчина, как бы ему не хотелось успокоить ребенка, понимал, что на то совершенно не было времени. — Спрячься под приборной панелью и упрись ногами в сидение. Сиди и не высовывайся, — отдал Силко короткое указание и, рывком переключив передачу, ударил по газу, и машина сорвалась назад, протаранив рядом стоящую. Кое-как развернув седан, Силко вырвался на главную дорогу к особняку, и, что ожидаемо — в самом ее конце уже виднелось укрепление и с десяток голов законников. — Maledetti figli di puttana, — прорычал он, и лишь с большим остервенением вцепился в руль, а педаль вжал так, что та сравнялась с полом.

***

      Ехать по тихому, пустому шоссе, по ощущениям, было чем-то нереальным, миражом изможденного сознания. Но вот Силко плавно поворачивал влево, входя в поворот меж высоких деревьев, и дальний свет озарял белесую разметку. — Можешь вылезать, — прохрипел Силко, вздыхая, наваливаясь лопатками на спинку кресла и держа руль лишь одной рукой. Вторую мягко опустил на кровоточащую ногу — ткань брюк уже была вся мокрой, но боли он уже почему-то не чувствовал.       «Commendatore? Босс, вы меня слышите?» — с помехами раздалось из динамика. — Да, Тирум. Я тебя слышу, — заторможено, устало проговорил Силко, кивая, будто подчиненный по ту сторону мог это увидеть, давя пальцем на кнопку приема.       «Хорошо. Мы отбили от вас погоню. Выезжайте к третьей магистрали, вас ждут». — Принято, — вновь качнул головой мужчина. — Что по потерям?       По ту сторону послышалась суматошная бумажная возня.       «Предварительно сто двадцать три человека погибли, сорок арестованы, десять пропали без вести». — Севика… Не выходила на связь? — при упоминании своего консильери, самого близкого подчиненного, что у него был, и судьба которого теперь была ему абсолютно неизвестна, Силко вздрогнул от липкой тревоги и даже страха, пережавшего глотку.       «Нет, босс. В списках арестованных ее не числится».       Проглотив колкий ком, Силко всмотрелся в рябящую линию двойной сплошной. Прошло, верно, около минуты, как он погружался все глубже и глубже в трясину своих мыслей, пока его руки, придерживающей рану на бедре, не коснулась маленькая и холодная. От неожиданного прикосновения Силко сотрясся всем телом настолько, что машину повело в стороны со скрипом шин по асфальту. — Cazzo! — его расшатанный рассудок не сразу осознал то, что он со всех сил выкрикнул при ребенке, особенно пока руки пытались стабилизировать седан на скользком полотне. — Прости, Джинкс, — обессиленно выдохнул Силко, когда машина вновь поехала ровно. — Ты невероятно хорошо справилась. И ты очень храбрая девочка, — спокойным тоном изрек он, думая о том, что совершенно (абсолютно!) не каждый ребенок сможет, предугадывая движение снаряда и время подрыва, методично взрывать полицейские машины на хвосте найденными в тайнике служебной машины гранатами. Их было немного, но хватило, чтобы вырваться из кольца окружения и покинуть зону, покрываемую полицейской заглушкой. Джинкс юрко высовывалась из окна и тут же ныряла обратно за новой бомбой, и никто из полицейских не мог на ходу попасть в ее крохотное ловкое тельце, шныряющее то туда, то обратно.       Заднее и лобовое стекло все было обстреляно и кое-где вывалено кусками, отчего сейчас по салону развеивался шумящий в ушах ветер.       Пока они «развлекались», вскоре подоспели и солдаты Силко, но вместе с тем и полицейское подкрепление, еще более озверевшее. То, что развернулось на дороге, нельзя было назвать ничем иначе, кроме как преисподней, извергнутой на Землю, и среди этого он каким-то невиданным образом смог вырулить на совершенно пустые заброшенные горные дороги, пока за спиной разрывались от очередей миниганы.       И больше за ними не гнались. Похоже, полиция, разворошившая осиное гнездо, в действительности понесшая большие жертвы, посчитала, что убитый дон одной из семей — вполне достаточно на первое время. Сбежавший второй, ради которого все и затевалось, похоже, для них был помечен как незатейливое «дело времени» и пока что отпущен восвояси, чтобы весь нью-йоркский гарнизон не подох, как собаки. Может, ряды подчиненных Силко и правда поредели в сравнении с тем, что было пару лет назад, но этого хватит, чтобы расстрелять половину законников мегаполиса при желании. Которое теперь определенно было.       Выпустив очередную порцию холодного воздуха через рот, Силко ткнул по магнитоле, включая радио на новостной передаче. Ему нужно было это услышать.       «Сегодня, в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое сентября в округе Делавэр полицейским департаментом Нью-Йорка проведен вооруженный захват территории, находящейся в личном владении босса одного из главенствующих семей американской организованной преступности. Несколько человек арестованы и отправлены под следствие. Группировка понесла значительные потери. В ходе операции изъято несколько килограмм марихуаны и кокаина, личная оружейная библиотека, насчитывающая два десятка наименований, две сотни тысяч долларов наличными и слитки золота общей стоимостью в сто пятьдесят тысяч долларов. Часть вырученных средств будет направлена на поддержку семей погибших офицеров. К сожалению, большинство преступных стратегических документов и карт было сожжено, по предварительным данным-»       Силко обрывает репортаж, не находя в себе сил его дослушивать.       То, что он все еще был жив — не иначе, как чудесное стечение обстоятельств, язык назвать не поворачивался. Полиция почти никогда не имела под собой желания посадить кого-либо из донов — просто по факту того, что было абсолютно ясно, что «нарыть» что-либо на них было почти невозможно. Поэтому их стремились либо устранить сразу, либо арестовать, но не более, чем к потехе публики. — Ты ведь сказала, что когда смогла вырваться, сестры уже не было рядом с тобой? — решается поинтересоваться Силко у притихшей девочки. Он понимает, что подобный вопрос может разразить ее в рыданиях или того хуже, но еще важнее правильно оценить обстановку в отношении всех действующих лиц. — Да, ее увели… — понуро протянула Джинкс, качнув головой. Она съежилась на переднем сидении сильнее, обняв себя за плечи и бесцельно пялясь в темные толстые полосы хвойных стволов, стелющихся во тьме. — Я слышала сильный взрыв, и того, кто держал меня, кажется… Застрелили? Я не знаю, он упал, и я побежала. Потом увидела тебя и… — Все будет хорошо, — совершенно банальные, ужасные и отвратительные слова, но Силко не знал, что еще мог ответить, чтобы не молчать. Дернув рычаг передачи, он выехал к проселочной дороге, совершенно темной и жуткой. Вдалеке завыли шакалы. — Обязательно будет, bimbo mio. Я защищу тебя. Веришь мне? — короткий, лаконичной вопрос, утаивающий за собой намного, намного большее. — Верю, — тут же отзывается Джинкс, и с губ ее срывается задушенный всхлип, а сама она рукавом блузы утирает слезы, самопроизвольно струящиеся по щекам. В ней совершенно, совершенно пусто, чувства оставили девочку, точно благодушно не желая низвергать в еще большую пучину ужаса, но тело все еще не покинуло прежних ощущений, и его нещадно колотило. — Скоро согреемся, — обнадеживает продрогшего ребенка Силко и касается своей ладонью узкого плечика, не отводя взгляда от дороги. У него нет ничего, чтобы укрыть ее — сам ведь покрывается мелкими мурашками от ночного осеннего эфира, одетый в одну рубашку, брюки и жилет. Ремни на рукавах уже осели, отчего манжеты уже залазили на ладонь, а вот жесткий таб все так же сдавливал горло, опояснутый кроваво-красным атласным платком.       Повисает незатейливая тишина, и только ночные птицы кричат над головой, прерывая урчание запыхавшегося двигателя. Силко бросает взгляд на приборную панель — топлива хватит еще на десяток километров, но не более. Если сейчас каким-то невообразимым образом его вновь настигнет погоня, то не будет и шанса.       Передернув плечом, стараясь скинуть мрачное наваждение, Силко отводит мысли к размышлениям о том, что же будет дальше. То, что Вандер предал его — аксиома, и нет необходимости занимать уставшее сознание бесплодными идеями, а вот соображать над тем, как теперь залечь на дно, чтобы зализать раны, и при том не подставиться под очередной удар — первостепенно.       Если его консильери погибла или, того хуже, арестована — это настолько же плохо, как если бы он выживал на необитаемом острове и у него отсырели последние спички. Севика — его правая рука, и выживать без одной конечности в обезумевших реалиях — почти невозможно. — Ты злишься? — несмелый голосок, столь тихий, что едва различим среди ветряного гула. Джинкс уже не плачет, только испытывающе смотрит на мужчину красными заплаканными глазами.       Дернув бровью и прикусив щеку, Силко озадаченно наклоняет голову. Зол ли он? Наверное, должен. Должен быть просто в ярости: ему в спину дышат законники, по нему плачет гнилая камера Райкерса в не менее гнилом Ист-Ривере, лучший друг отверг всякую честь, их клятву, омерту, а сам он не знает, что будет завтра. — Нет, — отрезает Силко бесцветно, почти не соврав. — Вандер предал тебя, — скорее утверждение, нежели вопрос, высказанный… К чему?.. — Да, — выдыхает мужчина, вяло кивая. — Севика пропала, — и вновь очевидный факт. — К чему ты ведешь? — нетерпеливо вопрошает Силко. — Почему ты не злишься? — искренний интерес. Болезненное, странное любопытство на грани копошения в чужой голове. — Потому что нет смысла сожалеть о том, что уже произошло. Нужно думать о том, что делать дальше, — разъясняет Силко очевидное для собственного сознания, но, видимо, достаточно необычное для разума маленькой девочки. — Да… Наверное… — тянет Джинкс, вздыхая. Но вот она так не может, потому в ее мыслях — лишь картины произошедшего, будто все никак не претящие сознанию. Она ужасно устала. — Я видела дым от «Мышеловов». Это вы с Севикой их взорвали? — с замиранием сердца проговаривает девочка. «Лежит смирным трупом в розовых блестках» — так сказал тот полицейский, когда их с Вай нашли. — Верно. Ты спасла нас, — после непродолжительной паузы говорит Силко, и наконец выезжает к той магистрали, в конце которой их ждут его люди. Уличные фонари озаряют пустое полотно. Это пригород Нью-Йорка, здесь мало кто ошивается, особенно в середине ночи, особенно зная, что где-то в этом районе разворачивалась вооруженная погоня. — Вандер, он… Офицер сказал, что он погиб от этого взрыва, — с сокрушающим отчаянием выпаляет Джинкс, и соль с новой силой выступает под веками. Она не винит Силко, но осознание того, что ее изобретение убило ее близкого, четвертует душу на тлеющие клочки. Конечно же, спасло оно кого-то намного более важного для нее, однако… — Нет, Джинкс, он… — задумывается на пару секунд. — Умер не от этого, — то, что Вандер погиб, Силко догадался еще в тот момент, когда законники начали стрелять в незнакомых ему солдат, что значило лишь то, что чужой мнимый пакт о ненападении разорван. И разорван столь мгновенно он мог быть, с наибольшей вероятностью, лишь в случае чужой смерти. Все же, Севика никогда не промахивалась. Совершенно ясно, что, несмотря на внешнюю непоколебимость, Вандер был растерян, напуган, взвинчен, как пружина — иначе он бы никогда не подставился под такой очевидный удар. Он сожалел о содеянном, и этот момент секундной слабости после принятия такого рокового решения его и погубил. — Может, он просто зашел в комнату во время взрыва, но в последний раз, когда мы виделись, он уже был ранен. Не кори себя, — Силко явно осознает сокрытие личности фактического убийцы, но ему кажется это правильным. По крайней мере, пока.       «Видим вас» — шипит голос капореджиме из приемника. — Подъезжаем, — докладывает Силко тем самым голосом, что закономерно вселяет разумный страх среди подчиненных.       Нога уже онемевшая, покалывающая крохотными раскаленными иглами, но, не взирая на это, Силко все равно плавно останавливает прошитый пулями, перебитый Ниссан. Тот, как верный, умирающий конь, пронесший хозяина сквозь огненную Геенну, издает последний «вздох» и стихает. — Джинкс, посмотри на меня, — перед тем, как выйти из машины, он обращается к девочке, с тенью недоверия осматривающей мужчин в черных костюмах и карабинами наперевес, постепенно все больше окружающих машину. Она послушно поднимает взор. — Никто не причинит тебе вреда. Я буду рядом. Идет? — он протягивает Джинкс руку, совсем как несколько часов назад, и кажется, что этот вечер был вовсе из другой жизни. Той, что более никогда не вернется.       Джинкс мягко вкладывает свою ладонь в такую же ледяную, как и у нее самой, но даже так, эфемерное тепло рождается от их прикосновения, призрачной дымкой перетекает по предплечьям выше. Выражение мужчины приобретает мимолетное, нежное тепло — и только сейчас его с захлестом, точно с громким хлопком, настигает бежавшее все позади за спиной осознание. Осознание, что он едва не потерял ее, по воле судьбы едва не оставил в той Преисподней, в которой сгорело до тла все, поравнявшись с сырой от крови землей.       Перед тем, как отстраниться, чтобы выйти из салона, Силко ужасно хочется поцеловать маленького ребенка, с таким безграничным доверием и любовью смотрящего на него, но ему кажется, что на это сейчас у него нет никакого права.       Выползать из раскуроченного салона с перебитой ногой — явно не те ощущения, которые хочется испытать изнову когда-нибудь еще. Горючие волны пульсирующе расходятся по всему телу от каждого движения, и только сейчас Силко может разглядеть, что его отнюдь не просто поцарапало, как казалось изначально — аккуратная, подуглившаяся по краям рана от пули все еще кровила, и, что пугало — слишком сильно для обычного огнестрельного.       Как только он наконец встает с сидения, проглотив все болезненные стенания в самой грудине, и придерживаясь за крышу машины, чтобы не рухнуть, то слышит сдавленный вскрик Джинкс, пережавшей себе рот рукой. — Это ведь не твоя? — с робкой, обреченной верой спрашивает девочка, завороженно осматривая водительское кресло, выглядящее так, как будто на нем кого-то жестоко зарезали. В темноте, пока они ехали, она не могла разглядеть ничего, а сейчас, когда салон хоть немного осветило фонарями вдоль трассы, на которой встал седан, Джинкс почувствовала самый настоящий ужас, и еще больше ее заколотило, когда она обвела поспешным, взволнованным взором знакомую фигуру, и рассмотрела полностью сырую от остывшей крови брючину на чужой левой ноге. — Я не могу тебе врать, — заместо ответа устало выдыхает Силко, вяло пожимая плечами. Кто-то из подчиненных подносит ему пиджак, но он отмахивается и велит передать Джинкс. Подняв взор, различает с десяток бронированных Пакардов, близ которых вооруженным патрулем курсируют солдаты, высматривая по обеим сторонам дороги любую потенциальную угрозу. А прямо перед ним стоит главный любимец его ГОНа — чешский Шкода Вос — выкупленный с завода Високе-Мито едва не контрабандой. Черный лимузин зеркалом отражает от себя всю окружающую поверхность, и Силко невольно засматривается на отблески уличный фонарей, играющих по кузову, а сам отдаленно примечает, что мысли становятся какими-то ватными, неповоротливыми, гулким эхом раздающимися в черепной коробке.       Все еще придерживаясь спиной об выдохшийся Ниссан, чтобы не упасть, Силко собирается с последними крупицами сил, что стремительно таят последние минуты, не подстегиваемые бешеным ритмом кипящей в жилах магмы.       Кажется, Джинкс помогает ему сделать первую пару шагов в сторону подогнанных машин, что-то говорит, ее тонкий голос неразборчиво звенит в ушах, а потом в глазах все окончательно темнеет, и сознание молниеносно, слишком быстро, чтобы успеть допустить хоть какую-то последнюю мысль, проваливается в черную, вязкую бездну.

***

      Проснуться от ощущения копошащегося в мышцах твоего бедра пинцета — отвратительно. Силко рывком открывает глаз, и его слепит ярчайшим потоком хирургической лампы над головой, и сбоку, почти прямо под ухом, доносится методичный металлический лязг. Приподнявшись на локтях, Силко тотчас хочется забыть то, что он увидел, и с явным усилием давит подступившую тошноту — Синджед, деловито рассматривая распоротые ткани, острым наконечником поддевает и вытаскивает какие-то черные острые кусочки и, между тем, мурлыкает что-то под нос из репертуара Элвиса Пресли, шипяще играющего с динамика старого радио. — Доброе утро, — совершенно охрипшим голосом говорит Силко, вновь откидываясь лопатками на твердую кушетку — смотреть на то, как его препарируют, нет никакого желания. — Разрывной снаряд, я угадал? — Да, вы правы, — тут же отзывается доктор, хмыкая в слои хирургической маски. — прототип Трефолта. Повезло, что не задело кость. — Где Джинкс? — отчего-то сейчас беспокойство за девчонку в триллионы раз сильнее, чем за собственную шкуру.       Синджед поднимает беспристрастный взор, ведет бровью и насмешливо докладывает: — С ней все нормально, я поручил Тируму за ней присматривать. Ранений нет, только напугалась и теперь шарахается от каждого звука. — Ты доверил ребенка бармену? — переспрашивает Силко с укором. — Вы сами прекрасно знаете, что он не просто «бармен», — спокойно отвечает тот. — Любой человек в нашей семье умеет менять пеленки, планировать вторжения, резать свиней, конструировать здания, управлять кораблями, писать сонеты, вести бухгалтерию, возводить стены, вправлять кости, облегчать смерть, исполнять приказы, отдавать приказы, сотрудничать, действовать самостоятельно, решать уравнения, анализировать новые проблемы, вкусно готовить, хорошо сражаться, достойно умирать… — Да, я понял, — раздраженно шикает Силко и закрывает глаза ладонью, и, проведя ею по лицу, сжимает переносицу. — Ты ведь знаешь, что там произошло? — Да-а, — сипло тянет Синджед, кивая, и его рука рывком вырывает из плоти особо крупный осколок с каким-то хлюпающим звуком. — Наслышан. От него я не ожидал ничего другого. Уж простите, comandante, — усмехается Синджед. — Аргх, вытащи из меня эту хрень и замолчи, — срывается Силко, тон его леденеет и обрастает приказными нотами даже от такого короткого замечания с чужой стороны. — Как скажете, — скрипит Синджед совершенно бесцветно, точно вовсе не обратив внимания на выпад босса.       Силко приподнимается немного еще раз, и, заранее охладив рассудок, осматривает препротивнейшиее зрелище того, как из его мышц выдергивают очередной металлический кусок. Горькая усмешка кривит губы — насколько же он был взведен и зол, что не чувствовал того, как внутри него разорвался чертов снаряд. С громким вздохом Силко откидывается на ложе вновь. — Сейчас нам всем нужно мыслить трезво. — «Трезво», — ухмылкой, сочащейся в голосе, смакует Синджед незатейливый набор букв. — Как я ненавижу это слово. Оно убивает все воображение, — притворное сожаление.       Силко хочется сказать что-то еще, но почему-то вдруг становится так легко, будто тело распадается на крошечные облака. — Вы мне мешаете, — шикает Синджед, и в его руках Силко успевает заметить блеснувшую колбу какого-то слишком большого шприца, пока глаз против воли не закрывается окончательно.

***

      На этот раз пробуждение лишь на толику приятнее.       Силко облизывает пересохшие губы, прочищает горло и трет холодной ладонью лоб — за ним несильно, но назойливо, долбит неприятным, колким ощущением прямо по мозгам. — Гадство, — хрипит мужчина, и он готов отписать одну десятую доли своего состояния любому, кто сейчас поднесет ему стакан воды.       Койка в лаборатории Синджеда напоминает скорее ложе для подопытных образцов, которым, мягко сказать, все равно, особенно после его изнуряющих, временами садистских экспериментов, но с этим приходится мириться, ведь он — единственный, кто способен едва ли не mezzaMorta воскресить.       Наконец сев, Силко скептично окидывает взглядом повязку на бедре, и на белых лентах явно прорисовываются розовые яркие пятна, напоминающие дым от бомбочек Джинкс. «Мерцание». Сугубо их собственная разработка, которая в скором времени обязана стать ключом к тому, чтобы захватить под свой контроль хотя бы часть фармацевтической монополии. Тогда, если эффективность препарата будет официально доказана, Силко уверен, государство будет вынуждено выйти с ними на сотрудничество — а где торговля с Белым домом, там и огромная прибыль и власть. Но пока препарат используется только в мед-отсеке их штаба и хранится в паре холодильников лаборатории, и большее будущее его ожидает только в случае удачной сделки с продажниками фармацевтического сырья, чьи подельники (пока что) не особо рвались сотрудничать с теневым бизнесом.       «Мерцание» давало хороший, продолжительный эффект, но со значительными рисками. Поэтому то, что нога абсолютно не болела и исправно функционировала Силко не удивило, а вот возможность через несколько часов слечь с пиретической лихорадкой под сотню градусов по Фаренгейту значительно насторожило, но выбора, как такового, у него уже не было.       Натянув оставленные близ на стуле брюки, Силко поправил сбившейся воротник и, закатав рукава, неспешным шагом двинулся к выходу из обители скальпелей и антисептика. — Удачной работы, — скомкано бросил сгорбившемуся над рабочим столом Синджеду, что даже не обернулся на его мнимое прощание. — Обращайтесь.