Accendino

      Сцепив подрагивающие пальцы в замок, Силко вновь оглядел стены коридора пред дверьми, подле которых сидел в ожидании уже которую минуту, будто не делал этого уже с десяток раз.       Те, что были из охраны и стояли поодаль, сверкая нарезами пистолетов в кобурах на поясе, молчаливо окидывали его взорами сквозь темные стекла, и напрямую через их показное молчание так и рвалось едкое, высокомерное «что это еще за palooka?».       Совсем скоро его примут в семью, и от волнения распирало грудину. Мышца за ребрами неистово колотилась в одновременном предвкушении и неимоверном страхе, страхе сделать что-то не так, разочаровать, совершить по незнанию что-то такое, за что ему всадят пулю промеж глаз прямо на месте. Конечно же, несколько часов назад ему прочитал подробную инструкцию один из младших боссов дона, под чье владение Силко планировал ступить, но от этого легче не становилось ни на йоту. Обычное наставление, вроде того, чтобы помалкивать, пока не спросили, смирно стоять на месте и ни в коем случае не касаться клинка, увешанного на бедре, даже в машинальном жесте.       Вдруг послышался долговязый тонкий скрип петель сбоку. — Заходи, — проговорили из-за щели меж массивных створ.       Силко тут же подорвался на ноги, одернул воротник смоляной рубашки и, допустив себе один глубокий вдох, как пред долгим нырком, проскользнул в дверь, не оставляя себе шансов на сомнение, что все крупнее трясло душу. Хотя, разве у него теперь был путь к отступлению?              И сразу же пред ним предстал огромный длинный стол, по обе стороны которого стояли мужчины разной степени важности, написанной на лицах — некоторых Силко узнал, распознав пару капо-лейтенантов, собственно, и порекомендовавших его, и, естественно, главу семьи. Тот был в абсолютном Wearing it — демонстрации статуса в организации. Итальянский костюм, рубашка с удлиненными крыльями воротника, pinky ring с ярко-синим сапфиром, шелковый платок в нагрудном кармане, золотая цепь на запястье, гвоздика в петлице, золотые запонки, едва не слепящие в искусственном свете ламп. — Господа, это, — дон положил руку ему на плечо, потрепав. — Силвано Кóсимо, — Силко раздраженно дернул бровью на свое настоящее имя, произнесенное из чужих уст, но тут же пресек любое проявление эмоции на своем лице. — Знай, что наша семья — тайная семья. Ты вступаешь в общество избранных. Для остального мира его просто нет. Отныне наша семья будет для тебя значить больше, чем родня, Бог или родина, — голос мужчины осел, стал настолько низок, что у Силко вдоль позвоночника пробежался колкий лед. — Если я прикажу тебе убить твоего брата, ты сделаешь это, — он протянул ладонь вперед. — Покажи мне, какой палец нажмёт на спуск.       Сглотнув застрявший в горле вдох, Силко вложил указательный палец под острие ритуального клинка, что босс подобрал с бархата небольшого сундука, уставленного на столе. Рубин на гарде оного оттенил цвет крови, крупной каплей набравшейся на подушечке спустя мгновение после резкого прокола.       Ни крупице алого не дали сорваться на пол, и та сразу же заструилась на икону, подставленную под. Приняв святой лик с чужих рук, Силко застыл так, пока образ Девы Марии все больше пропитывался его кровью. Из-за его спины вышел еще один мужчина, Силко расслышал короткий щелчок, и вскоре пламя, разжегшееся в небольшой зажигалке в чужих пальцах, перетек на икону в его. — Повторяй за мной, — выдохнул глава, выдержав паузу.       Силко наблюдал за тем, как огонь съедает тонкий картон, как ярко-красный, облизываемый жаром с тонким запахом сандала и церковных благовоний, превращается в темно-багряный налет, а затем и вовсе тлеет, осыпаясь у ног. Пламя все ближе подбиралось к коже, но Силко знал — икона должна полностью обратиться в пепел именно в его руках. — Если я предам тайну нашей жизни… — Если я предам тайну нашей жизни, — громко, настолько, чтобы услышал каждый в зале, начал Силко. Его голос был хрип после долгого напряженного молчания, и ему пришлось коротко прокашляться, и только в этот момент он понял, что, кажется, забыл дышать. — Да сгорит душа моя в аду, подобно этому святому. — Да сгорит душа моя… — Силко крепче сжал пальцы, инстинктивно желающие откинуть то, что принялось немыслимой болью резать по коже. Огонь плясал, развеивался на куски, ловил прямо в воздухе капли крови, падающие сверху, обращая их в прах. — Подобно этому святому, — мысленно одернув себя, Силко поднял взор к чужому. Дон одобряюще качнул головой. — Amico Nostro. — Amico Nostro, — едва последний звук слетел с губ, последние крохи иконы растворились во пламени, и только пепел на его коже укрывал свежий ожог. Но на лице не являлось ни капли болезненного выражения. — Congratulazioni, Ragazzo mio, — дон протянул ему ладонь, приподняв уголки губ. Новая кровь. — Grazie, Signore, — произнес Силко, принимая рукопожатие.

***

      Резко разомкнув веки, он уперся взглядом в светлую гладь потолка. Сразу же в сознание врезалось ощущение того, что правая рука совершенно занемела и, опустив взор ниже, Силко рассмотрел Джинкс, сопящую на его плече. Ее черные длинные ресницы подрагивали, точно в глубоком сне, а пальцы сжимали атлас его платка, что он развязал, но так и не стянул из-под воротника.       Еще раз сокрыв взор в темноте на пару секунд, Силко попробовал разобрать развалистую мерзкую кашу в своей голове.       Кажется, после того как они провели время у огня, их обоих сморило, и, едва докоснувшись подушек, как видимо, они потеряли счет времени и уснули, изнуренные чрезмерно долгой ночью. Вот только несмотря на такую бешеную, едва не сжирающую рассудок усталость, Силко ясно помнил свой сон — изображение того самого дня, разделившего его жизнь на две части. Того дня, который спас его от судьбы таких же, среди которых он рос — тех, кого разорвало на кусочки на мине, или тех, кто спился до нечеловеческого вида, побираясь на улочках. Он избрал путь игры по собственным правилам, и то, безусловно, имело и имеет до сих пор свою, высокую, для кого-то неподъемную цену, но таково само мироустройство — за мирские блага приходится платить. Близостью, мнением, здоровьем, чувствами. Людей, что чрезмерно отдавали именно последнее, Силко видел не раз — и назвать таких существ человекоподобными язык не поворачивался. Они были исполнительны, верны, как орудие в руках умелого солдата, но не более. И на протяжении всей своей «карьеры» Силко никогда не был готов поступиться тем, что могло обратить его в подобное. Но и не брезговал воспользоваться уже «потерянными».       Скосив взгляд на часы, висевшие над порогом, Силко раздраженно выдохнул — оставалось всего полчаса до собрания, и если бы сейчас его не разбудило назойливое неприятное чувство в плече, он бы наверняка проспал. Конечно же, будильник на прикроватной тумбе еще больше напоминал о (благо) несостоявшейся оплошности — идея завести его совершенно вылетела из пульсирующей колкой болью головы.       Собрав в себе те малые силы, что успели восстановиться за час скорее поверхностной дремы, нежели сна, Силко медленно высвободил предплечье из чужих объятий. Девочка все спала, уткнувшись носом теперь в край подушки, заметавшиеся волосы почти полностью сокрывали ее лицо и уже подсохли, начиная виться у кончиков.       Только он отстранился, Джинкс тут же принялась сворачиваться клубком — так, будто ей в мгновение стало холодно.       Найдя свернутое у изножья одеяло, Силко мягко накрыл им маленькое тельце, и то что-то совсем тихо выдохнуло, распрямляясь под покрывалом.       Перед тем, как покинуть комнату, Силко вытащил из ящика тумбы ручку и обрывок какого-то старого документа (кажется, то было отчетом одного из его солдат, что по пути из табачной лавки, покупая для босса партию сигарет, наткнулся на уличную банду каких-то китайцев, возжелавших новоприобретенный товар у «наглого белого». Естественно, пятеро трупов на следующее утро в газетах явились в первых колонках), быстро черкая, стараясь сотворить из своего дерганного острого почерка какое-то подобие читаемого. Когда-то еще мать говорила ему, что с таким письмом ни одна женщина не захочет ставить рядом с его росписью свою в брачном контракте, и, кто знает, «может, вы были и правы, матушка» — горько усмехнулся Силко в мыслях.       По итогу вышло что-то скомканное, но достаточно лаконичное. Взяв лист в руки, он бегло пробежался по строкам. «Я ухожу по делу, буду в здании недалеко. Если что-то случиться, набери на телефоне «1-1-1-1» — это свяжет тебя с моим секретарем. Код для открытия двери изнутри «1546», снаружи — «76214711. Не скучай, вернусь через пару часов.»       Руку пренеприятно кололо от долгого времяпрепровождения в неудобной позе но, отряхнув ту, будто так можно было скинуть напряжение, Силко очертил какое-то странное подобие веселой кошачьей мордочки в углу бумаги. Удовлетворительно кивнув, оставил ту на прикроватной тумбе, и сам поспешил прочь.       Сделав пару глотков виски из штофа, стоящего в холодильнике, Силко наспех накинул на себя новую рубашку и пиджак, а на всякие побрякушки уже не оставалось ни времени, ни желания. Выходил из квартиры он без четверти двенадцать — достаточно времени, чтобы спуститься на подземные этажи и дойти до конференц-зала.       Смеряя коридоры широкими шагами, Силко вдруг ясно прожгло осознанием того, что ему в срочном порядке было необходимо приказать сделать на Джинкс новые документы. Мало того, что первостепенной причиной этого была их потеря, во-вторых, ему нужно было полное законное право на то, чтобы без лишних вопросов переправить ребенка туда, где ему будет безопасно. Пока что единственной идеей было устроить ее в колледж-интернат под внимательным надзором его людей на первое время, а затем, если чудо действительно свершится, и каким-то образом законники отступятся от своей благородной затеи, вернуть ее под свое крыло. Главное, чтобы за время его отсутствия Джинкс не восприняла их разлуку как знак того, что она была не нужна и брошена, и… Обустроить все так, чтобы то не пришло в голову ребенку в полнейшем одиночестве не просто трудно, а едва ни невозможно…       Нанять обслуживающего персонала и держать ее взаперти, боясь за то, что с ней может статься, за то, чем ему может грозить свободное перемещение его главнейшей слабости? Это точно был не вариант. К тому же, в полной мере ведая о понятии «вендетты», многие из его людей могут не понять его чрезмерной близости с (теперь) отпрыском главного предателя их организации не то что в рамках семьи, а даже в целом — омерты и самого преступного мира. Конечно же, заткнуть пару дюжин ртов не составит труда, но действительно ли это не будет иметь своих последствий в ситуации, где Силко не может полагаться ни на кого, кроме своих приближенных? Рисковать последними связями в его положении — немыслимо, ведь пока каждая пара рук была на счету.       Кажется, Силко уже мог предугадать основные повестки для обсуждения: сперва, безусловно, в связи со сложившейся политикой полиции некоторые соучастники захотят либо полного прекращения сотрудничества, либо двойную плату за риски, и их представитель наверняка поднимет эту тему; во-вторых — семьи погибших солдат. Во все времена мафией ценилось благородство и высшая преданность, и, конечно же, часто это значило то, что за ее доказательство многие отдавали свои жизни. В таких случаях дон лично определял посмертное вознаграждение для каждого. Отчасти, именно этот принцип был костяком их организации — мужчины, ступающие на путь чести и «теневой» славы, знали, что даже после их смерти их семьи не окажутся брошены на произвол.       (Вспоминая то, что свою связь с преступным миром Силко инициировал лишь по собственной выгоде, просто чтобы иметь кошелек потолще, уголок губ насмешливо дернулся. У него не было и нет (?) тех, ради кого он добивается чего-либо).       В третьих, вставал костью в горле вопрос об оставшихся людях Вандера — разбросанных по всему Нью-Йорку солдатах и капореджиме. Силко уже нутром чувствовал витающие в штабе настроения, призывающие к началу кровной мести. Чтобы каждый из тех, кто связан с искариотом, был истреблен. Конечно же, без прямого приказа и мановению руки босса никто никогда не совершит ничего, но это не значило, что Силко может запретить людям их мысли. Что, как волна в утробе океана, могут перерасти во всеобгладывающее цунами, способное поглотить и его. Когда-то Силко сам достиг своего статуса именно на всплеске революционных настроений, и допустить такую же ошибку, как и его предшественник, в эпоху уже своего правления — просто недопустимо. Исходя из этого относительный выход Силко видел в том, чтобы позволить людям «выпустить пар», разрешить найти некоторых, кому не повезет стать козлом отпущения по вине своего умершего дона. Не можешь остановить процесс — возглавь его, и в данном контексте этот принцип был едва не единственным возможным. Силко все еще будет обустраивать все так, чтобы осуществить максимальную экономию боевых мощностей (до поры до времени), ведь тратить все на уже бесплодную вендетту совершенно глупо, но, скрипя зубами, все же спустит собак с поводка, чтобы те не набросились на него.       В-четвертых — материальное снабжение семьи. Очевидно, поставки сократятся, и вместо аренды целых грузовых кораблей и подкупа таможни придется заниматься чем-то более незаметным. Безусловно, у Силко уже были заготовлены пара резервных путей, главное — чтобы обстановка не вывернулась с ног на голову.       И, в-пятых, подытоживая — связи с государственными органами — а точнее стратегия по (теперь) их наиболее конструктивному содержанию. О да, их payroll был велик — инкорпорированный список бенефициаров, регулярно подкармливаемых семьей, полнился, но не ограничиваясь, журналистами, правоохранительными органами, силовыми структурами, осведомителями, просто нужными и почтенными людьми. Увеличивать количество «еды», которые политики ели с его рук, Силко не планировал — слишком уж зажрутся на таких-то финансированиях, так что выгоднее будет… Некоторое запугивание. Многие из тех, кто с ними «сотрудничал» уже давно запамятовал, что из себя есть мафия на деле, так что тех, кто попробует сбежать с (пока еще вроде не) тонущего корабля, Силко устранит на месте, чтобы у остальных не возникало лишних соблазнов. К тому же, на встречу явно напрашивались несколько человек, не предупредивших его об готовящейся облаве.       Дошел до конференц-зала Силко в привычном себе темпе — таком, что некоторые из его подчиненных в коридорах даже не сразу поняли, что за тень в черных одеяниях проскользила близ плеча.       По обеим сторонам массивных створ стояла пара чучел австралийских овчарок.       «Аллесандра и Джино», — сразу же отголоском воспоминаний в сознании раздался звонкий собачий лай. Эти двое были его любимцами, еще в то время, когда он жил в доме в десятке миль отсюда. Но в одну из ночей собак просто пристрелили на переднем дворе. И их не убили быстро — выстрелы пришлись в те места, что заставили животных медленно умирать, истекая кровью, льющейся из разорванной калибром винтовки плоти. Собак не удалось спасти — от выстрелов взметнулась охрана, но они точно не могли помочь им.       Позже живодера поймали — то оказался сын какого-то из умерших солдат, решивший таким извращенным способом свершить месть за отца. Но явить ее кому? Существам, что в своей недолгой жизни не сотворили никому зла?       Когда мальчишку приволокли Силко, тот не убил его, нет. Его отец сослужил хорошую службу, и лишь из уважения к нему дон всего лишь самолично отрезал поганцу палец, коим тот жал на курок, обычным кухонным ножом. Со смаком, с чувством, с расстановкой.       Конечно же, не обошлось без горячего, ярого рукоприкладства — Силко нужно было выпустить ярость, взорвавшуюся в то же мгновение, когда он увидел пару без движимых, мертвых тел его питомцев на газоне.       В ту же ночь убитых животных передали таксидермисту, и спустя чуть времени и до самых пор несменная память о них сторожила вход в его обитель.       Мимолетно огладив морду Джино, невесомо потрепав густую пятнистую шерсть меж вострых ушей, на «удачу», Силко нажал на рукоять двери.       В зале уже были, судя по беглому взгляду, все, кому должно было присутствовать. Кто-то переговаривался, в помещении витал гул. Пара девчонок в форме заканчивала расставлять стеклянные бутыли с водой, и только они обернулись, встретившись с прожигающим взором босса — присели в кротких реверансах, прежде чем спешно удалиться.       И едва створы за ними схлопнулись, в секунду из просторной комнаты унесло каждый малейший звук.       Дробь чужих каблуков каждый из подчиненных Силко сейчас мог назвать ни чем иначе, чем метрономом, отмеряющим время чьей-нибудь кончины. Все капореджиме — в числе шести человек — и двое представителей от дружественных профсоюзов, выстроились по шеренгам вдоль ребер широкого стола. Место Севики пустовало.       Встав посередине взора присутствующих, напротив ритуального клинка на витринном стенде, коим когда-то посвящали и его в этих стенах, Силко молча сцепил руки за спиной. Казалось, он слышал все — нервные сглатывания, напряженные выдохи, шорохи переплетаемых вздрагивающих пальцев. Секунды сменялись друг другом. — Devo salutarla? — насмешливо выпалил Силко, приподняв бровь. Конечно же, их консилиум не созывался довольно давно, но забыть о правилах приличий вроде никто не должен был. — Chiedere perdono. Benvenuto, Padre, — конечно же, первым за всех подал голос Тирум, учтиво качнув головой. За ним последовало эхо приветствий от остальных.       С губ сорвалась тонкая усмешка от важно озвученного «Padre». Поправив перо близ legal pad — дорогого линованного блокнота канареечного цвета, бывшим таким же атрибутом мафиозо, адвокатов и управленцев, что и белый халат у врачей, Силко кивнул, изобразив на лице улыбку, больше похожую на оскал. — Присядем, compares.