Весь мир театр, а иногда ситком

Эл помнит, будто это произошло вчера. Первое сентября. Первый класс. Отвратительная осенняя погода, которая будто передаёт настрой учеников и учителей. И среди всей этой серости: черноволосый мальчик с очаровательной улыбкой. «Солнечный мальчик» — подумал тогда ещё просто Эльдар, и это сравнение осталось с ним до конца первого класса… И второго. И, скорее всего, до конца жизни. Заговорили они не сразу. Вова, как выяснилось, был очень общительным. Каждого считал своим другом, каждому был готов доверить большой секрет, но почему-то не Гусейнову. Тот всегда сидел тихо и просто наблюдал. Пока Вова не сел рядом и не протянул булочку из столовой (каким чудом он её достал всё ещё непонятно, так как пробиться через очередь старшиков не представлялось возможным). Наверное это можно считать началом отсчёта, потому что Эльдар с удовольствием разделил несчастную булку напополам. С тех пор и сидели. За одной партой. Всегда и везде вместе. И это соседство никогда не было в тягость. Не то чтобы они никогда не спорили, они всё же тоже дети, но им быстро наскучивало сидеть с кислыми лицами и не разговаривать. Поэтому спустя максимум пять минут они снова были вместе. И так продолжалось вплоть до седьмого класса. Потому что именно в это время пришла идея создать театральный кружок. Вроде эта идея принадлежала Вове, так как тот, со своей склонностью к драматизму, говорил, что его потенциал не раскрывается полностью, а Эл поддержал. Не мог не поддержать. Потому что, во-первых, его эта идея тоже заинтересовала, а во-вторых, он слишком любил Вову, чтобы отказать ему в его небольшой шалости Эльдар помнил начало отсчёта их дружбы, но начало своей влюбленности отследить не мог. Возможно, это было с самого начала, возможно, после первого разговора, а может и намного позже. Но это не было важным. К тому же, как считал Эл, не влюбиться в Вову было невозможно. Это же… Вова! Солнечный мальчик. Из-за его улыбки цветы в кабинете биологии, которые не поливали миллион лет, воскресали на глазах. Или это казалось только Элу, потому что его мир от улыбки Вовы точно начинал цвести. А Вова только добавлял масла в огонь. Словами («Эл, ты такой замечательный и самый красивый… Дай списать»), прикосновениями («Я не собираюсь тебя отпускать. Мне слишком холодно!») и самыми нечитаемыми взглядами, направленными в сторону Эльдара. Всё это создавало иллюзию значимости, но… Это Вова. А флирт — его стиль общения. Поэтому сильно надеяться на что-то не приходилось. И поэтому Эл просто дружил и продумывал, что могут сделать две тринадцатилетки, чтобы открыть свой театр. И им страшно повезло, что новый учитель русского и литературы поддержал их идею. — Ребят, — начал тогда Михаил Григорьевич, — идея хорошая, но вам нужен план, костяк и, как минимум, постановка, которой сможете продемонстрировать, что вы будете делать. Так зародился великий дуэт «Облачко». Показали администрации пару миниатюр, что-то из Чехова и… Всем понравилось, на удивление (или Михаил Григорьевич что-то сделал). Но самое главное, что дали добро и актовый зал в пользование, если это не мешает другой внеурочке. Теперь нужен был народ. С этим дела обстояли ещё проще. Школа видимо полна талантов (и лентяев), поэтому народ собрался быстро. Костя Пушкин из параллели, Квашонкин и Оганисян из младших, позже подцепили ещё кого-то. Вот так и существовал театр. Но, к сожалению, школа не вечна, поэтому народ каждый раз должен обновляться. А это уже тяжелее. Но Эла и Вову это более чем устраивало. Поэтому они работали вместе. Проблемы начались почти сразу. Не у театра, нет, с ним всё было хорошо. У Эла. Из-за того, что он был целиком занят театром и учебой (так как одним из условий существования театра: Эл должен продолжать идеально учиться, а это было и раньше тяжело…), то упустил момент, когда Вова перестал быть Вовой. Точнее это всё ещё был Бухаров, который улыбался, смеялся и был центром внимания, но теперь это внимание было другим. Более целенаправленным. Множество девушек теперь обратили внимание на солнечного мальчика, а этот мальчик ластился в лучах чужого внимания. Забывая про одного человека, который всё время тихо наблюдал за этим. И ничего не мог сделать из-за своих проблем (или не решая вмешиваться, чтобы не разрушить то, что уже было). Наверное тогда произошла их самая крупная ссора. Вова из-за частых свиданок начал опаздывать, забывал учить роли и просто забивал на театр. Что очень не нравилось остальной труппе и Элу в том числе. — Вов, давай поговорим, — Вова тогда собирался на очередное свидание, а Эл хотел всё решить. — Да, окей. Только быстро. Глубоко вздохнув, Эл начал: — Вова, мы с тобой знакомы семь лет и знаем друг о друге многое, — Гусейнов тщательно подбирал слова, чтобы его наконец услышали — а сейчас я не понимаю, что с тобой происходит. Ты опаздываешь, если вообще приходишь, забил на учебу и на наш театр, который мы вместе открывали, вместе начинали это дело. И сейчас мне начинает казаться, что тебе все равно на всё это. На меня. — Ой. Не заводись, — в тоне Вовы начало сквозить то пренебрежение, с которым он отшивал неприятных личностей, — всё нормально. Просто тебе завидно, что моя жизнь не ограничена учёбой и театром. Эл почувствовал, будто его ударили по лицу. Так вот какого Вова о нём мнения. Его просто считают занудой, который не умеет развлекаться. А он на что-то надеялся. — Хорошо, Вова. Я тебя услышал, — Эл покинул чужую квартиру. Тогда они не разговаривали неделю или около того, Эл не считал. И это было тяжело. Вова пытался что-то предпринять, но дальше попыток заговорить это не зашло. А Эльдар… Просто продолжал жить своей жизнью. Учёба, театр, уроки, кровать. И так каждый день. Чертов день сурка. Иногда хотелось закрыться от всех, но такой возможности не было, поэтому Гусейнов просто продолжал. Наверное, однажды организм Эла просто сдался бы и уже ничего нельзя было бы сделать. Если бы не один инцидент. — Нам нужно поговорить, — Вова стоял в чужом подъезде, освещенный одной лампочкой, с дикими глазами и ужасной отдышкой. — Ты не стал меня слушать, — Эл напротив в теплоте квартиры, выглядел настолько домашним, что его хотелось обнять и не отпускать. — Милый, там кто-то пришёл? — мама как всегда проницательна. — Это Вова. Я сейчас вернусь, — Эл крикнул это в глубину квартиры, быстро обулся и вышел из квартиры. — О чём ты хотел поговорить, — Эл выдохнул это в тишину детской площадки, на которой, из-за довольно позднего времени, уже никого не было. — Я скучаю, — с видом побитой собаки Вова посмотрел на собеседника исподлобья. — Мы видимся в школе каждый день, — Эл не смотрел на друга, потому что знал этот взгляд, и знал, что сдастся первым, если его увидит. — Да я не об этом, — внезапно Вовин голос прорезал тишину, даже голуби улетели. Только вороны остались. Наверное они все понимают, — Я скучаю по нашему нормальному общению. По нашим шуткам, по нашей совместной работе. По тебе! Неужели ты не видишь этого. — А ты видишь, как мне больно? — Эл не выдерживал, — Мне знаешь ли, друг мой, тоже было неприятны твои слова. Я хотел нормально поговорить, но вместо этого, ты собирался шарахаться с очередной пассией, — руки метались из стороны в сторону, будто это поможет доказать свою позицию, — ты начал пропадать, начал сбегать после уроков, а я оставался один. Без тебя. — Я хотел кое-что проверить, — Вова нерешительно подошёл к другу, схватил его за кофту и быстро поцеловал. Это было молниеносно, по-детски и наивно, — я хотел понять, что на самом деле единственный, кто мне нравится это ты. Эльдар стоял в недоумении, а Вова, воспользовавшись этим, быстро обнял его и горячо зашептал: — Я думал, что ты мне просто друг, как и остальные, но чуть больше. Лучший друг. Но, когда ты начал пропадать я понял, что это не так, Эл. Потому что все они… Не ты. И я начал со всеми ними встречаться, но дальше это не заходило. А за эту неделю я понял, что ты мне не просто друг. Потому что тех девушек мне хотелось быстро сопроводить до квартиры, а тебя хочется укутать и не отпускать. И слушать только тебя и все твои идеи. Эл, — Вова глубоко вздохнул, собираясь сказать самую безрассудную вещь, — ты мне нравишься. Эл слушал это все и не верил. — Зайдешь ко мне, — Гусейнов всё ещё был в оцепенении, но понял, что хочет задержать Вову на подольше, а желательно навсегда. — Да, — Вова не верил своему счастью. *** — Ну, как тебе сын Лехи? Эл с Вовой находились на кухне последнего, потому что его мама опять задерживается на работе, нелегко всё-таки воспитывать ребенка одной. Эл делал чай, потому что уже чувствовал себя, как дома, а Вова… Он просто любовался своим ненаглядным. — Ничего так. Не теряется от внимания и сам решил прийти. — С подачи Лёхи. — Но пришёл же, — Вова был спокоен, ему Саша понравился, к тому же народу не хватает, — ты знаешь Лехину подачу, дорогой мой. Запугать и притащить, а тот твёрдо стоял на двух ногах. Уже успех. — Хочешь дать ему шанс? — Эл был скептически настроен. Многие приходят в театр, думая что это просто развлекаловка и отмазка для родителей, что работать там не надо. Но… Всё-таки в глазах Саши он увидел только готовность к работе, поэтому… Эльдар просто надеется, что их не бросят в самый важный момент. — Хочу дать шанс Пушкину быть счастливым, — голос Вовы в одно мгновение стал более игривым и заинтересованным. — Ты тоже обратил на это внимание? — Гусейнов очень любил своего собеседника, поэтому готов слушать его бесконечно. А в особенности его драматичные возмущения. — То есть я знаю этого писателя недоделанного тыщу лет, а тут приходит Малой и всё. У того крыша протекла, — склонность к драматизму не лечится и это нужно учитывать всегда при разговоре с Вовой, — я буду жаловаться! Эльдар уже подходил к столу с двумя чашками горячего чая, но понимал, что он больше не понадобится. Поэтому просто обошел Вову сзади и начал делать лёгкий массаж, шепча при этом на ухо: — И как мне помочь тебе, дорогой? Намеки голубоглазого Бухаров ловил мгновенно, поэтому решил подыграть. — Ты обещал мне несколько плюс баллов, и я настроен получить их в двойном размере. Вова встал из-за стола и развернулся в кольце рук, прижавшись губами к чужим. Мягко и долго, не забывая при этом тереться всем телом об Эльдара. Солнце оставляет следы на коже, а Солнечный Мальчик любил оставлять следы только на одном конкретном человеке, которые не всегда удается скрыть. — Устроим «Давай поженимся» напоследок? — Я начинаю ревновать тебя к Пушкину, Вов, но идею запомни.