Дофенизм

      Палящее солнце пробиралось сквозь тонкие занавески, и Милли поспешно отвернулась в сторону, сильнее кутаясь в одеяло. Через несколько минут прозвенел будильник, и она нехотя поднялась с постели. Выключив его, поплелась в ванную, по пути размышляя о том, как в таком маленьком окошке её трейлера уместилось такое большое солнце.       И лучше бы не умещалось, ей богу.       Милли терпеть не могла вставать по утрам от этого солнца так, как ненавидела нравоучения Джейка по поводу её некоторых «выходок», как он выражался.        Браун ненавидела это, потому что она вовсе не злоупотребляла алкоголем и вообще делала это редко — во время стрессовых ситуаций.       И что, что в её жизни их в последнее время слишком много? Словно в этом есть её вина.       А он говорил, что это всё из-за Вулфарда, и вообще, есть сотни других способов снять стресс, не нанося вред здоровью. Злился и чаще всего даже оставлял Милли одну, как в ту ночь в Нью-Йорке. Сидел в машине, ждал, пока она заметит целых пол часа!       А потом высказывал ей об этом, как будто Браун виновата.        Но её вины не было ровно так же, как и вины Вулфарда.       Ну правда, он же ничего такого не говорил и не делал. Милли сама принимает такие решения. У неё может быть стресс от его слов только потому, что она любит надумывать больше, чем это есть на самом деле. А Финн тут совсем не причём, и Джейк совсем не прав.       Финн вовсе не виноват в своей божественной красоте, от которой Милли хочется рыдать навзрыд, испытать эстетический оргазм и ещё раз убедиться в том, насколько он чертовски хорош.       А Джейк не прав вообще, как ни странно.       Не прав в том, что запрещает Милли снимать стресс так, как она сама этого желает.       Не прав в том, что винит в этом Финна.        Не прав в том, что обижается.       Не прав в том, что переживает.       Не прав в том, что её ревнует.       Потому что по сути, ему и ревновать некого.       А если по правде — ещё и не к чему.       Даже если между ней и Финном что-то возможно, то скорее, это будет то же, что было в Нью-Йорке. Милли ужасно сомневалась в обратном или большем, это было очевидно.       Особенно потому что подходило им обоим, да и то, что Вулфарду на самом деле было на неё вообще наплевать не то чтобы сильно обнадеживало.       Страсть, ощущение, будто Милли под кайфом просто оттого, что он рядом. А может быть, всё между ними и возможно только под кайфом, потому что в обыкновенном состоянии он на это не решится.       Да, на его месте на это, наверное, вообще никто не решится, потому что Милли в отношениях, и Финн вроде бы тоже, судя по тому, что всё ещё подписан на Элси в Инстаграм.       Может быть, плохо забыл?       В таком случае, Милли всегда рада помочь.       Хотя, Милли могла бы решиться на это только из-за тех нескольких поцелуев, которые Финн наверняка не помнил по собственной же глупости. Но даже их хватило бы с лихвой, чтобы решиться. Если было бы слово, которое могло бы описать их, Милли бы назвала его Эрос. Как греческого Бога любви, желания и страсти. Всего, что было между ними тогда. Возможно, только помимо любви.       Но если всё это нельзя было назвать любовью, если он так только забывал Элси, то как можно было оправдать то, что всё это в сотни раз лучше того, что было между ней и Джейком?       Может быть, Милли и была в состоянии эйфории, но она не стала бы лгать самой себе. Сравнивать Финна и Джейка было, как сравнить Эроса и Анахиту.       Браун взяла в руки фен и принялась сушить волосы, начинающие виться на концах, посматривая на часы. У неё оставалось около получаса до начала съёмок, и она надеялась, что ей должно этого хватить, пускай она ещё даже не завтракала и не одевалась. Хотя на улице было так жарко, что она могла этого и не делать и идти, в чем спала. А завтрак ей уже привезли.

***

      Хотя Милли всё-таки опоздала и на съёмочную площадку пришла почти самой последней (как обычно, вообще-то. Она всегда опаздывала).       Всё это потому, что Джейк должен будет приехать к ней на днях, как он написал. Мало того, что она вовсе не хотела этого, потому что он и так носится за ней туда-сюда. Он снова будет пытаться влезть, куда не надо. Спрашивать, почему она не в настроении, и утверждать, что во всём вина Финна, и между ними все-таки что-то есть. Капать ей на мозги там, где не нужно. Хотя ей априори это вообще не нужно.       Милли сбросила трубку, и несколько минут просто сидела на кровати, сильно сердясь на парня. А потом накричала на него. Громко, совсем не боясь, что не услышат. Скорее наоборот — желая, чтобы он услышал всё из Калифорнии.       Ей ну вообще не нравилась перспектива того, что он снова будет тут, и, конечно, всё пойдёт по кругу. Она будет нехотя просыпаться, залазить под горячий душ и долго-долго стоять под ним; выходить, целовать чужие губы, едва ли отвечая на чужие прикосновения; скидывать с себя чужие руки, завтракать горячим латте и идти в гримёрную, не желая больше возвращаться обратно.       И так целый месяц, который Джейк называет отпуском. Какой тут к чёрту отпуск, когда рядом тот, кто не даёт отдохнуть совсем?       Милли не хотела, не хотела того, чтобы он снова приезжал и снова ей все портил, поэтому лучшей её идеей было просто сказать ему остаться дома.       Это очень давно перестало быть чем-то милым, это жутко надоедало, как и его вечное желание помешать ей делать то, что она хочет. Мнимая забота подбешивала уже не один месяц. Нет, она все это время бесила до ужаса, никогда не нравилась, скорее наоборот — была противна.       День пролетел быстро, и, к счастью, Джейк ещё не купил билеты на самолёт. — Слушай. Не надо приезжать, ладно? Если тебе нужен отпуск, слетай куда-то сам. Я работаю, и мне будет совсем не до тебя. Не считаешь, что нам нужно отдыхать друг от друга? — Милли выпалила все на одном дыхании, и парень даже опешил, только глубоко дыша в трубку.       Совсем не зная, что ей ответить. — Я знаю, что ты скажешь сейчас. «Ой, всё из-за Вулфарда». Нихрена не так. Хватит уже сваливать всё на него, если ты сам не можешь понять, в чём дело. Может, просто стоит спросить, что не так. — Браун прокашлялась. — Если ты приедешь, я не подойду к тебе и не пущу к себе. Я работаю. Не прохлаждаюсь, ясно? — Ты продолжаешь его защищать и ещё говоришь, что ничего не было. — Что? Я его не защищаю, Джейк. Ты просто свалил всё на него, а сам не следишь за тем, что делаешь. Ты не спросишь, что у тебя не так. Ты спросишь, что у меня с ним. — Браун закатила глаза, едва сдерживаясь, чтобы нахрен не сбросить трубку. — Значит что-то было, да?       Да, блять, да! И что? Что с того?       Строит из себя идеального парня, как будто сам не имеет понятия, что всё это — фальшивка. В их отношениях нет ничего настоящего, в них нет любви и никогда не будет, потому что он последний, кого Милли когда-то сможет полюбить.       Хотя даже перестать его ненавидеть — подвиг. — Да что тебе надо от меня, а? — девушка потёрла переносицу, хмурясь. — Я просто попросила от меня отвалить. — А причем тут он? — Это у тебя надо спросить. Мне вообще наплевать на него, а ты только и ревнуешь меня к каждому парню в радиусе километра! — Хорошо, Милли. — он вдруг смягчился. — Устала? Отдыхай. — парень улыбался, Браун знала. Он всегда так делал, когда желал ей спокойной ночи. — Приятных снов.       И Бон Джови замолчал, видимо желая услышать что-то в ответ, но она только сбросила трубку, убирая телефон подальше от себя.       Милли была очень счастлива. Ох чёрт, он не приедет. Она будет одна до конца грёбаных съёмок и после перерыва в месяц снова вернётся сюда одна.       Девушка очень на это надеялась, потому что ей жутко не хотелось, чтобы он снова был рядом.       Браун стянула с себя одежду (ведь было слишком жарко, и спать без неё, как ей показалось, гораздо удобнее, чем в длинных шортах и огромной футболке темного цвета) и, оставшись в белье, откинулась к изголовью кровати, даже не прикрываясь одеялом — настолько было душно даже ночью.       Из головы все никак не выходила мысль о том, что Джейк не мог забыть о той ночи, что была больше года назад. Мало того, что он помнил — он, кажется, ещё не остыл и был полностью уверен в том, что между ней и Финном что-то было.       Милли очень на это злилась. Конечно, он был абсолютно прав. И это её заводило особенно сильно. Как он узнал об этом, если ничего не видел? И даже самого Вулфарда наверняка не заметил в толпе. Милли помнит, что там было очень много людей. Столько, что ты потеряешь сам себя в этом бесконечном рое пьяных, танцующих людей.       Ещё она злилась на то, что он после миллионов разговоров об этом всё равно утверждал, что что-то было.       Хотя перед тем, как выйти из клуба к нему, Милли заходила в туалет и, стерев остатки размазанной помады мылом и остатками мицелярной воды, она накрасила губы снова, вовсе не выходя за контур.       Правда сразу после этого она снова нарвалась на его губы, но это было больше похоже на прощальный чмок по сравнению с остальными поцелуями.       Сейчас Браун даже удивилась, как толпы фанатов, обычно фотографирующих каждый её шаг, не заметили этого. Хотя, даже если бы они это заметили и рассказали бы, навряд ли бы им кто-то поверил. Милли же в отношениях. Идеальное алиби. Может, стоит начать им пользоваться?       Почему ей на это было наплевать (хотя поймать их на этомих поцелуеях ещё как могли), Милли даже не потрудилась подумать. Финн ей тогда чертовски нравилтся, и всю оставшуюся жизнь Браун считала бы себя полной идиоткой, если бы не поцеловала Вулфарда. Тем более тогда, когда он был не против. Тем более тогда, когда он — сентиментальный идиот, которому она не нравится — всё равно ничего не запомнил бы.       Это звучит слишком дико, но терять эту возможность только потому, что потом придётся заморачиваться, как она будет звучать, Милли бы не стала.       А ведь сейчас это и правда кажется слишком глупо. Она же просто не уважает себя, да?       Хотя чего скрывать, в последнее время Браун себя ненавидела. Поэтому это вполне-таки себе адекватное поведение при таком факте.       Можно подумать, что она просто увиливает от того, чтобы реально признать неуважение к себе, всю проблематичность этого, свою травмированность и «бла-бла-бла», но Милли настолько наскучили серые будни, скрашиваемые только ночными побегами из дома, словно она подросток, убегающий от отца и его постоянных рамок, что это единственный способ попытаться что-то изменить.       Начинает вести себя так, как будто все слишком плохо для того, чтобы просто уйти от него. Но Милли знает, почему остается рядом, пускай не любит. Да, как же такого идеального и не любить (ненавидеть)?       Ну какие есть причины, чтобы не любить Джейка, правда? Подумаешь, он может надоедать иногда или просто с ничего начинать оскорблять твоих друзей (особенно Финна).       Правда, что же в нем не так?       Хотя, он не такой плохой, каким она описывает его. У всех людей есть изъяны, и у него есть тоже. Он, например, соглашается со всем, что Милли скажет, пусть это случается и не всегда. Он всегда старается помочь, оказаться рядом, даже не в самый нужный момент. Он просто хочет быть рядом всегда. Он же любит.       И как, особенно после этих мыслей, его не любить, правда? Конечно, ведь так легко полюбить человека, который сломал тебе всю твою жизнь.       Милли утомлённо вздохнула, желая поскорее провалиться в сон. Да сделать вообще что угодно, только бы не думать обо всём этом.       В последнее время она вообще слишком ненавидела думать. И если судить по тому, какой за эти пару лет накопился немаленький список — Милли Браун ненавидела как минимум семьдесят процентов всего, что её окружало. Туда входили:       Нравоучения Джейка, раннее утро, серые будни, сюжет очень странных дел, начиная с третьего сезона, плохая погода в важный день, сильный ветер, ветер во всех его проявлениях, собственный небольшой рост, свои ужасные толстые ноги и талию, щёки, руки, ладони, пальцы, зубы, волосы, волосы на всём своём теле, уши, фигуру и несвойственно даже такому небольшому росту — маленький размер ноги; жару, холод, слишком яркое солнце, слишком пасмурную погоду, горячий латте, свой маленький трейлер, подолгу задумываться перед сном (временами и вообще думать), свой акцент, липучесть Джейка, его излишнюю заботу, его поцелуи, его касания, его улыбку и особенно — его ревность к Финну. Ещё она ненавидела равнодушие к себе (хотя сама Браун могла проявлять его сколько угодно и к кому угодно), всех своих бывших, многих подруг, их настоящих и их бывших, которые вечно любили засматриваться на неё во время разговора или прогулки, в особенности — на её грудь или задницу (причём делали это без малейшего зазрения совести, наглые ублюдки. Пускай сама Милли тоже могла пялиться на других людей и не скрывать — она никогда не смотрела на чужой зад, грудь или что-то такое. Это безумно мерзко), плакать по глупому поводу (как это у неё всегда и выходило, что она тоже ненавидела), чувствовать себя обманутой; знать, что тебя обманывают, но ничего не предпринимать, лгать, своё собственное враньё, запах сигарет и дым, курить, текилу, пиво, ром, вино, шампанское, виски, коньяк, ликёр, джин и вообще все спиртные напитки, которые только существуют, пьяных людей, пьющих, выпивающих, злоупотребляющих этим до жути, и людей, которые совсем не пьют (хотя сама она и могла выпить, и отказаться, а ещё и выкурить пару пачек сигарет в это же время, но разве кто-то упоминал о любви Браун к самой себе? Никто. Потому что её не существует), аэропорты, самолёты, долгое ожидание, длинный перелёт, курицу, мясо и рыбу, которую там давали, аккуратных пилотов и тактичных стюардесс, улыбающихся так, словно они выиграли несколько миллионов евро, или, возможно, просто заранее знают о том, что самолет, к счастью, разобьётся, и живых на борту не останется совсем; долгие разговоры, сводящиеся к тому же, с чего все и началось, собственный отец, фанаты, фотографирующие исподтишка, думающие, что Браун их не замечает, маленькие, вечно орущие дети, страшные парни на улице, думающие, что Милли от них без ума, кафе-мороженое в двух кварталах от квартиры Джейка и люди, непонимающие намеков.       И это была только одна десятая часть из всего списка, потому что если огласить весь список — бумаги во всем мире не хватит даже наполовину.       Милли ненавидела всех и вся в этом мире, но все ещё почему-то любили её, словно она была безупречной богиней без единого изъяна (но Браун знала наверняка, что даже у них полно грехов), идеальным, обработанным, блестящим бриллиантом в миллионы карат. Она сотни тысяч раз говорила, что нужно распространять любовь, делать других людей счастливее, и не думать о плохом, что ненавидеть это плохо и никто такого не заслуживает, что это важно! Но сама она так не могла.       Все, все эти люди, которые считали, что Милли и правда такая — все они жутко разочаруются, когда узнают, насколько они ошибались.       Не то чтобы девушка очень уж этого желает. Нет, всё не так. Но она ведь и правда далека от идеала. Почти так же далека, как и Плутон далёк от солнца, а комета от звания планетой. И идеализировать её ну очень глупо.       Год назад она целовалась с другим, будучи способной себя контролировать (и между прочим, с радостью бы повторила это, не беспокоясь о последствиях), пока её парень сидел за их столиком и попивал Дайкири, пытаясь найти Браун в толпе, но её всё ещё нарекают наидобрейшей девушкой, несмотря на весь огромный список её недостатков и всех тех поступков, за которые ей не мешало бы как следует извиниться.       Но она делала это не потому, что была ужасной. А потому что так сложились обстоятельства.

***

      Погода не то чтобы ухудшилась — она была просто ужасна. И, вдобавок к невыносимой жаре, ещё добавились ливни с грозами, от которых не становилось прохладнее. Скорее наоборот. А в списочек ненавистных Милли вещей тем временем добавились ещё и ливни. Да и вообще дожди.       Но вот съёмкам это мешало, и Браун была даже рада этому, потому что сюжет, по её мнению, уже давно стал какой-то глупостью, а многих персонажей убили просто так, даже не думая трогать кого-то из основных, словно они бессмертны.       Сейчас их остановили до самого конца недели (пускай и до начала новой остался всего один день. Хотя, уже гораздо меньше), ссылаясь на то, что с понедельника ливни и грозы должны прекратиться.       И пока вся съёмочная группа находилась в доме Уилеров, Милли стояла снаружи, промокая под ненавистным ей дождем.       Она не знала, что делать внутри. Из всех людей там она общалась только с Финном, но после того случая они совсем перестали оставаться наедине, будто остерегались чего-то…       Поэтому идея постоять под дождём была не так уж глупа. Особенно, если подпитывать её тем, что на такой жаре одежда высохнет быстро, и даже не придется ничего предпринимать.       Но, если честно, Милли это мало волновало.       Её верно потеряли там, или Вулфардом двигало то же, что и ей (а быть может, и что-то ещё, но откуда ей, Милли, знать о том, что же там им движет), но он тоже вышел под дождь и встал рядом с Браун.       Она даже не оглянулась. Лишь продолжила смотреть куда-то вдаль, на макушки деревьев.       Вулфард кашлянул и спросил: — Почему ты тут одна стоишь? Любишь дожди?       Милли подняла брови. — Кто вообще может любить дожди? Особенно, когда от них становится ещё в сотню раз душнее, чем было… — А что ты тут тогда делаешь? И не заходишь под козырек, а специально так далеко уходишь? Ты же не любишь дожди. — Не люблю. А что, мне должно быть лучше сидеть там, чем стоять тут под дождём? — Не знаю. — Финн пожал плечами. — А где твой Джейк? Он разве не должен был приехать ещё вчера? — Нет, не должен. С чего ты это вообще взял? — Просто он всегда приезжает за месяц до окончания съемок. А вчера было первое июля…       Браун хмыкнула. — Милли. — девушка обернулась, хмурясь. — Тебе не кажется, что что-то между нами… Не так? — Я не понимаю, что ты имеешь ввиду, Финн. По-моему, все вполне так. — как будто Вулфард мог помнить то, что было тогда между ними.       Он сам сказал, что все забудет, поэтому он её и поцеловал. Ну, она его поцеловала. Разве это важно? — Нет, это вовсе не имеет значения. Он же ответил на поцелуй не просто так.       Милли вдруг поймала себя на мысли, что откровенно пялится на Финна, как бы она ни старалась этого не делать, сдерживать себя.       Но даже не думала отворачиваться. С чего это она должна прекращать? Он что, картина в Лувре, что нельзя посмотреть без оплаты? — Милли. — Что? — Браун нахмурилась ещё сильнее. — Что с нашей дружбой не так? — Ты разве не помнишь ту ночь в Нью-Йорке, Милли? — эти слова обожгли её, словно кипяток (или кислота. И то, и то идеально подходило), так что Браун даже отпрянула немного.       Как он может это помнить?       Блять. Блять. Блять. Как он может это помнить? — Помню. — буркнула она в ответ.       Как же она ненавидит, когда ей лгут! — А вот я нет. Я только помню, что видел тебя, и то, какие мысли приходили в мою голову, когда я тебя там тоже заметил.       Чёрт. И хорошо, что нет. — И что ты хочешь услышать? Ничего такого не было. — Только твоя губная помада на вороте моей рубашки. — Финн тихо рассмеялся. — Милли, я не хочу слышать, что было между нами. Это разве не было ошибкой?       Ошибкой? Что, чёрт возьми, он несет? Как так можно сказать? Как?        Как это может быть ошибкой? Он на этом хочет точку поставить?       Ну нет, разве ещё не слишком рано, чтобы делать это? Их отношения даже не развивались вовсе.       Несколько поцелуев — и точка. Что за хрень?       Милли поджала губы, вспомнив прошлые мысли о том, что она от Вулфарда ничего и не ожидала. Да она и сейчас не заботилась об отношениях с ним! Просто ставить точку на этом она не была готова так же, как и сказать то, что это не было ошибкой. Ох, чёрт, как же это глупо. — Ошибкой? — Нет?       Милли уже жутко пожалела, что спросила это. Ну, вот что она сейчас должна была сказать, а?       «Давай я буду продолжать встречаться с Джейком, но точку мы на этих поцелуях ставить не будем, потому что ты мне чертовски нравишься, и я не боюсь этого признавать, ведь ты охуенно горячий, и всё такое, но тебе на меня наплевать. Давай же, сейчас я скажу это, пройдёт несколько дней, а я всё ещё не возьму слова обратно, потому что я тупая дрянь, которая ненавидит всё, даже себя. Нет, себя особенно ненавидит. Поэтому лучше будет сказать наоборот. — Я дрянь, которая настолько сильно ненавидит себя, что начала ненавидеть даже всё безобидное, что меня только окружает».       Неплохой монолог а-ля «изливание чувств человеку, которому наплевать на это с вероятностью девяносто процентов». — Ты делал это так, как будто это нельзя назвать ошибкой. Но ты же был под кайфом, да и откуда мне вообще знать о том, что ты думал. Если ты вообще думал, когда это делал. — огрызнулась Браун, снова отвернувшись к лесу.       Она знала, что нельзя начинать этот разговор. Его нельзя начинать, потому что ей и так неприятно смотреть ему в глаза, зная, что тогда было.       Хотя какого хрена это было так? Ничего такого и правда не было. Они тысячу раз целовались до этого. Поцелуй с Финном был её первым, а сейчас и её последним, пускай только на съёмочной площадке. Но они сделали это по обоюдному желанию.       Но если дело не в этом, то Милли совсем не знала, к чему прикопаться.       Браун ненавидела тишину, и молчание Финна её раздражало до жути. Разве ему нечего было сказать ей? — А как это можно было назвать? — наконец-то спросил он, словно читая мысли.       И наверняка думая, что его вопрос застанет Милли врасплох, ведь если это ошибка, она же не может думать о том, чем можно было описать их поцелуи. — Эрос.       Выдала Браун, даже не думая. Как будто всю жизнь только и ждала этого вопроса.       Финн хмыкнул и, судя по его лицу, ни на йоту не понял о том, что Милли сейчас сказала. — Эрос, — повторила она. — это древнегреческий Бог любви, страсти и прочей херн, если ты на уроках истории тоже был под кайфом. — Браун ухмыльнулась и, повернувшись в сторону трейлеров, пошла к себе, не прощаясь.       Вулфард крикнул ей что-то вслед, и ещё стоял на крыльце, не зная, стоит ли идти за ней — конечно, он за ней не пошёл. Она этого и не хотела (верно, каждый в этом мире заделался пророком, читающим ее мысли).       Милли шла, не оборачиваясь. Девушка отчего-то сильно разозлилась и не захотела с ним ни о чём говорить больше.       Как же она это ненавидела.       Ненавидела, ненавидела, ненавидела!       Она пнула огромную шишку с такой злостью, что та отлетела на целых три фута.       Если бы Милли и правда имела те же способности, что и Эл — от всей Индианы сейчас остались бы только горящие головешки. Из живых — разве что Ноа, которого она неизменно любила.       Капли с мокрых волос неприятно стекали за шиворот и заставляли постоянно дергать плечами. Хотелось поскорее зайти в свой нелюбимый трейлер и, упав на кровать, просто провалиться куда подальше, как в том глупом фильме — Кошмары На Улице Вязов.       Милли так и сделала. Жаль только, что получилось лишь заснуть, так и не раздевшись. И даже не расправив постель.

***

      После этого она с Финном совсем перестала разговаривать, изображая равнодушие. Ей это даже начало нравиться — было похоже на какую-то игру, в которую она играла против себя же.       Браун очень надеялась, что Вулфард все-таки что-то и предпримет, но он или не понимал очевидных намёков, или тоже делал вид, что ему всё равно.       Эта игра начинала до жути выбешивать девушку под конец недели, и в пятницу она решила с этим покончить, всей душой проклиная себя за то, что начала всё это.       Они снова снимали в доме Уилеров, снова начался дождь. Милли, видя эти параллели, сначала хотела отказаться от своих планов, заранее подозревая, что это ничем хорошим не кончится. Но, в конце концов, она осталась лежать на постели в комнате Майка уже после того, как они отсняли сцену там, и съёмочный день вообще уже кончился.       Она не надеялась, что Вулфард сюда придёт. Она знала, что он это сделает, потому что наверняка снова её потеряет и захочет найти, чтобы поговорить, как сделал в прошлый раз.       Финн менялся редко, поэтому временами был слишком предсказуем. — Почему ты не в трейлере? Мы вообще-то закончили снимать. — Вулфард стоял на пороге, скрестив руки на груди. — Какое тебе дело? — привычно холодно отрезала Милли, поднимаясь с постели. — Что с тобой, Милли? — Все нормально. А что со мной должно быть? — она подняла брови, а взгляд с его глаз привычно скользнул к кадыку. — Ты злая. Всё и всех ненавидишь, что на тебя не похоже. — рассудил Финн. — Что случилось?       Милли села на постели, не сводя взгляда с его шеи.       Все её мысли вдруг устремились в совершенно другое русло. А потом думать перехотелось вовсе, и она просто пялилась на него, только с одной мыслью в голове: «какой же он всё-таки горячий».       Даже слишком.       На секунду даже показалось, что он стал бесить Браун меньше, чем было. — Милли. Что у тебя случилось? — Финн повторил свой вопрос, закрывая за собой дверь и садясь прямо напротив девушки. — Ничего. — Тогда почему ты такая, Милли Браун? Я знаю тебя слишком долго, чтобы этого не заметить. — Какая? — Другая, Милли Браун. Ты злишься и ненавидишь. Что с тобой? — Ничего. Я такая, какой была всегда. — Но это не так. — У тебя есть другая тема для разговора, или ты пришёл сюда только для того, чтобы узнать, что со мной не так? — Милли нахмурила брови. — Есть. Я солгал, когда сказал, что мне наплевать на то, что было тогда. Это неправильно, но я должен знать, что сделал.       Теперь он ещё и говорит о том, что это неправильно.       Ну почему, почему, почему?       Нет, это, конечно, далеко не самая лучшая ситуация — изменить своему бойфренду с Вулфардом, но считать это… Ладно. Это было неправильно чисто из моральных принципов, только потому, что Милли ещё в отношениях. Только поэтому.       И наплевать на то, что она ненавидит Джейка всей душой, и с радостью сделала бы это сотню раз — поцеловала бы Вулфарда, ничего не понимающего. — Ты так считаешь? — Что это неправильно? Ну, вообще-то я нисколько не думаю о том, что он подумал бы об этом. Но… Милли, просто скажи, я сделал. — Но это я сделала. Я тебя поцеловала. Вот так. — Браун помнила все почти досконально, будто бы это было вчера, совсем недавно. Вот — она касается своими губами его губ, и не проходит и секунды, прежде чем из детского и робкого ему превратиться в тот самый эрос, о котором Милли так долго думала.       Это было в сотни раз лучше, чем тогда. Но оно и было ожидаемо, учитывая трезвое состояние обоих.       Браун крепко сжала свои пальцы на его плечах, стараясь незаметно придвинуться ближе.       Этот поцелуй не должен был вести за собой то, что повёл. Нет, это должно было стать обычным примером, и запускать свои слишком горячие длинные пальцы под её футболку было совсем не нужно ровно так же, как и потом, не отрываясь от губ, пытаться стянуть её ворот, чтобы потом поцеловать в наколотое на ключице сердце и снова припасть к губам, скрепив ладони на её затылке — точно так же, как и в тот раз, но Браун ни на йоту не была уверена в том, что он что-то помнит.       Но сама Милли бы ни за что бы не разорвала этот поцелуй, не поправила бы свою короткую футболку и не убежала бы. Она же не была идиоткой.       Если Вулфард не сделал бы этого сам, они продолжили бы целоваться до следующего рабочего дня, потому что Милли точно не желала ему уступить.       Он (однозначно нехотя, ведь Милли знала, что по-другому её целовать было нельзя) оторвался первым и, расцепив ладони, посмотрел на Браун несколько мгновений, а потом она и сама поняла, в чём смысл, и убрала руки с его плеч. — Да, всё было так, только тебя хватало на большее количество времени. — Почему ты меня не остановила… Почему ты это вообще сделала, Милли? А твой Джейк? — Ты хотел забыть бывшую, а я хотела забыться. Если наши желания можно решить одним способом, смысл задавать так много вопросов? Я ненавижу вопросы. И впредь тебе следует накуриться как тогда, чтобы разговаривать со мной, потому что вопросов слишком много.       Финн, сощурившись, смотрел на Браун, начинающую злиться. — Тебе это помогло? — спросил он, заставляя Милли замолчать и задуматься.       Браун никогда не думала об этом. Ну конечно, ей это наверняка помогло. Она и правда забылась, и её даже не волновали последствия, которые могли вылиться из того, что было.       На самом деле, они всё ещё мало её волновали. Браун только бесилась, когда Джейк отчётливо подчёркивал то, что всё знает. Что он там, блять, мог знать, если убежал в первый же час и сидел в такси, ожидая, пока она не соизволит уехать?       Она могла думать об этом, очень долго думать (после чего Милли потом срывалась, ведь делать это ненавидела) о том, как это было; отмечать то, что ей чертовски понравилось, или ещё что-то.       Но думать о том, что будет потом, она вовсе отказывалась. Потому что у этих отношений изначально не было никакого будущего (как минимум, хорошего — рассуждала Милли примерно два месяца назад, лежа на песчаном пляже в Испании. Ну, или она ничего не смыслила в отношениях, которых от Вулфарда, вообще-то, и не ожидала).       И конечно, вопрос установил полную тишину, что Милли особенно не понравилась.       Наконец Браун подняла взгляд и уверенно кивнула.       «Определённо», — подумала девушка. Ведь иначе тот осадок, который после себя оставили эти поцелуи, она не смогла описать.       Милли тогда постоянно улыбалась, и было настолько наплевать на Джейка и всё остальное, что сейчас она не задумалась над тем, куда всё это делось и что ей сделать, чтобы снова ощутить это.       Как Джейк сказал — «дофенизм». Равнодушие. — А тебе? — Милли уже захотела уходить. Разговор так же, как и она, начинал заходить в тупик. — Помогло ли? Наверное. Но мне жаль, что всё было так. — Так? — У тебя, вообще-то, парень есть.       Милли утомлённо выдохнула.       С какого времени он стал таким правильным?       Разве он был таким всегда?       Если это так, то это пора бы исправить. Причём, как можно скорее. Это вообще было возможно? — Я это уже слышала. — желание поскорее уйти возросло. Браун уже миллион раз пожалела, что не ушла вместе со всеми. — Откуда так много правил? Не хочу жить, как правильно. Тебе разве не понравилось? — Причём тут понравилось мне или не понравилось? Милли Браун, ты должна понять. Ему же неприятно. Так пропадает доверие. — Тебе наплевать, мне наплевать на его чувства. Особенно, когда я вспоминаю, что доверия и не было. Он ревнует меня ко всем просто так, и это не моя вина! — Милли Браун, оттого, что нам обоим на него наплевать, смысл не меняется! Это неправильно. — Да я ненавижу эти правила, я не хочу так жить! Я устала, я устала, я ненавижу его каждой клеточкой своей души! Всё в нём я ненавижу! И если я захочу, я сделаю всё! Всё что угодно, лишь бы он понял насколько! — Почему вы не расстанетесь? Если ты его ненавидишь. — Разве не ясно? Я не могу его бросить, Вулфард. Это контракт. Ты думал, он за мной везде таскается от невыносимой любви? Ему это выгодно. — И когда закончится контракт? — Когда я наконец сдохну. — Браун шумно выдохнула и замолчала, прислушиваясь к тишине пустующего дома. — Или он. Хотя, лучше — мы оба. — И в чём выгода? — Финн вообще ничего не понимал. — Да в том, что её нет. Мне даже десяти не было, когда он был подписан! — Милли закрыла лицо руками.       Как же она это ненавидела!       Ненавидела!       Не-на-ви-де-ла!!!       Эту тему, этот контракт; этого чужого, нелюбимого ни на йоту Джейка.       Это не отношения — это война, которая закончится его гибелью, но только не поражением!       Ну конечно, а чем она ещё могла бы закончиться? Её гибелью, что ли?       Она могла себя ненавидеть, но умирать из-за тупого, богатенького (как, впрочем, и она сама) козла, который делает всё ради своей выгоды — никогда.       А Финн всё ещё не знал, что может сказать. — Ты говоришь, что то, что было между нами — неправильно. Но разве настолько хуже, чем это? — нет, Милли не собиралась тут плакать перед ним, распинаться, выворачивая душу наизнанку.       Браун уже не была той легкомысленной дурой, которая только и рада плакаться каждому в рубашку. Она вообще больше не плакалась, и не хотела, да и не собиралась делать этого сейчас.       Она ненавидела это, ненавидела до глубины души, но не видела смысла реветь по этому всё время, будто бы это избавит её от этой проблемы (а так же, прошло уже больше двух лет, и даже если бы она хотела… впрочем, не так уж и важно. Это давно не трогало её до слёз).       Но на душе всё равно стало скверно. Потому что она ненавидела всё это дерьмо слишком сильно, чтобы во время мыслей об этом она места не находила от переполняющей её радости. — И ты ничего не можешь сделать? — спросил Финн, подвинувшись ближе. — Если ты ещё не понял, тут не решают деньги, Финн. Это в любом случае не наша тема. — она выпрямила руки, ставя их перед собой, отчего по инерции тоже придвинулась ближе.       Всё выглядело, как в малобюджетном фильме про любовь, и Милли это совсем не нравилось, но руки она не убрала, потому что была вовсе не против ещё нескольких поцелуев, хотя звучало абсурдно.       Но Финн сам тоже, видимо, не был против, и всё-таки потянулся к её губам, чтобы поцеловать.       В этот раз всё получалось грустно, словно передавало реакцию Вулфарда на все это.       Но Браун — почему-то — не представляла того, как его это может волновать, поэтому всеми силами старалась вернуть былую пылкую страсть. Эрос.       У неё даже получилось что-то, и вся грусть исчезла, не оставляя следа. Хотя, так наверняка только казалось.       И Милли это совсем не нравилось, ведь сожалеть ей не было смысла. Этим ничего не изменишь. Она вообще ненавидела, когда её жалели!       Но и она ничего не изменит своей ненавистью. Да, не изменит. Но и по-другому не сможет. Наверное, он тоже не сможет без сожаления. Признавать это Браун не очень-то хотела. Но всё-таки отпустила раздумья об этом, сосредоточившись на поцелуе.       Он был в миллионы раз лучше всех, которые у неё были. Сожаления в нём больше не чувствовалось совсем, будто с ней ничего такого и не случалось, что заставляло «жалеть» Браун несколько минут ранее.       И продолжения в виде чего-то большего у него тоже не было, хотя оно и не было нужно. Особенно сейчас и особенно здесь (вообще, Милли никогда не нравилась идея людных мест или мест, где могут застать не в лучший момент, но всё дело было даже не столько в этом, как в том, что нечто большее, скрывающееся за поцелуями, не имело сейчас малейшего смысла, и было бы полной глупостью, которую она в конце концов стала бы ненавидеть).       Кроме чего, Браун пока и не ожидала большего ни в каких пониманиях. Пока — ключевое слово. И зная о том, как же быстро меняется её мнение в последнее время, Милли не могла ничего обещать.

***

      После этого вечера Браун очень усердно пыталась изображать смущение, когда Финн бросал на неё взгляды (она не совсем понимала, зачем это делает, потому что на самом деле воспоминания об этом в любой момент вызывали ничего, кроме легкого возбуждения, но смотреть на его лицо, тоже вмиг становящееся смущённым, было очень уж забавно).       Обычно такие моменты ещё сопровождались мыслями о Джейке и о том, как он разозлится, когда она приедет обратно. Браун знала, что в том доме не было ни одного человека (ну, по-крайней мере способный выдать ему, чем они занимались в комнате Майка), но была уверена, что он всё равно будет злиться и утверждать о том, что Браун снова изменяла ему.       Но это совсем не обидная для неё правда, которую она ненавидела только потому, что он произносил это своим ртом, из которого она вообще не желала слышать что-то о Вулфарде. Хорошее или плохое.       Нет, для неё всё вовсе не было плохим, но Бон Джови так не считал. Он только искал повод, чтобы вновь сказать о том, как он против их общения. Но часто делал это и без повода.       Браун смотрела на белоснежный потолок, обнимая себя руками.       Как же она ненавидела его. Каждой клеточкой своей души. Она возненавидела его, как только увидела, приехавшего на своей тупой машине, которую она тоже возненавидела.       Она ненавидела его, пока целовала, обнимала, делала вид, что любит его на публике и для папарацци или друзей (всех. Даже Ноа она не могла рассказать об этом. Финн был первым человеком, который узнал об этом, исключая всех членов её семьи, кроме Эйвы), танцевала, спала, засыпала.       Даже если бы он не проявлял к ней такого дикого собственнического желания, Браун знала, что не полюбит его никогда в своей жизни. Даже, как друга. Она даже не перестанет его ненавидеть, не остынет никогда в жизни!       Даже если бы они встретились раньше, Милли бы поняла, что ненавидит.       Такие сильные отрицательные эмоции вызывал только он; такую ненависть, которая была ей чужда всю жизнь до него, и верно продолжала бы оставаться чуждой до этого злосчастного майского дня.       И она ненавидела его сейчас в особенности. Остро и жутко, словно тогда, когда только увидела.       Даже сильнее.       Сейчас Браун ненавидела всё почти одинаково, но он, всё его нутро, все привычки, ревность, собственнические задатки, прикосновения — всё-всё-всё! Всё занимало главенствующее место в этом списочке, и даже если в один день, самый счастливый в её жизни, ей удастся разорвать этот грёбаный контракт, Джейк Бон Джови останется в её памяти, и никогда, никогда не перестанет быть самым ненавистным подобием человека в её жизни.       Браун знала о том, что никогда не сможет смириться ни с ним, ни с его отцом, предавшим её, ни со своим отцом, предавшим её, что было больнее вдвое, а то и вчетверо раз сильнее.       Она ведь помнила, помнила, как всё было! Всё, до единого момента в её жизни, который заставил целый год ненавидеть только себя, так тихо, стараясь сохранить былое счастье на своем лице, и следующий год, который заставлял рвать, метать, ненавидеть себя сильнее в несколько раз, чем в прошлом, а ещё сильнее ненавидеть всё остальное, сопровождающее её повсюду.       Джейк не замечал этого совсем. Будто так и должно было быть. И это заставляло злость в её венах кипеть, как в адском котле, ненавидя его больше и больше с каждым днем.       И в каждый такой день казалось, что ненавидеть больше уже не получится, но ежедневно чувства все равно усиливались, а злость всё кипела и кипела так, что Браун даже не представляла, почему её кровь ещё не свернулась, находясь там же.       Как же она это ненавидела.       Ненавидела!       Ненавидела!       Не-на-ви-де-ла!!! — Да чтоб ты наконец сдох к чертям и оставил меня в покое! — на лице её появилась неприязненная гримаса, и она, стукнув по матрасу во второй раз, повернулась на бок, сбрасывая вниз покрывало и вещи, лежащие в зоне досягаемости.       На пол полетел и её самсунг, на что она выругалась и поднялась с постели, но поднимать его не стала. Лишь ушла в ванную, чтобы принять душ.       Обычно Милли мылась и вечером, только когда стояла невыносимая жара, или съёмки были очень сложные, на такой же невыносимой жаре, но сейчас она просто хотела снять раздражение, забыть всю ненависть хотя бы на мгновение, просто почувствовать сильное-сильное равнодушие абсолютно ко всему. Даже к Джейку — настолько бы она его не ненавидела.       Дофенизм. Забыть обо всём вообще. Она очень устала думать, считать, вспоминать. Ненавидеть.       Стоя под горячими струями душа, она глубоко дышала, постоянно откидывая мокрые пряди волос назад. Мысли слипались, и она почувствовала, что жутко хочет спать.       Финн особенно явно появлялся в мыслях. Особенно — их поцелуи. Это стереть не получалось. Но они не вызывали ничего плохого. Только то самое возбуждение, которое смылось под горячим душем так же быстро, как и явилось.       Браун вышла будто совсем другим человеком (очень сонным, но это не то, что она имела в виду), глубоко дыша. Она вышла из душевой кабины, оставляя после себя мокрые следы, улеглась на постель, кутаясь в одеяло, вообще больше ни о чём не думая, медленно проваливаясь в сон, пока вообще непонятный, очень странный, и наверняка связанный с Финном или Джейком. «Только бы не с этим блондинистым ублюдком!» — было последней мыслью Милли перед тем, как заснуть.

***

      Просыпаться было особенно трудно. Браун разлепила глаза, и долго лежала, пытаясь что-то сообразить. А потом поднялась медленно, сонно, с одной только мыслью:       Как же она ненавидит вставать рано утром.       Милли выдохнула, подошла к шкафу и принялась натягивать белье, а затем искать что-то, в чём можно дойти до гримёрной и не умереть от жары.       Когда она оделась, умылась и позавтракала, снова обнаружила, что опаздывает, поэтому быстрее выбежала на улицу, запирая трейлер.       В голове крутился сон, который Браун желала досмотреть, из-за чего, видимо, не встала вовремя. Хотя, помимо сна, она нашла бы сотни оправданий, — Милли не поэтому думала о нём.       Она смутно помнила, с чего именно он начался. Вроде бы, уже с приезда Джейка, но может быть, и с объявления отца о том, что он нашёл ей парня. Раскрытие от Пейдж его тайны о «парне», а потом долгий, мучительный скандал и звонок отцу, сообщающий о том, что Джейк вот-вот подъедет.       Милли помнила, как кричала, что ненавидит, никогда не простит и не смирится с ним. Она никуда не поехала, до третьего февраля находясь в родительском доме, пока он снова не приехал и не забрал её «домой».       Но это было адом на земле.       Милли ненавидела это место и желала никогда в него не возвращаться. Она села на кресло и задумалась, хмурясь.       Браун помнила тот злосчастный майский день так, будто он был вчера, — он просто навеки застрял в её памяти.       Все началось у… — Привет, Миллс! — в комнату зашёл Ноа, садясь на соседнее кресло. Она не одна опаздывала. Всё не так плохо. — Привет! — Браун улыбнулась и помахала ему, а потом задумалась снова.       Всё началось утром. Папа постучался в её дверь и сел на кровать, обеспокоенно глядя на поднявшуюся Милли. — Доброе утро. — он улыбнулся, но Браун сразу поняла — что-то не так. — Ага… — Браун зевнула, вопросительно смотря на мужчину. — Знаешь, Милли… У тебя есть кто-то сейчас?       В голове почему-то появился Вулфард, и девушка не смогла сдержаться, улыбнувшись. — Ну… Я бы так не сказала.       Роберт облегченно выдохнул. — Милли. Я нашел тебе парня.       Браун несколько минут смотрела на него, как на дурачка, а потом рассмеялась. — Пап, первое апреля уже было. Это… это правда? — она вдруг поняла, перестав смеяться. Всю сонливость как рукой сняло. — Да, конечно, правда. — Зачем? — внутри будто оборвалось что-то очень важное. То, что позволяло ей дышать, теперь наоборот только делало вид, на деле сдавливая грудь.       Милли не хотела. Не хотела, будто заранее зная, что не всё так чисто и правильно. — Я не хочу этого. — сказала она, а внутри зарождалась обида. Почему всё решают за неё? — Милли. Ну перестань, он тебе понравится. — Нет. Папа, нет. Он мне не понравится.       Разве этого он для неё и хотел? Разве это можно было назвать счастьем? Браун знала, что каким бы он ни был — этот парень — она возненавидит его до глубины души. Она была уверена в этом на все сто. — Уйди. — Милли отвернулась. — Малышка… — Уходи. — повторила она, и мужчина вышел, прикрывая за собой дверь. В комнату попала запыхавшаяся Пейдж. — Милли! — воскликнула она, смотря на то, как у неё на глаза наворачиваются слезы. — Чёрт, чёрт!       Пейдж присела рядом с сестрой и обняла её, поглаживая по спине. — Милли. Милли, он уже тебе рассказал? — Ты знала? — Браун вырвалась из объятий, хмурясь и смотря на сестру сквозь слезы. — Да. Тебе было девять, когда он это затеял. Я пыталась тебе об этом рассказать с твоих пятнадцати лет. Каждый день. Но он как будто об этом знал и не давал мне. — Пейдж закусила губу и виновато опустила глаза. — Прости, Милли, прости. Это неправильно, я должна была это сделать раньше.       Но Милли молчала, не отвечая. Она не обижалась, но осознавать то, что Пейдж знала и молчала, хотя и хотела сказать… Это было ужасно. — Но он не все рассказал, а я скажу. Папа подписал контракт о том, что ты будешь встречаться с Джейком заместо… Не знаю чего. Этого мне не удалось подслушать. — Милли всхлипнула, закрывая лицо руками.       Она не знала Джейка и верно никогда его не видела, но от одной только мысли о нём уже ненавидела сильнее всего. — И ничего нельзя сделать? — она утёрла глаза рукой и с надеждой посмотрела на сестру. — Я не знаю, милая. Только деньгами это дело не решить.       И внутри у Милли сломалось всё, что только можно было. Мир её рухнул, как хлипкий карточный домик. Она ничего не могла сказать, и мысли слипались в один большой комок, сквозь который можно было только и услышать: «Ненавижу».       Пейдж ни на секунду не выпускала её из объятий, пока не раздался звонок отцу от того самого Джейка. Он ехал к ним домой.       Тогда Роберт, не заходя в комнату, просил её выйти, и она вышла только под словами Пейдж. — Милая, ты должна выйти, понимаешь? — она ласково погладила девушку по плечу и улыбнулась. Очень слабо, натянуто, отчего на душе становилось так горько, что даже трудно стало дышать. — Ты справишься. Мы. — Пейдж прикрыла глаза, губы её дрожали.       И Милли вышла на улицу. Стоя, наблюдая за тем, как его машина паркуется у ворот её дома. Он выходит в солнечных очках (совсем не идущих ему), шортах, не подходящих к рубашке с коротким рукавом.       Милли стояла в своём лёгком, почти невесомом сарафанчике, стараясь натянуть его как можно сильнее, чтобы скрыть худощавые ноги; смотря на Джейка так ненавистно, что Роберт, стоящий рядом, наверняка боялся, как бы она не прожгла в нём дыру со злости.       Ну, конечно, он ей не понравился. Ни внешне, ни внутренне. Ей не нравился его стиль в одежде, его голос, улыбка, волосы, глаза, лицо — ничего.       Он хотел забрать Милли с собой, но дальше порога своего дома она не пошла, не позволив даже приблизиться к ней на сантиметр ближе; сразу пятясь назад, к Пейдж.       Потом она получила от отца нехилый выговор. Он кричал, заставлял звонить и извиняться за это, якобы Браун была не в настроении. Она кричала тоже, отказывалась от всего; говорила, что ненавидит, и никогда не станет с ним встречаться, какого бы там у него не было контракта, потому что она не вещь. Роберт отвесил ей затрещину и вышел из комнаты, хлопнув дверью. Милли прокричала ему в спину, как ненавидит, и закрылась снаружи на несколько недель, не впуская никого, кроме Пейдж и мамы.       Она всё время плакала и лежала в кровати, вставая только чтобы открыть дверь, немного поесть того, что принесет сестра или мама, сходить в свою ванную. Когда он приезжал, Милли даже не поднималась с постели, и папа врал, что её нет дома. — рассказывала Пейдж       Когда ей пришлось съехаться с ним в феврале следующего года, Милли больше не кричала, не плакала. Только ненавидела, ненавидела до одури — его, папу, себя, свою жизнь и абсолютно всё, что было с нею связано.       Целовала чужие губы, не желая делать этого ни на йоту; засыпала, чувствуя чужие объятия; просыпалась в них, никогда не думая обнять в ответ.       Она ничего не чувствовала, кроме ненависти. Бежала обратно домой по любому поводу, а потом через год, на премьере, когда снова увидела Финна, почувствовала что-то, кроме неё. И с этого момента ненависть даже как-то уходить стала, пока он не понял.       Устроил скандал, запрещал сниматься с ним, говорил уходить из сериала, не общаться с ним. Обвинял в измене и кричал.       Милли надолго уходила, а потом он её возвращал, снова и снова устраивая скандалы.       Запрещая ей всё, ревнуя до жути, везде сопровождая, боясь отпустить одну, всеми действиями своими заставляя с каждым днем ненавидеть и ненавидеть, всё сильнее и сильнее.       Милли выдохнула, смотря на изувеченное лицо Оди, сухие потрескавшиеся губы, кровоподтёк на виске и под носом, синяки под глазами.       Они были похожи своим образом жизни настолько, что грима на Браун почти не было, ведь она и так делала то же, что и делала Хоппер. Разве что не спасала мир.