Между дьяволом и глубоким синим морем

- Томас Гамильтон жив, – это первое, что Джон произнес после того, как стало ясно: Флинт, кажется, больше не намерен его слушать и сейчас вынудит поступить единственным возможным, хоть и не желанным для них обоих, образом. Несмотря на очевидную опасность, нависшую над ним, Сильвер все же опускает пистолет, надеясь прибегнуть к нему лишь в крайнем случае. За долгое время, проведенное вместе с Джеймсом, он успел изучить его эмоции. Сейчас лицо капитана пронзает мелкая судорога, в ней проскальзывает явное недоверие, даже растерянность, постепенно сменяющаяся злобной усмешкой, скрывающей горечь: - Если ты подобным образом пытаешься заставить меня понять, ради чего ты все это делаешь, то ты еще более жесток, чем все считают, – Флинт смотрит ему прямо в глаза, готовясь вступить в очередной бой, не допуская и мысли о том, что это может быть правдой. - Я бы не стал, ты это знаешь. Ещё перед нападением испанцев, когда у меня была возможность, я отправил своего человека проверить одну догадку. Все подтвердилось. Он жив и находится в одном Богом забытом месте. Я не могу сказать, как долго он пробыл там, но знаю, что еще несколько недель назад он был жив и здоров. И если он для тебя все ещё что-то значит… - Прекрати, – его голос почти дрожит от злобы, – это не так, этого не может быть, – продолжает повторять он, но в его голосе уже звучит неуверенность в собственных словах. - И почему же? – вкрадчиво интересуется Сильвер. - Ты не видел, как он умирал, даже не видел его тело, ты узнал о его смерти со слов предателя. Неужели ты не веришь, что те, кто сотворил все это с тобой, не были бы достаточно жестокими, чтобы солгать и об этом? После таких слов Флинт впервые задумывается о том, возможно ли это. Среди сплошной стены отрицания зарождается надежда, смешанная с ядовитым страхом разочарования, и ему остается только бороться с внезапно нахлынувшими сомнениями, о появлении которых ещё несколько минут назад он не мог даже помыслить. - Если все сказанное тобой правда, если ты не лжешь, - медленно начинает он, - и это действительно правда, неужели ты думаешь, что я могу вернуться к нему, после всего, что сделал? – его голос звучит настолько обреченно, что Сильвер хоть и ожидал такого ответа, не смог сдержать порыв болезненного сочувствия. - После того, как лично убил его отца, каким бы мерзавцем он ни был. И что хуже всего, – он на пару секунд затих, борясь с нахлынувшими чувствами, - не смог защитить Миранду… после сотен жизней, что я загубил, скажи мне, Джон, возможно ли, чтобы я вернулся к нему? - Ты не понимаешь: он там один. Ему никто не поможет, кроме тебя, – мысленно Сильвер не раз готовился к этому разговору, и, не зная всей правды, намерено сгущал краски, чтобы убедить Флинта любыми возможными способами. – Я не знал его, но я знаю тебя. Ты не посвятил бы всю свою жизнь воплощению идей человека, не способного на прощение. Я понимаю, что прошло уже пятнадцать лет и с тех пор многое изменилось, но это твой шанс попытаться вернуть то, что у тебя отняли. Джон отошел на несколько шагов назад. Не из-за страха, а лишь давая время все обдумать. Он нервно провел ладонью по рукояти мушкета, искренне надеясь, что сейчас все закончится и ему не придется делать то, что по мнению многих нужно было сделать ещё очень давно. Сильвер не солгал, сказав, что не хотел такого конца для них обоих. То, что он предлагал Джеймсу сейчас, было наилучшим исходом. Джон верил, что Флинт будет достаточно благоразумен, чтобы это понять, хотя сам, как никто другой, осознавал, что примирить Джеймса с миром задача почти невыполнимая. - Я бросил его там. Ничего не сделал, даже не попытался освободить, – это было сказано настолько тихо, что Сильвер едва расслышал, – я мог бы, но когда я достаточно пришел в себя после изгнания из Лондона, было уже поздно... а я даже не подумал, не проверил!.. Как можно было так слепо доверять предателю! – Флинт с досады на самого себя с яростью сжал зубы, не зная, что делать с чувством вины, захлестнувшим его так внезапно. - Слушай, – Джон поймал его за плечо, заставляя посмотреть прямо в глаза, – это все в прошлом. У тебя есть шанс все исправить, и шанс этот существует здесь и сейчас. Все в твоих руках. Если ты продолжаешь отказываться из-за того, что чувствуешь себя виноватым, то я понимаю и принимаю это, но если ты из-за этого чувства вины еще сильнее убедишь себя в необходимости продолжать свою безумную войну, то подумай, кого ты этим предашь в первую очередь. Я не знаю, какой была его жизнь без тебя, но отчего-то я уверен, что едва ли ее можно было бы назвать счастливой. Флинт убеждал себя, что последнее из сказанного Сильвером – ложь, что сейчас Томасу лучше без него, что Джон понятия не имеет, как сложилась его жизнь. Но память теперь заботливо восстанавливала образ любимого им человека, против его воли пробуждая почти забытые чувства. - Нет, - он предпринимает последнюю попытку остановить этот бессмысленный фарс, который просто не мог быть правдой, – даже если он жив… слишком много времени прошло с тех пор. Чтобы ни случилось с ним, он бы не хотел, чтобы я бросал все это ради личных целей, я в этом уверен. Будь он здесь, он бы поддержал меня. - Будь он здесь, он бы показал тебе, насколько ты одержим своей идеей! – вышел из себя Сильвер, и его голос сорвался на крик. – Неужели ты не видишь, что все вокруг хотят видеть тебя мертвым? - Даже ты? – уточняет Джеймс ужасающе спокойно, снова становясь привычным, собранным, бездушным капитаном, будто и не было недавней вспышки недолгих, но искренних чувств. - Я уже говорил, что не хочу этого, но мне придется это сделать, если в тебе действительно не осталось ничего, кроме ярости и ненависти ко всему миру. Но почему-то я хочу надеяться, что в тебе ещё есть за что бороться, – он тяжело вздохнул, стараясь говорить спокойнее, с жалостью глядя на Джеймса. – Так что если наши отношения что-то значат для тебя; если ты веришь, что я тебе не враг, ты послушаешь меня сейчас. Позже, когда пройдет время, ты поймешь, что я был прав. - А если нет? Разве ты не видишь? Все это: ты, Томас, твои слова о моем прошлом и будущем с ним – все это лишь проверка того, насколько далеко я готов зайти! И если я провалю её, то все, ради чего я жил пятнадцать лет, было зря. - Нет, не зря! – со злым бессилием начинает снова Джон, пытаясь пробудить во Флинте хоть что-то, что могло бы его спасти. - Вспомни ту ночь в клетке маронов, что я сказал тебе? Я лишь хотел спасти тебя от неразумной жертвы, но знал бы я, к чему это приведет! Дело ведь не только в Нассау, ты говоришь о Бостоне, ты говоришь об Англии, ты говоришь обо всем цивилизованном мире! Если же никто тебе этого до сих пор не сказал, то скажу я: это безумие. Не хочешь верить мне, так поверь хотя бы себе, вспомни, сколько раз ты был готов отказаться от всего этого ради общего будущего, ради того, чтобы остановить бессмысленные жертвы с обеих сторон. В ту ночь ты тоже был готов остановиться, и пусть с тех пор многое изменилось, суть остается неизменной – Нассау будет процветать под властью тех, кто управляет им сейчас. Ты не хуже меня знаешь этих людей, и если отринешь свою гордыню, свою ярость и свои принципы, ты увидишь то же самое. Ты борешься с тем, что сам и порождаешь. Хочешь добиться свободы, отбирая её у тех, кто уже её имеет, подчиняешь своей воле всех, кто тебя окружает, и требуешь от них не меньшего повиновения, чем та самая империя, против которой ты борешься. Ты говоришь о темных временах, о страданиях, которые нам придется пережить ради светлого будущего, но где это будущее, которые в каждый момент времени изменяется и приводит к непредсказуемым последствиям? Хотя у нас есть настоящее, где Нассау способен выжить самостоятельно под властью тех, кто не позволит ему подчиниться никому другому, кроме истинных хозяев. Сколько ещё людей должно погибнуть, сколько ещё жизней должна забрать эта война, которая продолжается лишь потому, что ты жив. И если ты до сих пор не веришь мне, просто подумай о том, что будет, когда тебя не станет. Как быстро падет всеобщее сопротивление? Если тебе от этого станет легче: ты не можешь победить не из-за того, что ты на это не способен, а потому что на это не способны остальные, и нравится тебе это или нет - я в их числе. - Так значит, по-твоему, все кончено? – медленно и с расстановкой спрашивает Джеймс, с искаженным от нескрываемой ярости лицом. Окончательное разочарование в своем ближайшем сподвижнике заставляет его так сильно ненавидеть Джона, что он готов придушить его голыми руками. И все же он не мог забыть всего того, что они прошли вместе, продолжая убеждать себя, что Сильвер просто разуверился в их общем деле, что нужно лишь напомнить ему их главную цель. - Да, все кончено. - Тогда убей меня, потому что я в это не верю. Не верю в то, что один вижу очевидное. Нельзя позволять им и дальше владеть нашими умами, нашими судьбами… - Ты не слышишь меня, - устало обрывает его Джон, не позволяя ему и дальше повторять не раз слышимые всеми слова об «истинных» причинах войны. - Ты никого не слышишь, кроме себя. Нет никакой Англии, нет никаких «их». Есть просто жизнь, в которой случается всякое, и твои попытки обвинить в этом страну, которая за пятнадцать лет изменилась не меньше, чем ты, обвинить её, только потому, что отдельные люди предали тебя, лишь подтверждают то, что на самом деле тебе плевать на всех, кто сражался с тобой. Ты хочешь отмстить за то, что у тебя отняли, и для этого просто подбираешь благовидные предлоги, чтобы продлевать жизнь своей мести, собирая вокруг себя людей, поверивших в то, что тебе на них не все равно. Я не прошу тебя никого прощать, извиняться или раскаиваться, я лишь прошу понять, что сейчас, отказываясь от того, что я тебе предлагаю, ты совершаешь огромную ошибку, о которой будешь жалеть всю оставшуюся жизнь. - Единственное, о чем я буду жалеть, так это о том, что доверился тебе и посчитал, что ты способен увидеть истину. - Как скажешь, - отвечает Сильвер, за внешним безразличием скрывая невероятную горечь и боль от столь несправедливых, неблагодарных слов, - но я не отрекусь, - без намека на обратное заканчивает он, в глубине души все ещё надеясь закончить миром. Даже после всего, что ему пришлось пережить по вине Джеймса, он не мог забыть, что они значили друг для друга, будучи, несомненно, большим, чем просто друзья. - Как и я, - вторит ему Флинт, в котором упрямое безумие заглушает любые доводы разума. - И что теперь? Убьешь меня? - Ты не оставляешь мне выбора. - Выбор есть всегда, и сейчас ты делаешь неправильный. Я обещаю, что мы забудем обо всем, что здесь случилось, если ты сейчас отдашь мне оружие, и мы вместе выберемся с острова, продолжив то, что начали. - Допустим, – прикрывая глаза, соглашается Джон, – может… может быть, я соглашусь на это. Мне только интересно, ты действительно оставишь Гамильтона там? Просто забудешь известие о том, что он жив, и снова ринешься в бой, чтобы бороться с империей, для которой, по твоим словам, нет ничего святого? Ты не чувствуешь, что вы с ней чем-то похожи? - Ты думаешь, я поверю, что это не уловка? Что я пятнадцать лет заблуждался, убеждая себя в том, что его нет, а сейчас выясняется, что он жив и я об этом ничего не слышал? Этого просто не может быть. - А если это так? – с отчаянным упрямством снова начинает Джон, подсознательно понимая, что на самом деле Флинт просто не хочет верить в то, что Гамильтон жив: - Веришь ты или нет, но я делаю это не только ради Мади, я делаю это ради тебя. Что если это твой второй шанс? Я прошу тебя, Джеймс, ради меня, него, памяти миссис Гамильтон, которая, без сомнения, хотела бы, чтобы ты поступил именно так. Ради всех тех, кому ты дорог: остановись. Сильвер едва ли не умоляет его, зная, что сейчас слишком многое стоит на кону. Он, даже не отдавая себе отчета в том, что делает, достает мушкет и взводит курок. Флинт молчал. Бесконечно долгие секунды перетекали одна в другую. Он смотрел Джону прямо в глаза и в его взгляде наконец исчез ставший уже привычным яростный огонек, сменяясь всепоглощающей пустотой. Спустя вечность он ответил настолько честно, насколько был способен: - Я не смогу, не смогу жить теперь так, как прежде, и ты это знаешь. Я просто не верю, что он жив. Мне ничего больше не осталось, кроме смерти, но я не хочу уходить с осознанием того, что за всю свою жизнь так и не смог добиться ничего стоящего хотя бы одной капли пролитою мной крови. Только теперь уже все равно, я так устал притворяться, устал лгать и скрываться, ждать и проигрывать в нескончаемой битве с судьбой, так что, если у нас обоих хватит сил… Сильвер видит этот призыв в его глазах, чувствует в негромком, но твердом голосе, он как будто в голове у себя слышит лишь одно слово – «стреляй». Щелчок. Гулкий выстрел раздался над лесом, поднимая с деревьев стаи ворон, расплываясь эхом на несколько футов в густых тропических зарослях. Стоило только ему разорвать обманчивую тишину леса, как из-за кустов в клубах ещё не рассеявшегося появились четверо во главе с Хэндсом, принявшим выстрел за условный сигнал. Пуля прошла в нескольких сантиметрах от виска, оглушив Флинта тяжелым пронзительным свистом. И пока Джеймс приходил в себя, пытаясь понять, намеренно ли Сильвер промахнулся или в последний момент нервы Джона сдали, заставив того совершить роковую ошибку, апатичная готовность сдаться и умереть бесследно испарялась. Флинт уже ненавидел себя за слабость, выказанную перед Сильвером, за которую он едва не заплатил собственной жизнью. Но не успел он и шагу ступить, как четверо по приказу Джона схватили его и связали так крепко, что он не смог выбраться. - Я был неправ, – тихо сказал Джон, подойдя к нему, так тихо, чтобы мог слышать только он, – в тот вечер я сказал, что должен уничтожить тебя, чтобы завершить твою погибельную закономерность. Но я поступлю иначе. Я сломаю её, отказавшись от возможности убить тебя и вернув тебе того, кто положил начало твоей войне. Я отвезу тебя к нему и, может быть, когда ты увидишь его все измениться. Я же сделал для тебя все, что мог: подарил тебе шанс начать все сначала – только тебе решать, как им воспользоваться. Флинт смерил его презрительным взглядом, но ничего не ответил. Джон отдал приказ увести его, а сам в этот момент подумал, что именно взгляд Джеймса заставил его в последний момент передумать. Если бы в глазах Флинта по-прежнему была пустота, он бы не промахнулся, но в них всего на один миг появилась почти утраченная любовь. Джон не знал, о ком тот подумал перед смертью: о Томасе ли, о Миранде, а, может быть, и о нем самом, но именно это чувство остановило его. Можно считать это слабостью, милосердием, хитроумной местью со стороны Джона, но на самом деле это была надежда. Сильвер просто поддался ей, разрешив себе поверить, что для Джеймса все же ещё не наступил конец. Это было похоже на проявление его «болезни» - привычки хвататься за любую возможность. Перед ним появился шанс воскресить сдавшегося смерти человека, которого он уважал и любил даже сильнее, чем был готов признать. Разумеется, ему ничего больше не оставалось, как силой справиться с сопротивляющимся Флинтом, на этот раз окончательно лишив его возможности выбора. Джеймс же в это время с достоинством перенес унизительное пленение, обещая себе расправиться с каждым из участников этого гнусного предательства. Ни ответив Джону ни слова, он тем не менее позволил ему увести себя с острова. Он убеждал себя в том, что на самом деле позволил связать себя лишь для того, чтобы потом вернуться, что у него просто не было другого выхода: покориться Сильверу сейчас – это лучшее, что он может сделать. Он говорил себе, что война не окончена, проиграна всего лишь одна битва, все не только можно, но и нужно восстановить. И все же, несмотря на все эти мысли, в глубине его темной души уже зрела и теплилась надежда, смешанная с любовью и страхом. Что если Джон не лгал?..

***

Он никогда не чувствовал себя настолько потерянным, как после отплытия с проклятого острова на поджидавшем в бухте корабле. Хоть Флинт и старался не думать об этом, но никак не мог избавиться от мысли, что находится в своем последнем плавании. Джеймс знал, что все пережитое им за последние месяцы напряжение достигло своего апогея в схватке с Джоном, но тогда он хотя бы четко осознавал, чего хочет. Сейчас же он совершенно не понимал, что с ним происходит. Он злился на Сильвера, но ещё больше на себя за то, что сразу не остановил его. Флинт беспрестанно спрашивал себя, как мог так слепо верить в непоколебимость намерений влюбленного человека, когда сам когда-то любил и знал, какого быть во власти самого безумного чувства на свете, отбирающего у человека и разум, и волю. Ведь в глубине души он понимал, что Сильвер предпочтет Мади вопреки всему. Но вместе со злобой на бывшего соратника и досадой на самого себя его преследовало другое чувство. Пусть он все ещё не доверял Джону, но даже робкая надежда на то, что Томас все-таки может быть жив, разбивала весь его мир на тысячи осколков. Джеймс пятнадцать лет убеждал себя, что чтит память мертвеца, а теперь могло оказаться, что все это было зря. Ведь помимо окончания так и не начавшейся войны, сама идея, послужившая началом его пути, оправдывавшая каждое совершенное им преступление, в итоге может быть давно отвергнутой её создателем, а сама личность капитана Флинта послужит лишь подтверждением её полного провала. Кроме того, он не знал, как скажет Томасу, кто он такой. Что он мог рассказать о прошедших пятнадцати годах, превративших его имя в синоним жестокости? Породившая его трагедия – слабое оправдание деяниям, некоторые из которых даже он сам не мог объяснить. Научившись жить с этой болью, наполняя каждую минуту своего существования смыслом, борьбой, ради которой был готов умереть, он на самом деле искал смерти в ней. И в итоге нашел, только не ту, что ожидал. Умер не он сам, а его прошлая жизнь, ведь имя Флинта отныне должно сгинуть где-то в Саванне. В который раз за последние дни он подумал о том, что, пожалуй, ничто в мире не изменится до тех пор, пока такие как Сильвер будут останавливаться на пороге великих открытый, забывая о том, что сотни человек отдали жизнь за свою веру в лучший мир. Но сейчас, возможно, он сам был в шаге от подобного выбора, и потому невольно спрашивал себя: «быть может, я ничем не лучше его?». И все же в конце концов Джеймс поклялся, что будь он проклят, если позволит собственной слабости сломить его дух. Когда он наконец добрался до плантации и её тяжелые ворота закрылись за его спиной, Флинт будто бы физически ощутил, как начался обратный отсчет его прошлой жизни. Было в этом месте что-то такое, что с первых секунд заставляло чувствовать себя неуютно. Будто бы стоит только вступить на эту землю, время замедляет свой ход, а затем вообще перестает подчиняться привычным законом, превращая пребывание в этом месте в странный, тягучий сон. Мысли путались в голове, вся его многолетняя выдержка не могла помочь перед тем, что ему предстояло пережить. Когда он протягивал руки, чтобы снять тяжелые кандалы, то уже тогда заметил до боли знакомую фигуру, которую он много лет мог видеть только в своих воспоминаниях. Но он все ещё не верил, старался не верить. Медленно двигаясь к нему, слово мятежник по узкой доске над морской пучиной, обреченный на верную гибель, Флинт осознавал: его тоже ждет своего рода смерть. Томас медленно оборачивается к нему, и Джеймс с ужасом понимает, что он его не узнает. Но когда Флинт уже готов впасть в отчаяние, Томас вдруг одними губами шепчет «Джеймс». Он чувствует сильные мышцы под легкой рубашкой, ощущает некогда родное тепло чужого тела, сквозь шум стучащей в висках крови слышит едва различимое «этого не может быть» и затем отзывается на прикосновение сухих, обветренных губ, целующих до боли нежно, точно так же, как в их последний раз. Флинт держится как может, чтобы не упасть на землю, потому для него это слишком. Он даже не замечает, как по щекам катятся крупные слезы, и все ещё не может поверить, что это не сон, что они оба живы. Томас слегка отстраняет его от себя, чтобы еще раз взглянуть на того, кого уже и не мечтал увидеть. Даже если бы Джеймсу в этот момент предложили все то, чего он так долго жаждал, он бы, не задумываясь, отказался, потому что лучше было умереть, чем сейчас отвести взгляд от столь родных, любимых глаз. Он не помнит, сколько времени проходит. Совершенно не помнит того, как уходил с поля, как Томас увел его оттуда. Чувство нереальности происходящего овладело им полностью, и Джеймсу показалось, что он теряет сознание. Так или иначе, окончательно очнулся он где-то в тени и прохладе, сидя на жесткой кушетке рядом с Томасом, все ещё державшим его за руку. Снаружи доносились какие-то звуки. Жизнь почему-то шла своим чередом, пока его время остановилось. Он вернулся на пятнадцать лет назад, когда мир ещё был целым. Сосредоточившись лишь на теплоте чужой ладони, он крепко сжал ее, уткнувшись Томасу в шею, стараясь различить привычный запах и не находя ничего знакомого. Жесткая, огрубевшая за много лет тяжелой работы, но все такая аристократически узкая ладонь легла на его голову, облегчая мучительные страдания, доставляемые ему вопросами о том, реально ли это? Они все ещё не произносят ни слова, когда Флинт отстраняется и, прикрыв глаза, старается справиться с душащими его рыданиями. Но он ничего не может с собой поделать, и тогда Томас опускается перед ним на колени, мягко касаясь его лица теплой рукой. Джеймс смотрит ему прямо в глаза и все ещё не верит, тихо шепча его имя, проверяя, разрушиться ли это прекрасное своей нереальностью видение. Но ничего не происходит. Это не сон; Флинт внезапно осознает – все реально. И мир, до этого сдерживаемый стеной отрицания, волной настигает его. - Я не верю, что это правда ты, - тихо шепчет он, привлекая Томаса к себе ближе, и все смотрит в его лицо и не может наглядеться. - Боже мой, Джеймс, - бессвязно вторит ему Гамильтон, отвечая на беспорядочные поцелуи Флинта, нежные и быстрые, необходимые им обоим. Наконец Джеймс снова обнимает его, обретая некое подобие самоконтроля, покинувшее его с такого самого момента, как он прибыл сюда. Томас тоже, кажется, приходит в себя, и, отстранившись, они оба долго смотрят друг другу в глаза, будто бы именно в них надеясь найти ответы на все свои вопросы, бесконечное количество которых только увеличивалось с каждой секундой, проведенной вместе. Однако неописуемые чувства, что они оба испытывали при встрече, настолько поразили их, что никто не мог быть уверенным в том, что сможет выдержать ещё и откровения о жизни друг друга, по крайней мере, именно сейчас. Так что какое-то время они просто сидели в спасительном молчании, позволявшим им в полной мере осознать, что только что произошло. В эти моменты едва ли кто-то из них думал о чем бы то ни было: рассудок, казалось, покинул обоих, и у них остались только ощущения и необъяснимые разумом чувства. Они просто смотрели друг на друга, выискивая в изменившемся облике знакомые черты, стараясь вспомнить, какого это – любить кого-то в не тщательно хранимых воспоминаниях, а в жестокой реальности, так сильно преобразившей их обоих. Охватившее их безумие начинает понемногу отступать, оставляя один на один с ужасающей неизвестностью, особенно пугавшей Джеймса. Только сейчас он в полной мере начал осознавать, что между ними все просто не может быть как прежде. В одночасье Флинт вспоминает, кто он такой, и почему сейчас просто не может вести себя как раньше. Много лет назад он мог себе позволить все то, что делал несколько минут назад, теперь же, пока Томас не узнает правду, Джеймс не должен был это делать, просто не имел права. Флинт почти что физически начинает ощущать как то пространство, что разделяло их, становится непреодолимым барьером, пропастью, что разверзлась между ними за эти долгие годы. Молчание теперь угнетает. Нужно что-то сказать, что-то сделать, но Флинт не может, просто не знает, что именно. - Я скучал по тебе, – говорит Томас первое, что приходит в голову, и его тихий голос слишком громко раздается в окружающей их тишине. Самообладание Флинта вновь рушиться, потому что невозможно держать себя в руках, когда впервые за пятнадцать лет разлуки слышишь голос того, кто когда-то составлял для тебя весь мир. В ответ лишь смотрит ему прямо в глаза, зная, что взгляд будет красноречивее любых слов. - Ты знаешь?.. – наконец начинает Флинт, после ещё более длительного молчания, поражаясь тому, как глухо и старо звучит его голос. Он сам не знает, что имел в виду. Знает о чем? О том, что его бывший любовник теперь совершенно другой человек, о том, что его жена умерла три года назад, о том, что последние пятнадцать лет Джеймс ведет войну со всем миром?.. - Знаю о чем? – вторит Томас, отворачиваясь от него и опуская голову, отвечает с нескрываемой горечью в голосе. – До недавнего времени я знал лишь, что вы с ней погибли от рук пиратов. Флинт прикрывает глаза, силясь справиться с внезапно накатившими на него остатками былой ярости. Он знал, кто сотворил эту ложь, и жалел, что не может убить этого человека ещё раз. Воспоминания о сожженном Чарльстоне, вернее о том, что было до этого, с поразительной ясностью предстают перед ним, и когда он поднимает глаза, то сталкивается с печальным взглядом Томаса, более всего выражавшим то, что им обоим было бы не описать словами. Флинт не знает теперь, как рассказать ему правду, но Гамильтон неожиданно начинает говорить сам: - Джеймс, - он впервые обращается к нему осознанно, чувствуя, как непривычно произносить это имя после стольких лет, – всего несколько недель назад все было по-другому. Честно сказать, я не знаю, каким бы ты меня здесь нашел. Я и сейчас едва ли похожу на того, кем был когда-то… как, вероятно, и ты. Сердце Джеймса, казалось, остановилось. Что он имел в виду? Знает ли он обо всем или это просто неудачно подобранные слова? - Что ты хочешь сказать? – наконец спрашивает он, не в силах больше гадать о смысле этой странной фразы. - Только лишь то, что я знаю, кто ты такой, Флинт. В эту же секунду что-то внутри него отрывается и отзывается адской болью не в теле, но в раздраженном и напряженном разуме. Сразу тысячи вопросов о том как и откуда мог Томас узнать, как он может так спокойно говорить об этом, как мог несколько минут назад быть рядом с ним, целовать… так не должно было быть. Томас не должен был обо всем этом узнать, не так скоро, не со слов кого-то чужого. Джеймс обязан был сам ему рассказать, но кто-то уже лишил его этой возможности. - Кто? – хрипло сипит он и в его голосе звучит то, что он, несмотря на все усилия, просто не может скрыть. - Не вини никого, - отвечает Гамильтон, внешне никак не реагируя на непривычную и пугающую сталь в его словах. - Сильвер, ведь так? Он один знал о тебе. - Кто бы он ни был, он не представился. Только за несколько недель до твоего прибытия я получил послание, без адреса, без подписи, просто несколько листов бумаги, в которых кто-то рассказал мне твою историю, - Томас поднял на него чистый, осознанный, ни чем не затуманенный взгляд. – Я знаю, кто ты такой, капитан. Со слов того человека, который, вероятно, был к тебе ближе, чем кто бы то ни было в эти годы. Я знаю о Миранде, твоей войне и о том, почему ты здесь. И это к лучшему. Потому что я понятия не имею, что было бы со мной, если бы не это письмо. Кто бы его ни отправил, какими бы целями не руководствовался, оно было мне необходимо. Меня предупредили, что, возможно, я вскоре увижу тебя снова, и если ты мне до сих пор не безразличен, то я помогу спасти тебя от тебя самого. Разумеется, я ничего не мог ответить, ведь даже не знал, действительно ли ты вернешься, но одна мысль о том, что ты жив… Она была невероятной. Флинт в этот момент ненавидит Сильвера так сильно, что клянется себе убить его при встрече. Услышать правду от чужого человека, понятия не имевшего, что они трое значили друг для друга? Ничего хуже и быть не могло. Флинт злиться от своего бессилия, невозможности защитить Гамильтона от всей этой правды хотя бы на время. Он почти не слышит его слов, его безумно раздражает осознание того, что сейчас они вынуждены говорить об этом. После пятнадцати лет разлуки он хотел начать все по-другому, узнать о жизни Томаса, понять какого черта он здесь делает и что случилось с ним после того, как его забрали. Вместо этого он вынужден обращаться к тем вещам, о которых предпочел бы говорить в последнюю очередь. - Это жестоко, – все же Джеймс не может лгать ему, только не сейчас, не при таких обстоятельствах. Он говорит правду, пытаясь совладать с накрывшим всю его натуру гневом на Джона, который дал Томасу ничем не оправданную надежду на лучший исход. И причем Флинт знал, почему Сильвер поступил именно так: он как всегда перестраховался, продумал единственный возможный вариант, при котором Гамильтон не оттолкнет его после того, как узнает правду: легче выставить Флинта как мученика, представить в глазах любимого в роли жертвы, вызвать жалость и тем сильнее связать их друг с другом. Чертов Сильвер. - Но почему? – искреннее непонимание бывшего любовника режет больнее самого острого лезвия. Джеймс знает, что он должен сделать, что должен сказать, но он не настолько силен, чтобы собственноручно оттолкнуть Томаса этой правдой. Он не может потерять его снова, и уже готов соврать о чем угодно, лишь бы оставить все в прошлом: - Потому что я… - и все же его голос срывается, он прямо сейчас борется с самим собой и делает единственный правильный выбор. Он знает, что так загубит все, что было между ними, подведет черту под теми отношениями, что связывали их когда-то и окончательно закрепит тот барьер, что теперь разделял их. Но он не может поступить иначе: - Потому что я не хотел к тебе возвращаться. – Говорит он отчетливо, почти с вызовом, но не Томасу, а самому себе, как призвание взглянуть правде в глаза и увидеть в полной мере, во что он превратился за эти годы. Тишина после этих слов была такой тяжелой, что, казалось, могла раздавить их обоих. Томас смотрит на него, и в этом взгляде Флинт видит такую глухую печаль, что он готов на все, лишь бы не признавать, что эту боль причиняет он сам. - Джеймс, – тихо начинает Томас, так тихо, что его едва слышно, – ты не понимаешь, да? Я и не ждал, что ты вернешься. Флинт действительно не понимает. Он ждет объяснений и в той же мере боится услышать, что Гамильтон думает так из-за того, что теперь видит в нем лишь имя, а не его самого. - Когда я узнал о Флинте, о том, кем ты стал после меня, я признавал в каждом твоем поступке тебя прежнего, того, кем ты уже, вероятно, давно себя не считаешь. В тебе всегда было нечто иное, сильное и темное, опасное, но столь же прекрасное. Мы с Мирандой это знали и все равно любили тебя. Возможно, сложись все иначе, ты никогда бы не совершил те поступки, которые сотворил, будучи пиратом, но в одном я уверен: в тебе всегда был тот человек, каким ты стал сейчас. Но ты не должен винить себя ни в чем. Когда три года назад слухи о сожженном Чарльстоне и о грозном капитане Флинте, расправлявшимся со всеми, кто осмеливался поднять руку на пиратов, дошли и досюда, знаешь, о чем я думал? О том, что это было неизбежно. Я не мог забыть, что предупреждал их: если не прекратить бездумно пользоваться Новым Светом рано или поздно он на это ответит. За эту правду у меня отняли вас обоих. Так что когда я слышал о Флинте, я не столько страшился его, сколько не понимал, зачем все это нужно. А когда я узнал, что за всем этим стоял ты, все встало на свои места. За исключением одного: Флинта я мог осуждать, но ты… Я знаю, что ты далеко не святой, Джеймс, но я не могу винить тебя. Считай меня после этого кем угодно, но это так. Ты показал миру, как сильно он ошибается, считая устаревшие взгляды незыблемыми. Когда я узнал о помиловании… словами не могу описать, что я тогда почувствовал. Это ведь и была настоящая победа. Ты сделал все и даже больше, но я понимаю, почему ты не остановился. Правда, я больше не могу утверждать, что знаю тебя так же, как раньше, но это не меняет моего отношения к тебе. Поэтому, когда я читал последние строки, где честно говорилось о том, что он не знает, вернет ли тебя мне или нет, я был благодарен хотя бы за это. Но теперь ты здесь и, честно говоря, я не знаю, что сказать, – он бессознательно провел рукой по волосам, и сердце Джеймса сжалось от такого знакомого жеста, – я не вправе судить тебя за все, что ты сделал, но если тебе нужно это услышать, за убийство моего отца я тебя прощаю. И я простил бы тебя за каждое твое преступление, если бы имел на это право. Потому что то, что ты в итоге здесь, со мной, заставляет меня чувствовать себя самым счастливым человеком. И как бы эгоистично это не звучало, я рад, что ты вернулся за мной. Пусть я знаю тебя нынешнего лишь по этим запискам, мне кажется, для тебя это стоило не малых усилий, и если когда-нибудь ты решишь вернуться к прошлой жизни, я пойму. Сейчас же я просто хочу, чтобы ты знал: я не осуждаю тебя за твое прошлое. Эти слова произвели на Флинта поистине сокрушительный эффект. Если до этого он в глубине души ещё помнил о том, что обещал себе не поддаваться чувствам и не уподобляться Сильверу, то сейчас он действительно готов был отречься от своей клятвы. В голове ещё звучали слова Томаса о том, что он прощает его, не осуждает и принимает вместе со всем, что он совершил. Осознание того, что все его опасения были напрасны, заставило Джеймса почувствовать такую умопомрачительную свободу от терзавшего его чувства вины, что мысль о том, что между ними ещё, быть может, возможно восстановить разрушенные отношения, завладела всем его воображением, не оставляя место ничему другому. Флинт, даже не задумываясь о причинах такого поведения Гамильтона, позволил себе поверить ему. - Ты не представляешь, как важно мне это услышать, - сказал Джеймс с такой бесконечной благодарностью во взгляде, что Томас не сдержался и вновь поцеловал его, чувствуя, с какой теплотой отвечает ему Флинт. – Обещаю, что не дам тебе повода усомниться в своих словах. - Чтобы ни случилось, я не изменю своего решения, Джеймс. И мне не нужно никаких доказательств того, что ты достоин прощения. Я всегда буду на твоей стороне и этого не изменить. Это не снисхождение и не милость с моей стороны, просто я не имею никакого права осуждать тебя, учитывая все то, через что тебе пришлось пройти. Другие на твоем месте давно бы сошли с ума, но ты не такой как все. Поэтому я даже горжусь тобой за то, что ты не сдался. - Тогда позволь хотя бы заверить тебя, - ответил Флинт, не скрывая того, как приятно ему слышать такие столь необходимые сейчас слова, - что я вытащу нас обоих отсюда, как только появиться возможность. Чтобы ни случилось, на этот раз никто не посмеет разрушить наши жизни, я этого не допущу. Сколько времени ты пробыл здесь? Неужели все эти годы?.. - Не все, но большую часть. Но я не хочу говорить об этом сейчас, скажу лишь, что время в этом месте понятие растяжимое. Иногда мне казалось, что дни тянуться годами, а иногда недели проходили за час. Боюсь, что если бы не вмешался тот, кто привез тебя сюда, ты бы нашел меня совсем другим: сломленным, разбитым, покорным. Я не жил эти годы, мне просто не для кого было жить, так что я не замечал, сколько лет пробыл в таком состоянии. Но как только я узнал о тебе, о том, что ты жив и тебе, быть может, нужна моя помощь, понял: у меня нет права упускать этот шанс его из-за собственной слабости.  После этого признания, едва ли отражавшего хоть малую часть того, что пришлось пережить Томасу за эти годы, Флинт ещё сильнее ощутил болезненную нежность и желание защитить его. Джеймсу хотелось сделать все возможное, чтобы теперь жизнь Гамильтона перестала быть такой безрадостной. Но пока единственное, что он мог сделать – ответить откровенностью на откровенность. - Ты помогал мне и раньше, пусть даже и не знал об этом. Когда мне бывало особенно трудно принять какое-либо решение, я представлял, что мог бы сказать ты. Со временем ты начал приходить в мои мысли без спроса и пытался напомнить, ради чего я живу. Со временем от вас двоих мне остались только призраки, зовущие присоединиться к ним. Но как больно не было бы мне, без этого всего, я бы окончательно потерял себя.  - Стоит ли говорить, что ты не один все это время не забывал о прошлом? Знаю, что тебе больно говорить об этом, но скажи хотя бы, страдала ли перед смертью Миранда? Из письма я узнал только то, что её больше нет, но ты представить не можешь, что я почувствовал, когда понял, вы были все это время живы. Если бы я только знал, что мне есть к кому возвращаться!.. Томас прикрыл помутневшие глаза, позволив Джеймсу взять его за руку в безмолвной поддержке. Когда он все же взял себя в руки, то заметил, что Флинту так же тяжело вспоминать о ней, как и ему самому, возможно, даже сильнее: - Она… нет, она не, - Джеймс все же не смог произнести все это без дрожи в голосе, вызванной картинами ужасного прошлого. - Все произошло быстро. Прошу тебя, Том, я не могу об этом говорить. До этого я считал, что её смерть повлияла лишь на меня, но теперь ты… пройдет время, и когда мне станет легче, я расскажу обо всем, но сейчас это просто невыносимо. Я только хочу, чтобы ты знал, что она никогда не прекращала любить тебя. После этого им обоим понадобилось слишком много времени, чтобы прийти в себя. Флинт теперь уже невольно раз за разом вспоминал ужасающие обстоятельства смерти Миранды, но теперь он понимал, что страдает не один. Как бы парадоксально это не звучало, мысль о том, что Томас – единственный человек, способный в полной мере понять, что она для него значила, помогала перестать чувствовать бесконечное одиночество, испытываемое Флинтом после смерти Миранды. Он невольно подумал о том, как была бы она счастлива, узнай правду о судьбе своего мужа. По крайней мере, Джеймс ни на секунду не сомневался, что сейчас она была бы рада за них обоих. - Она бы назвала нас дураками, - слабо улыбнулся Флинт, стерев остатки слез, - мы только что вновь обрели друг друга и тратим драгоценное время на сожаления. - Да… да, конечно, ты прав. Она всегда учила нас ценить то, что мы имеем. - Жаль, мы её не слушали, - мрачно сказал Джеймс, но все же внял совету Миранды и, переведя тему, спросил: - Что это за место? - Сложно сказать. Что-то вроде эксперимента, – туманно ответил Томас, принимая негласный призыв Флинта оборвать тяжелый для них обоих разговор. - Кто-то из Лондона, очень настойчивый и прогрессивный, чем-то похожий на нас в прошлом, старается основать здесь новую колонию. Его новаторство в том, что населять её будут в основном ссыльные, узники долговых тюрем и протестанты всех родов. Идея в общем неплохая, только, как обычно, парламент тянет с решением. Вот и появилась пока что неофициальная, даже нелегальная её версия. Здесь в основном политические преступниками, должники и иные несчастные, кому не повезло оказаться чем-то неугодным матушке Англии, так что среди них я не слишком выделялся. - Ты не пробовал сбежать? – с искренним изумлением спрашивает Флинт, уже сложивший себе первое впечатление об этом месте. Оно явно не слишком сильно охранялось. - Может и попытался бы, - невесело усмехнулся Томас, - если бы в этом был смысл. Мне не куда и не к кому было идти. Джеймс тут же пожалел, что спросил. Ведь действительно, куда бы он мог податься без денег, без связей, в полном одиночестве вдали от дома. Флинт в который раз за этот день вспомнил, как убивал Альфреда Гамильтона, получая от этих мыслей если не удовольствие, то хотя бы некое подобия удовлетворения. - Теперь все изменилось, - сказал он, глядя прямо ему в глаза, - и, поверь мне, в лучшую сторону. Главное, что мы снова нашли друг друга, ведь так? Остальное не важно. Томас кивнул, чувствуя ласковые прикосновения Флинта к своей заросшей щеке. Как же ему не хватало всего этого. Да и сам Джеймс будто бы просыпался от долго сна, возвращая по частям утраченные моменты, стараясь не думать о том, что еще несколько дней назад, едва ли поверил бы, что такое возможно. Однако смутные ощущения того, что они что-то недосказали друг другу, повисли над ним дамокловым мечом. Ослепленные радостью встречи, они не придавали значения деталям, каждая из которых сама по себе могла многое рассказать об их судьбе и, быть может, даже отвратить их друг от друга, разрушив и без того хрупкие отношения между ними.