Никакой грусти

Репетиция закончилась, как обычно, поздним вечером. Вадик махнул ребятам рукой и проверил еще раз замок в радиорубке, изображая занятость. Через пять минут в вверенную группе аудиторию заглянула вахтерша. — Закончили, ребят? Сдавайте ключи. — Заканчиваем. Я принесу на вахту, не переживайте. Вахтерша кивнула, закрыла дверь и удалилась. Вадик дождался тишины и бесшумно подошел к служебному телефону. Зачем он был здесь — загадка, его несколько раз порывались снять, пользоваться им не разрешалось, но и особо никем не контролировалось. Никому это и в голову не приходило: времени всегда не хватало, ребята не видели ничего, кроме инструментов. И вот пыльный молчащий аппарат дождался своего часа. Вадик снял трубку и крутанул диск, набирая межгород. Родные длинные гудки, как сигналы в космос. С щелчком трубки, снятой с рычага, сердце закатилось куда-то в карман рубашки и затрепетало там. — Гм… Да, — сонный любимый рокот, вот он! Он здесь, о него можно погреть ладони! — Глеб, привет! Тишина. — Алло! Глеб, привет, родной! — Вадь, ты? Привет! — скрипучий голосок, чуть искаженный связью, хрустящий, словно присыпанный песочком. — Разбудил? Прости! Как ты? Как дела? — Н…нормально… А ты чего так поздно? Вадик представил, как младший морщит нос, щурится и справляется с першением в горле от резкого пробуждения. — Не спрашивай, я и так рискую, — Вадик покосился на дверь, — Хотел тебя услышать, соскучился до невозможности… Возня на том конце провода. Глеб прижал трубку к уху плечом, обнял телефонный аппарат и, высвободив провод из-за тумбочки, разлегся на диване в большой комнате, боясь дернуть что-нибудь не то — шнур натянулся до предела. — Я тоже скучаю. Глеб зевнул и потянулся. Положение напомнило о сне, прерванном настойчивой трелью звонка. — Мама дома? — На работе. — Как в школе? — Пойдет. Не про контрольную по алгебре же рассказывать! — Лучше ты расскажи, как у тебя, — Глеб крутил провод, просовывал пальцы в его витки, наматывал на ладонь, уставившись в рыжий квадрат окна, но видя перед собой огни Свердловска. — Зашился с учебой, репа только закончилась… Скоро фестиваль, готовимся. — Я тоже… готовлюсь. У нас вечер к Восьмому марта. Тоже репетиции, — Глеб снова вздохнул, дважды споткнувшись о «тоже». Так хотелось беседовать с братом на равных! Вадику безумно нравилось, как звучит далекий голос брата в телефонной трубке. Его Глеб такой недоступный, и в то же время абсолютно настоящий, осязаемый и теплый, неохотно выбравшийся из-под одеяла, что, кстати, странно: вечер субботы, нет одиннадцати, а он уже дрых и, судя по всему, без задних ног. — Как с погодой, Глеб? — Вадь, тебя это правда интересует? Метель. Холодно. Чего позвонил-то? О погоде поговорить и о школе? Погода — дрянь, в школе как обычно. Когда приедешь? — Я бы хоть завтра, маленький… Глеб дернулся. Вадик прикрыл трубку ладонью и горячо выдохнул: — Невозможно тебя хочу! Глеб беспомощно посмотрел по сторонам, словно ища поддержки у кого-то в темноте. Раньше не приходилось говорить по телефону так откровенно. Почему-то мелькнула мысль о радиохулиганах, вооруженных всякими прослушивающими устройствами, о которых однажды рассказывал Вадик. — Приезжай. Завтра, — выкрутился Глеб с опаской, но вышло кокетливо. — Не могу. Поэтому и хотел тебя услышать. Блин, Глеб, что мы все вокруг да около… Мама тебе ничего не сказала после того раза? — Не-а, — милый смешок в трубке подогрел Вадика еще больше, но, похоже, мелкий не собирался развлекать его разговорами, однако вдыхал, выдыхал и угукал так ласково и дразняще, что старший перешел в наступление. — Тебе спросонок не холодно? — Вовсе нет. Мне мама пижаму подарила на двадцать третье февраля. В последний раз Вадик видел Глеба в пижаме лет в десять, собственно, ту и представил. Забавно. — Да ну? Теплую? — Угу. Теплую. Красную такую. Она и тебе что-то купила, но ты не вырвался… — До лета теперь, родной. Я так хочу поцеловать тебя! Глеб явно почувствовал вкус брата на губах, его язык во рту, закрыл глаза, превратившись в слух, а Вадик продолжил, перешагивая через смущение: -… твою шею, маленький. Плечи… Тебе удобно? Вадик подумал вдруг, что Глеб притулился к тумбочке в коридоре. — Да я на диване в комнате, Вадя. Телефон притащил сюда. Тогда он наверняка растянулся, согнув ногу в колене и водит пальцем по узорам на ковре. Вадик вздрогнул. Всего лишь ветер стукнул в окно. Как-то все странно и неправильно, но выдержки не хватало. Он прижал трубку к уху еще сильнее и плотнее прикрыл ее: — Всего тебя! — Что еще? — мурлыкнуло в трубке. «Взял бы тебя прямо на полу возле ванной», — подумал Вадик, но не озвучил яростного желания, оттягивая джинсы в районе паха и прислушиваясь ко всему одновременно: и к дыханию Глеба за 80 километров, и к треску лампы под потолком. Шепот Вадика из телефонной трубки в раскрасневшееся ухо, принявшее оттенок пижамы, отличался от шепота с касанием губ, щекоткой ресниц и настойчивыми руками, блуждающими по всему юному телу, но Глеб обладал феноменальной фантазией и живо дорисовал себе недостающие подробности, поглаживая себя от имени брата. Голос скользил по шее, плечам и там, где было не достать. Он провел рукой по мягкой фланели, отчего-то не решаясь залезть в штаны. — Скучаю по твоему животику, малыш… и ниже… как ты, кстати? — Нормально. Гхм. Я. Вспомнилось Глебкино «боюсь» в тишине новогодней ночи. Действительно, страшновато называть вещи своими именами, не перепрыгнуть! Вадик огибал острые углы и с трудом подбирал слова. — Представь, что я рядом с тобой… Глеб закусил краешек губы и смущенно спросил: — Ты не шутишь? — Малыш, ну какие шутки! Другого выхода пока нет, а твой голос — это пытка, родной! Придерживая трубку плечом до боли в шее, Глеб приподнялся немного и улегся поудобнее. — И что мне — сказку рассказать? — Лучше я расскажу. Ни о чем другом думать не могу, не идет из головы наш первый раз. Ты помнишь? — Такое забудешь… Ва-адь, — взлетающее «Ва-адь» как росчерк, — Я очень хочу тебе… тоже. Это приятно? Ну, тому, кто делает? Вадик закатил глаза, добившись капли откровенности и представил Глеба внизу, его приобретающий новую окраску взгляд, пристальный и хрустальный, приоткрытый ротик с хищными зубками и бледно-розовый язычок. — Мне приятно все, что касается тебя. Вадик снова бросил взгляд на дверь и расстегнул молнию на джинсах. Глеб эхом мысленно повторял «тебе», «тебя», звучащее в устах брата нежно и в то же время собственнически. Нарочно ли он вкладывал в интонацию жесткости, чтобы Глеб и подумать не смел о ком-то другом? — А я в школе о тебе думаю, Вадя! Глеб снова крутанул и зажал между пальцев провод — единственное на сегодня связующее звено между ним и Вадиком. Нет никого в мире, все исчезли вновь, растворились в белоснежной пелене февральской ночи, оставив планету двум голосам. — В раздевалке? — Хм, не только. Везде. Где придется. — Встает? — Вадик не успел поймать грубоватое слово, но емче названия этому удивительному явлению еще не придумали. Глеб хохотнул, нисколько не смутившись: — Ага! Блин, смешно, конечно, а в школе неловко! — А сейчас? — Вадик добивался еще немного пошлости из невинных уст. — И сейчас стоит. А как ты думал? Вадик представил оттопыренную ширинку пижамных штанов, приспущенных с узких мальчишеских бедер и бледный живот с проступающими ручейками вен, заметных только при ближайшем рассмотрении. Он хотел своего Глеба до безумия, каждый его сантиметр, каждую родинку, царапинку и синячок. Глеб вытащил из-под головы думку, бросил на пол (она резко помешала), нырнул рукой под слабую резинку, провел по члену, закрыл глаза и облизнулся, внимая словам брата. — Сегодня новую песню пробовали… я струны дергаю, а сам все думаю, как с тобой. Как тебя… ртом… Плохо получается, знаешь ли… — Что именно: ртом или играть? — засмеялся Глеб сквозь вяжущее и колкое чувство, на миг сковавшее его тело. — Ртом как раз хорошо… Братья закрыли глаза синхронно. Распалась комнатка на мозаичные кусочки, разлетелись окна, тяжелая дверь и треск лампы был больше не слышен. Только сопение Глеба в трубку, только Вадькины осторожные слова, но им хватало и тембра, чтобы завестись. Можно было с легкостью продолжать разговор о погоде — лишь бы говорить, лишь бы слышать! — Хочу тебя, Вадя… Я хочу твои руки… Там… И целовать тебя, — младший понижал голос, а придыхания добавлялись сами, обжигая трубку. — Сладкий мой! Вадик отчетливо увидел в полумраке родной комнаты сверкающие от слюны губы младшего и бесконтрольно массировал между ног, борясь с желанием снять джинсы. Нет, нельзя! Донести бы впечатления до общаги! Этого голоса, возни, неловких признаний и целой эротической симфонии звуков хватит на целую неделю, до следующей репетиции, если получится набрать номер снова. — Да, Вадь… Я нормально целуюсь? — Мастерски! Улыбку слышно. Он доволен и улыбается, обнажив клычки и чуть задрав от страсти верхнюю губу. Он смелеет, ведь говорить по телефону проще, чем глаза в глаза. Бояться нечего, в крайнем случае, можно просто бросить трубку и объяснить все как-нибудь потом. — А я целовал только тебя! — похвастался Глеб. — Ни разу с девчонкой? — Говорю же. Вадик покраснел до ушей, трубка плавилась в его руках. Глеб стащил штаны, поддаваясь обжигающему искушению. — Ты же в институте? — вопрос о частичном обнажении заволновал его. Сидя на краешке стола с расстегнутой молнией, Вадик изнывал. Он оттянул белье, украдкой запустив в него руку — член упруго подскочил и прижался к животу. Пришлось опустить свитер, чтобы скрыть невыносимое возбуждение. — Ох, Глебушка… Тебе проще. — Ха! Ты меня в школе, а я тебя — в институте. Представь только. Вадь, может, я приеду, если ты не можешь? — Соблазнительно, но, скорее всего, все будет не так, как ты себе представляешь. — Дай помечтать! Приеду и… — голос младшего фонтанировал хулиганским развратом. — Что? — ухмыльнулся Вадик, ожидая всего, чего угодно. — … если разрешишь, конечно, — Глеб низко вывел последнее слово так ярко и объемно, что его можно было потрогать. — Любимый, я разрешу тебе все… — И отсосать? — Гле-еб! Долгожданное хлесткое словцо, непринужденно слетевшее с пересохших губ, обожгло Вадика, точно удар плетью. Конечно, уголочек рта Глеба в это время взлетел, и он шкодливо прищурился, ожидая реакции на другом конце провода. — Все! Вадик на расстоянии пощекотал Глеба дыханием, мучительно соображая на фоне борьбы с неуемным желанием: а что если Глеб и правда решит приехать? — Маленький, надо заканчивать… Мне давно пора сдать ключи, иначе будут неприятности. Дождись меня, пожалуйста. Осталось немного. Хорошо, малыш? Телефонный звонок встряхнул Глеба за шкирку, окунул в счастье и пробудил голод с новой силой. Крошечная надежда на скорую встречу растаяла. Весенние каникулы он проведет в одиночестве, а возбуждающий разговор «на грани» уже остался острым воспоминанием, которое со временем притупится. — Пока, Вадик. Спасибо, что позвонил… В трубку вернулся потухший голос, исполненный грусти, распоясавшийся Глеб снова стал мальчишкой. — Я постараюсь позвонить еще, но обещать не могу, маленький. Спокойной ночи. Любимый… Трубки прижали рычаги, комнаты — родная и казенная — нагрелись от разочарованных вздохов, слетевших с искусанных влажных губ.