Никакой грусти

Никакого сна. Глеб перебрался через задремавшего брата, взял подушку и бесшумно прокрался в свою комнату. Ныли мышцы, от соприкосновения с диванной пружиной побаливало левое ребро. Глеб кинул подушку на свою кровать, в полной темноте вышел в прихожую, нырнул в карман Вадькиной куртки, достал початую пачку сигарет. Там холодно. Куртка со сломанной молнией валялась на кресле, и Глеб, недолго думая, напялил куртку брата, сунул нос в воротник и вздрогнул от запаха одеколона. Ветер плеснул по холодным щекам, затушил спичку. Глеб чиркнул о коробок еще одной, отвернулся и неумело загородил пламя. Горький дым наполнил легкие, вырвался из носа. «Что со мной происходит… что происходит с тобой? Почему мне так хорошо? И плохо! Я бы влез к тебе под кожу, Вадя, чтобы никогда не расставаться. Давай сбежим куда-нибудь. Давай уедем. Да хоть уйдем, давай! Плевать на институт твой и на школу, плевать на все. Боже, ну что со мной! Что это, Вадь, а?» Глеб снова вдохнул родной запах, разбавленный сигаретным дымом, наполняясь им до краев, закутался в куртку брата плотнее, но все равно мерз, стоя в тапках на балконе, вглядываясь в темное небо без единой звезды. Он выпустил последнюю струйку дыма в темноту, и в ту же минуту кто-то сдул с огромной ладони первые робкие снежинки. ________ Вадик преградил Глебу путь на кухню и с шорохом провез его по стене так внезапно, что Глеб, пытаясь удержаться, едва не смахнул с тумбочки телефон. — Дай пройти, пожалуйста! — Я хочу тебя. — Вадик, давай потом… — Сейчас. Хлопнув ладонью о стену, Вадик случайно прижал к ней взметнувшуюся прядь и провел по губам Глеба чем-то сладким. — Ты и представить себе не можешь, как сильно… Нежно втолкнув конфету в рот, Вадик задержал большой палец на кончике языка. — Ай! Откуда? — Глеб зажмурился от удовольствия. — «Птичье молоко»? Я из Свердловска привез, хотел еще в первый вечер, но ты… — Хватит уже про тот вечер, мне самому стыдно! Вадик погрузил пальцы в рот брата, скользнул по языку медленно и настойчиво, вынул их и размазал сладкую слюну по и без того заблестевшим губам, побуждая младшего к ответным действиям: Глеб поймал их и облизал инстинктивно. — Что тебе так приспичило? — спросил Глеб и расставил ноги, чтобы удержать равновесие. Смущение от немного абсурдной ситуации с конфетами и откровенной настойчивости брата взяло верх. У горла вновь клокотнуло нечто похожее на обиду: теперь Вадик не скрывает своей страсти, открыто заявляет о своих намерениях, но чувствует ли он то же, что чувствует Глеб? Уж точно не смотрит на небо, выискивая звезды и шаблонно мечтая удрать на край света со своим маленьким, чтобы там умереть от ласки! — Я хочу тебя прямо сейчас, — повторил Вадик, расстегивая взглядом пуговицу за пуговицей на старенькой клетчатой рубашке и придерживая младшего, словно опасаясь, что тот вырвется, хотя это пробудило бы еще большее желание. «Нет, рубашку не снимать! Она перекошена, она больше размера на два, в ней он кажется таким хрупким и беззащитным! Одна пуговка застегнута не правильно, «по-клоунски», как говорили в детстве старшие. Похоже, не обратил внимания, когда одевался с утра — мама уезжала к родственникам, и он торопился проводить ее, наскоро нацепив нехитрую домашнюю одежку. Это такие мелочи: он прижимает длинные рукава пальцами к ладоням, зябко прячет в них кисти целиком, иногда закатывает их, обнажая запястья, но они все равно падают. Он расчесывается. Он облизывает ложку за обедом, он зашнуровывает ботинки, задрав ногу на этажерку, он садится на стул задом наперед, положив руки на спинку; черт возьми, он ходит рядом со мной, он говорит и дышит! Я теперь знаю, какой он, и от этого только хуже…» Вадик задрал рубашку, приспустил штаны с Глеба и придавил его к стене с новой силой. Холодная пряжка ремня коснулась живота и разбудила вульгарный звенящий стон, вырвавшийся вместе с дыханием и разлетевшийся на хрустящие осколки. — Ты моя музыкальная шкатулка… стоит только завести… Пронзая звуками сумасшедшие ночи, Глеб извивался под братом бесстыдно, но зрительный контакт при дневном свете, сочный комплимент и растаявшие намеки, уступившие место прямоте, ввергли его в жуткое смущение и шарахнули сиюминутной потребностью спрятать голову в песок. — Вадя… давай чуть позже, — прошептал Глеб, перешагнув через всю палитру чувств, доводящую до озноба. — Что-то не так? — растерянно спросил Вадик, удивленный робким отказом, — Не болит? Говори мне обо всем, Глеб! — Да с чего ты взял, что… — Глеб набрался храбрости, — не болит! По крайней мере… то, что ты имеешь в виду! Он решительно отстранил брата, толкнув его в грудь. «Стало только хуже, Вадик. Стало только хуже. Сколько до Свердловска, скажи?.. Мы вдвоем сейчас, да, но мы же не вместе!» Глеб налил воды из графина, но пить не стал — покрутил и отставил чашку, не придумав, куда деть руки. — Маленький мой… — Что — «маленький»? — взорвался Глеб, — ты не подходил ко мне после! Не целовал! Я не хочу так! Вот кто я для тебя? — Ты дурак?! Вадик уселся на табурет, дернул Глеба к себе, силой усадил на колени, коснулся самого краешка губ, невесомо щекотнул ресницами кончик носа. — Опять начинаешь, ну… Во-первых, мама была дома, Глеб, соображай уже! Блять, не думал, что нужно в тысячный раз объяснять… Теплая мягкая фланель легла на шею. Вдохнув электрический запах одеколона, мгновенно вызвавший спазмы, Глеб обнял брата и потерся щекой о волосы. Четко обозначившись на языке, аромат впорхнул в самую середину и заерзал у сердца, зашевелился, как сворачивающийся клубком котенок. — А во-вторых, мне показалось, кхм… понимаешь… что тебя не нужно трогать. Нужно дать тебе немного времени и не спрашивать ни о чем. И все же, Глеб, милый мой, родной, ты не раскаиваешься? Глеб мотнул головой. Вадик снова коснулся почти заживших, но еще шершавых губ, погладил брата по отросшим волосам, уловив от них тонкий запах табака, и легонько спихнул его с колен. — Чего? — Идем в комнату, неудобно здесь… Глеб поправил сползшие штаны и потянулся к лежащей на холодильнике открытой коробке конфет. __________ Ему нужна нежность. Шепот и трепет. Он обвивает шею руками и дышит в ухо, задевая мочку языком, постепенно погружаясь в состояние неги и утягивая за собой брата. Сильные пальцы мнут плечи, широкая рубашка касается спины. Он прекращает ласки и пытается расстегнуть ее, но Вадик поворачивается и убирает руки от ворота. Глеб пожимает плечами и возвращается к томительным прикосновениям. Подталкиваемый глупым чувством вины за свои подростковые капризы, он рассыпает поцелуи по плечам, добирается до груди, не отрываясь от горячей кожи, сползает с дивана и разводит колени брата, устраиваясь между, пробегается по животу кончиком языка, задевает кромку джинсов и задерживается губами на холодной пряжке ремня. Откинувшись назад, Вадик поглядывает в зеркало серванта, не нарочно останавливается взглядом на совместных детских фотографиях, спешно переводит его на статуэтки, но черно-белые карточки, рассованные мамой под стекла, влекут его снова. Терзаемый непонятными гнетущими ощущениями, он прикрывает глаза и притягивает пытающегося расстегнуть ремень Глеба все ближе и ближе. — Давай я сам, — не выдержав, Вадик брякнул пряжкой, сдернул с себя джинсы и опрокинул младшего на диван. Путаясь в полах рубашки, он отыскал резинку штанов и стянул их одним движением. Глеб уперся руками в грудь, ловко вынырнул и оседлал брата, стиснув его бедра своими. — Можно мне? Вадя, можно? — запыхавшийся от возни Глеб слабо вцепился в запястья. — С ума сошел, Глеб? — взвился Вадик и попытался скинуть брата, но тот удержался. — Погоди… А! Блин, да я не об этом, куда-а мне, — хохотнул Глеб, наклонился, юркнул языком в рот и тут же вытащил его, лизнув губы, — тебе тогда понравилось же? Я так хочу, чтобы тебе было приятно, Вадя! Ты только говори мне об этом, пожалуйста… — В процессе? Тяжесть внизу живота, не дающая покоя с утра, стрельнула с новой силой и разлилась по всему телу. — Угу, — отозвался Глеб снизу и провел языком по каменной плоти, пристально глядя в глаза, словно позируя для брата. — Мне приятно, маленький, только давай активнее! Металлический привкус, оставшийся на слизистой, смешался со вкусом секрета. Задрав рукав рубашки — как она мешает! — Глеб нежно сдвинул кожу, обнажив головку, наполнил рот слюной, выпустил ее на возбужденную плоть, явно ожидая чего-то еще, кроме учащенного дыхания сверху, поводил кончиком языка по узкому отверстию, щекотнул уздечку, обхватил головку губами, втянул ее в себя и резко вытащил, по-блядски чмокнув. — Ну ты и сучка, мелкий, — одолеваемый желанием развернуть и взять брата прямо сейчас, Вадик неожиданно для себя выполнил просьбу, озвученную маленьким не единожды, мощным движением попытался втолкнуть член в мокрый рот, придерживая Глеба за затылок, но тот закашлялся. — Сам попробуй, — Вадик запустил пальцы в волосы, стараясь не переборщить с грубостью. Опасаясь неприятных позывов, Глеб приоткрыл влажные губы, направил член в рот рукой под одобрительный выдох Вадика, опустил голову, стиснул горлом упершуюся в него головку и замер на мгновение, но спазм вытолкнул ее обратно. — Да, сладкий… Губы двигаются по члену увереннее и быстрее. Глеб дразнит брата языком, сжав пальцами затвердевший в ожидании оргазма член у основания, лижет его снизу вверх, втягивает губами упругую головку, задевает щелочку, играя и чуть раскрывая ее из любопытства; он размазывает слюну ладонью, доставляя удовольствие брату так же, как себе, периодически сбавляя темп и оставляя только ласки с легкими поцелуями. Глеб готов на все ради наслаждения Вадика. Он отгоняет ненужные мысли об утомительности процесса, как оказалось, не приносящего ему острого удовольствия, кроме эмоционального, но зато щедро расписанного вздохами, стонами и неприличными словами, слетающими с любимых пересохших губ высшей наградой. Обильно смазанный слюной член уже с легкостью проскальзывает в горло, мышцы сжимаются, и горячая вязкая струя выстреливает в глотку. Глеб слизывает капли с воспаленной пульсирующей головки, морщится от непривычного вкуса — его вряд ли можно назвать приятным, но на каждое движение языка он получает обессиленные поскуливания Вадика, закусывает губу, удовлетворенно улыбается и поглаживает бедра, скованные последними слабеющими импульсами. — Маленький? — М? — Ни одна девушка не сосала мне с таким вдохновением, Глеб. Назовем это так… «Я говорю это младшему брату, боже мой, за что… Что у нас с тобой за судьба…»