Асфиксия

Ни свиста нет, нет ни крика. И лишь кровь, что в открытые губы стекает линией. Сегодня Антон перешёл границу, заходя в лес. Больше он оттуда не выйдет. Острого вида тычки в ребра ему отлично об этом говорят. Ему много чего говорит этот сырой мир. Это белое небо: ты не такой, ты странный. Петров пытается уловить их взгляды, видит: у Ромы тупой, постыдный — жалкий. Сразу глаза отводит: тряпка. Он и не добивает его. Уносится со страхом, с визгом, отчего зайчику хочется смеяться, но нет: он ждёт. Ждёт второй взгляд. Взгляд пустой, чёрный, и сразу всё ясно с ним: Жестокий. Бяша. Волк в шкуре овцы? Нет, нет — овца, что убила волка. Вкусила тмин смеси из падали и крови, признала дикое устройство этого мира. Смотря в те глаза, Антон чувствует что-то: гул в ушах, и нарастающее удушье, что мешает жить. Оно притягивает. В этом пареньке хочется затеряться, да потонуть глубоко настолько, что становится мерзко даже от самого себя. Бяша наклоняется, но не чтобы помочь, потому что этот парень никогда не проявлял помощи. Единственное, что делает: В руки берёт не дотлевший окурок и жгёт Петрову его левую щёку. Белая, она быстро превращается в красный. А парень терпит. Лишь смотрит, как чёрный капюшон скрывает его маньяка, таит в себе состояние удушья и желания закрыться в металлической клетке из рук и кусочков стекла, навсегда сотря самого себя с лица земли. Стереть весь белый. Окрасить мир в чёрный. — Прошу, дотронься меня. А друг Ромки понимающий, тактичный в отношении к людям. И такой же ужасный, злой, сирый — губы жгут, а кровь внутри глотку обжигает, делая легче. Лиловый перед глазами, но больше нету шума в ушах — никакой больше асфиксии, верно? Его лицо тихо закапывают в снег. Антон Петров знал, что был создан для страданий. Но эта чёрная муть принесла ему только облегчение. Небо холодное, ему стыдно. Стыдно, что разрешил чёрному пеплу проникнуть в тело.