– какая разница между зверинцем и зоопарком? – здесь, в зоопарке, за решеткой нас держат деньги. а там, в зверинце, болванов держат под замком их глупые мечты.
он закрывает книгу, решая в пятницу сдать ее в библиотеку. от такой литературы у него пульсирует голова, и глаза кровоточат - хорошо, что не по-настоящему - от авторского слога. сосредоточиться не представляет возможности. сразу же после, в аптеку влетают молодая девушка с ребенком на руках. усадив еще сонное дите на подоконник, она подает листок формата а-четыре с нужными препаратами. у федора глаза разбегаются от врачебного почерка. «мерзость и гадство»***
находиться в квартире федор не любил. метафорично - высокие потолки давили на него, а в большие окна хотелось только выйти. побелка стен еще советская, почти не сыпется, хотя у потолка собираются маленькие трещинки. днем странно стоять посреди комнаты, закинуть голову к потолку и рассматривать трещины. а вот по ночам, лежа при свете фонарика - самое то. трещины, пыль, люстру, покрытую паутиной у основания. убраться он там не мог потому что последняя стремянка осталась в подвале, ключи от которого были у самой мерзкой тетки на первом этаже. как только достоевский появлялся в поле зрения, она тут же разражалась всеми видами оскорбления нынешней молодежи, а в конце поливала слоем критики конкретно его внешний вид. безусловно, он хоть и отчислился два года назад, но выглядит словно и не переставал быть студентом. под глазами федора, в темных мешках от недосыпа, можно таскать колорадских жуков с картошки по лету. а зимой он не функционирует - как труп прилипает к неотапливаемой стене и гниет, становясь с ней одним целым. зима для него это персональный ад и даже его мешки под глазами перестают существовать. у достоевского слишком мало знакомых, чтобы кто-то зимой приводил его в порядок. наверное, в этом все дело, хотя федор никогда не нуждался в людях. особенно последний год, благодаря общепиту возненавидя все, кроме одиночества. одиночества, которое погребало его в этом еще глубже. проведя два дня в квартире, эти мысли опять начали настигать его - за это федор ненавидит крепкую сталинку, что никак не свалится, погребая его и всех этих существ под тоннами бетона. вчерашнюю смену забрал парень-фармацевт который закрыл летнюю сессию и вернулся к работе. федор видел его всего пару раз, но точно мог сказать, что совсем скоро юноша выгорит от такого плотного графика. примерно как и случилось с достоевским два года назад, но он, вроде как, борется с этим. избегая своих мыслей с помощью книг, работы и музыки. работая в четыре смены за раз чтобы, прийдя в квартиру, упасть на диван и не думать ни о чем. федор сам для себя открытая книга. и, думается ему, живя, избегая существования зимы, людей и своей головы долго он не проживет. а если начнет заводить все больше знакомств с такими, как гоголь - будет существовать от дозы до дозы. и еще ему определенно нужно лекарство от собственных мыслей. еще одни сутки наедине со своей головой - и он исчезнет. глаза наконец фокусируются на капающем кране, на который федор смотрит не одну минуту и не две. около шести минут, как показывают часы, а руки сжимают кружку с уже остывшим чаем. кажется, он налил чай чтобы сесть за чтение книги. сегодня не было запланировано никаких экспериментов с брэдбери и прочими, а старая добрая классика лежала на кресле. очередной приступ выпадания из реальности сбил весь настрой - достоевский раздражен, и теперь в себя не приведет ничего. квартира снова насмешливо давит ему в спину, пока федор надевает пальто. по утрам он все больше цепляется за возможность остаться в постели, днем - лезет на стены или забивается в углы просторной комнаты, желая исчезнуть из этого места. не существует угрозы, сумевшей бы заставить его назвать это место домом. а в пальто, все-таки, зябко и парадная оказывается в разы теплее воздуха июньского и дождливого питера. в регионах и на урале июнь как июнь, здесь - сплошное извращение. на лавочках возле парадной как всегда базар, на котором к ночи начинаются пляски и караоке без музыки. без музыки - потому что гитаристы предпочитают высыпаться и мажут мимо ладов вычурных аккордов после ноль-пять балтики тройки. около соседней парадной, в компании из человек шести выделяются больше всего девушка с ярко-красным ирокезом и — прости, господи — гоголь, с чьей-то белой акустикой, пытающийся в такт своим частушкам играть аккорды. частушки разносятся по всему двору и еще чуть-чуть — молодые родители и люди с инсультами повылезают из окон и начнут гнать их отсюда. остальные стоящие и сидящие вокруг выделяющегося дуэта тихо переговариваются, сталкиваясь горлышками наполовину пустых бутылок. николай поворачивается и замечает идущую впереди знакомую болезненную фигуру. пихает гитару в руки опешившей девушке с яркими волосами, а потом вприпрыжку подбегает к федору. он оглядывает его с макушки до ног и улыбается также как в аптеке - нарисовано и натянуто. — а петелька у вас в пальто есть, федор михайлович? - сам гоголь в темной ветровке с нашивками на предплечьях, рубашке в полоску в стиле битл-джуса, черных застиранных джинсах и тяжелых ботинках. последние особенно бросались в глаза, потому что надеты были явно специально - шутовские уловки, чтобы народ больше смеялся. стоял на земле он довольно устойчиво, дышал размеренно и руки спокойно располагались вдоль тела. достоевскому даже захотелось драматично выразить свое удивление, но наравне с этим хотелось оставить эту роль николаю. и он оставляет. — нет, но сегодня же пришью. топор уже имеется, - смотрит в чужое лицо непроницательно, подмечает новое. не просто гетерохромия, а шрам. волосы длинные, и прячет он их под ветровкой, как — пару дней назад ли? — под олимпийкой. «отрастил на спор» - федор уверен. его самого в ответ пожирают чужие глаза, тоже останавливаясь на волосах. — с чего это? — знакомство с тобой сподвигло. понимаешь, сначала кипяток на голову, потом топор, - девушка с гитарой в руках вырастает рядом из воздуха. поворачивается к федору и слегка кивает. — я его сестра, вашего николая васильевича. лицо николая сразу становится приторно-удивленным. — люсь, ну кто так делает! - заправляет волосы под ветровку. два сапога пара, думается федору. николай берет гитару из рук люси и присаживается на траву. — я подвожу к тому, чтобы пригласить дорогого товарища кутить, а ты уже навешала родственных ярлыков. думаешь, федору михайловичу будет легко справиться с этим? девушка показывает ему язык и зажигает сигарету, освещая себя огнем на пару мгновений. «пирсинг и трезвость» - достоевский даже в своей голове немногословен. от запаха дыма гоголь наигранно жмурится, а затем принимается ставить новый аккорд. федор присаживается на влажную скамейку в полуметре от люси. она выпускает дым в землю и посмеивается: — конечно легко. федор михайлович, а ты по ночам по грибы не лезешь? - смотря на николая, извращающегося над гитарой, достоевский как-то всерьез задумывается над риторическим вопросом. насколько вообще такие вопросы риторические? — по ночам я сплю. сидящий на земле гоголь резко подскакивает. — вот! вот! мы тоже спим, понимаете ли-с, - акустика остается на земле, а николай приземляется на край лавочки. наклоняется, заглядывает под нее и достает бутылку. — выпивать будете, али как? улыбка у него в белой ночи кривая и нарисованная детской рукой. люся заливается смехом, забирая бутылку из чужих рук. крутит в руках и поворачивается к федору. — ничего сверхъестественного, клянусь, обычный виски! а затем ладонь в черной порванной перчатке подает бутылку ему. достоевский рассматривает ее вместе с двумя вариантами - убить кого-то этой бутылкой или быть убитым и расчлененным в канаве на окраине питера. его, кажется, ждут, поэтому, помолчав с пол минуты, он ставит бутылку на лавочку. — пить в парадной - не кошерно. раз бутылка ваша, то предлагайте. - лучше умереть от сомнительного алкоголя в сомнительной компании, чем сгнить у батареи раньше положенного. уже глубокий вечер и сталинка напротив освещается лишь небом сверху. «каждый в жизни должен сделать то, от чего в другой отравился и умер» - думается ему федору. а николай сияет, бормочет что-то нараспев и достает связку ключей. она перекочевывает к люсе, которая через минуту с гордой улыбкой красуется маленьким резным ключиком, отделенным от всей связки. — мы пойдем на крышу, - она подтягивает к себе, висящую на углу скамейки, почтальонку, и кладет туда бутылку. сумка набита чем-то громким и неизвестным, а сверху увешана значками и нашивками. федор вообще не представляет насколько законно лезть ночью на вечно закрытую крышу, насколько безопасно и надо ли ему это. но эта компания создает впечатление наркотика который получаешь случайно и бесплатно - его уже не интересовало ни содержимое бутылки, ни оставшаяся на улице компания, ни родство этих двоих, ни связка странных ключей, ни гоголь, ищущий псилоцибин ночью в поле. а приличие тем более не просто «не интересовало» - откровенно не ебало. когда они втроем заходят в парадную, то сразу переходят на еле слышный шепот. — умоляю тебя, коль, не переебись на лестнице, хорошо? - девушка поворачивается на лестничном пролете, в итоге не замечая двоих позади. - вы шутите, что ли? люся смотрит на пролет этажом ниже, на вприпрыжку шагающего и как тень за ним плетущимся. вздыхает так драматично и громко, чтобы идущие ее слышали. — пришли? теперь сидите и не мешайте мне, - они стояли напротив деревяной лестницы, ведущей к люку на чердак. федор стоял возле пролета, пока николай выудил из чужой сумки бутылку и пытался разобрать потертый шрифт на этикетке. идиллия, ей-богу, думается достоевскому. замок спадает и девушка кладет его на обшарпанный подоконник. — прошу к месту распития всех алкогольных напитков, господа, - и тут же исчезает на чердаке, проходясь по пыльному скрипучему полу. - дверь на крышу открыта, давайте быстрее. николай подкидывает бутылку на чердак и она, позвякивая, укатывается. — она правда твоя сестра? — имеешь в виду, гоголь она или нет? федор задумывается, прохладно смотря в сверкающие глаза напротив. — что-то вроде того. — она монтгомери. мать не обделила ее красивой фамилией, вот так, - николай расплывается в хитрой акварельной ухмылке и тут же запрыгивает на лестницу, подавая руку прямо как в первую встречу. - прошу, федор михайлович. уже не сильно задумываясь, он подает руку в ответ, и через секунду они уже стоят на грязном чердаке. в метрах шести - четыре ступени и открытая дверь, откуда показывается красная макушка. под головой только белое полотно неба, а под ногами - скользко и склизко. на крыше холодно до болезненных костяшек как в мороз. люся устроилась на самом краю, скинув ноги вниз и держась руками за перилами. она кивает на свою почтальонку и николай тут же выуживает оттуда бутылку. он тянет федора за рукав пальто к самым перилам, неровными толчками скользя по крыше. — наебнешься вниз вместе с этими перилами. и нас утащишь с собой. не стыдно? - девушка поворачивает голову на николая, а встречает бутылку прямо под носом. щурит глаза и забирает из чужих рук алкоголь. - не стыдно все-таки, гад. федор одним ухом слушает их перепалку, полностью вовлекаясь в красоту вечернего, мигающего издалека, питера. в его голове всплывают детские воспоминания о больницах и подозрениях на гемофилию, из-за которых гиперопекающие мамочка и папочка не пускали семилетнего ребенка даже гулять со сверстниками. может, поэтому он гниет? не успевает выпасть из реальности как ему подают бутылку. смотрит на николая скептически, а тот все улыбается и кивает, мол «ничего страшного, давайте, за компанию». и федор делает глоток. пищевод обжигает, на языке чуть вяжет от алкоголя вперемешку с соком. достоевский мог сказать, что это самый обычный виски. если не думать о том, какие порошки там могут плавать - самый обычный. — а у меня дома вино есть… - начинает николай загадочно и тихо, закутываясь в ветровку. волосы под ней растрепались, и он выдыхает через стиснутые зубы, укладывая их назад. люся выкидывает бычок вниз, забирая у федора бутылку. — это ты предлагаешь к тебе идти вино распивать или просто хочешь натолкать нас косяками? - улыбка у девушки не акварельная, как у николая, а самая обычная и держится не настолько долго. гоголь, кажется, задумался. а потом просто тихо начал напевать известные всем «номера». — все сразу. негоже пить в моей квартире и не закурить потом. так не делается, - отходит от перил, скользя по крыше, забирает у люси бутылку и выпивает все залпом. федор думает о том, что его продует, и он умрет. когда пара спускается вниз, он бредет за ними, оборачиваясь на вечерний город снова. — ты живешь не здесь? - достоевский обращается к люсе, которая закрепляет замок на прежнем месте. — неа. я москвичка. подъезды, бордюры, водолазки и все в этом роде, - она закидывает на плечо почтальонку и идет, видимо, до квартиры николая. а сам он сидит на корточках перед дверью, ковыряясь в замочной скважине. как объяснила люся «тут с неделю назад что-то мутили, повышибало все лампочки. сказали, пока не разберутся, никто светила новые не поставит». — посветите мне, тут черт ногу сломит, - николай шипит до тех пор пока люся не подсвечивает связку ключей телефоном. он тут же вскидывает голову, невинно улыбаясь. - ой, ключ не тот. кто-нибудь, будьте добры, найдите ключик! — а ты что? не найдешь? - девушка забирает связку, а гоголь плюхается на пол возле квартиры, усаживаясь по-турецки. — не найду, милая люси. еще немного и даже не встану! люся вздыхает, поворачиваясь к федору. — держи, посвети, - она отдает телефон в чужие руки. - а этот сам встанет и дойдет, не будет его никто тащить. когда нужный ключ нашелся и был вставлен в замочную скважину, федор уже двадцать раз пожалел о том, что просто не ушел на прогулку в одиночестве до утра. в квартире стояла темнота и повсюду было слишком много предметов мебели. пока люся пыталась найти выключатель, николай, тащившийся за ними полулежа, посчитал головой все углы и тумбочки. — вставать будете, николай васильевич? - федор опирается на какой-то высокий комод позади себя, а николай устроился сидя на полу, напротив него. где-то в глубине комнаты, звучит глухой удар и люсины маты. — если поможете, федор михайлович. я тут - ни развернуться, ни лечь.. - и расплывается в улыбке, вставая благодаря чужой руке. коридор и комнату резко заливает свет и дребезжание люминесцентной лампы. — нашла. вид у люси потрепанный, а под ногами упавший горшок с цветком. на каждом углу стоят ненужные шкафы, тумбы и комоды. на стене - ковер, с потолка свисает новогодняя мишура. федор кладет пальто на один из комодов, и останавливается посередине комнаты, рассматривая конструкцию из старинной люстры, обвешанной красной мишурой. из неоткуда появляется николай с бутылками в руках. — нравится, да? я это сам сделал, - он поднимает голову, копируя чужую позу. и задумчиво добавляет: — уже второй год вроде мишуре пошел… — красота у него, каждое лето - сессию закрываю, приезжаю, и эта красавица висит! - раздается из соседней комнаты, а потом в коридоре появляется люся, передвигающая стол-раскладушку. - эта бандура у него тоже с зимы стоит. тащите ее, в общем, на середину. она опирается на стол локтем, и жалостливо смотрит на цветок, лежащий на полу. стол они вскоре пристраивают, даже кое-как раскладывают. вино - самое обычное, но, как сказала люся, «главное, что не изабелла какая-нибудь пакетированная». к одиннадцати настал смрад, когда пьешь на брудершафт с незнакомцами и со всех поверхностней. откуда-то появилась третья бутылка вина уже по-лучше, что было своеобразным праздником, таким, что стол, на который присел николай, торжественно проломился. потом они все втроем сидели в кругу, и рассказывали друг другу страшные истории по просьбе люси. федор просто пересказывал произведения гоголя-писателя и когда был «пойман с поличным и рассекречен» со слов люси, николай, глубоко оскорбленный, пытался пересказать какое-нибудь произведение любого писателя, но достоевский все угадывал. когда люся, высунувшись в большое окно, горланила песни «трех тысяч миль до рая», николай на ее фоне пытался скримить. федор бы сказал тогда, что вышло вполне натурально и реалистично, но в тот момент, он держал девушку от падения из окна. — я сорвала голос, - прохрипела люся, нагнувшись над краном в ванной. лампочка в крохотной комнате мигала как в фильмах ужасов, а лежащий, в побитой жизнью ванной, гоголь, еще больше делал это место похожим на съемочную площаду триллера. добавь ему кетчупа в виде крови на рубашку - вылитый труп. свет оттенял болезненные синяки на его лице, а на шее были красные высыпания, которые до этого были скрыты воротником. если смотреть внимательно, видно, что они не дают николаю и пары минут пробыть не дергаясь. — а я в полном здравии, сестренка. думаю, что могу отправляться с ними в тур. буду на бэке кричать в микрофон… - николай открывает глаза, страдальчески смотрит на федора, сидящего на бортике ванной, и сводит брови домиком. - я ведь похож на эмо-рок звезду? — определенно. на таблетках уже сидишь, скрим-вокал у тебя безупречный… - достоевский берет чужие - или свои? - сигареты и спички с другого конца бортика. вот он - федор достоевский, в компании незнакомцев, выкуривает третью сигарету за час. докатился, называется. думается, еще одна такая попойка, и федор не встанет с кровати больше никогда. он пригниет к ней навсегда. на-всег-да. люся садится на крышку унитаза, подбирая под себя ноги. после двенадцати начнется пьяная меланхолия. или ночь откровений. и ничего из этого федору не нравится. — ну и что там было? — весело там было! - отвечает гоголь, и выхватывает сигарету из рук достоевского. затягивается и кашляет. - бурда крепкая, как это курить? — взатяг, - отвечает немногословно, и забирает сигарету обратно. люся смеется, и вид у нее более побитый, чем был вечером. люся рассматривает федора и федор рассматривает ее в ответ. оба подмечают, что не в свете дело, а все просто чересчур заебались от этой чертовой жизни. в образовавшейся тишине звучит знакомая мелодия. достоевскому думается, что-то из радиохэда. а девушка подрывается, буркнув «телефон звонит». в том, что они устроили во всей квартире, телефон найти вряд ли представляется легкой задачей, но люся говорит, что сама. ни федор, ни николай не двигаются. один продолжает курить, глубоко затягиваясь, а другой - залипать в собственных мыслях, пяля в кафель с советским рисунком русалочки в куче водорослей.…I wanna have control… I wanna perfect body… …I wanna perfect soul…
федор слушает ненавязчивую мелодию, переводя взгляд на лежащего в ванной. николай не сводит взгляда с одной точки на протяжении минуты, а потом тихо говорит, в такт приятному голосу вокалиста — «i wish i was special», - даже в голосе не звучит улыбки, а глаза изредка заторможенно моргают, явно раздражаясь от недосыпа и еще… много чего, думается достоевскому. - а ты что? — перестать гнить. федор говорит это совершенно беспечно. и первую секунду пугается открытого себя, такого простого ответа. смотрит на николая, который улыбается - как улыбаются нелюбимые дети на свой день рождения - а затем расстегивает пуговицы на манжетах, закатывая рукава рубашки. в свете еще более болезненные. пятна художника - болотно-бирюзовые синяки и бледный тон кожи. фиолетовые кривые шрамы, перекрытые узором из красных высыпаний. черно-синие, маленькие бездны, прямо в районе вен. фокусируешь взгляд, и красные высыпания - маленькие язвочки, что и не дают покоя, что кровоточат. — наверное, я тоже, - николай, как ребенок, увидевший что-то новое, рассматривал собственные предплечья. федор смотрел тоже. не понимал, взвалили ли на него какой-то посмертный секрет или рассказали анекдот, но продолжал смотреть. гоголь поднимает голову и челка опять падает ему на глаза. глаза сверкающие и пустые. - ведь гнить, это значит умереть от своей головы. я ведь прав? взгляды сталкиваются. сейчас опасная близость, сейчас опасно даже случайно двигаться - задеть чужую душу или случайно оголить свою еще больше. взгляды, такие похожие, думается федору, он уже представлял этого человека. — так что там было? - самый подходящий вопрос. не о гниении - о прямой его причине. в игру на раздевание нельзя победить, думается. николай забирает из чужих рук бычок и тушит его о кафель, выкидывая в раковину. потом берет новую, зажигает - затягивается, морщась - и отдает федору. а тот смотрит холодно, в самую раскрытую душу, не собираясь подавать шубу «на укутаться». потому что собирается повторить действие за компанию. — косяки, таблетки, грибы дезоморфин… - рука федора, передающая сигарету, сыпет пепел в раковину. смотрит, вздернув бровями. николай вздыхает. - пару раз, федь, пару раз. диафрагму даже сдавливает от такого обращения. это когда они вообще? - думается обоим. и николай закашливается едким дымом, смотря туманными глазами в бойлер над головой. сигарета забирается из трясущихся рук. — а привыкание прямое и быстрое. мама не научила, что баловаться с наркотиками - плохо? — а тебя мама не научила с наркоманами не общаться? «задел что-то» - думается федору. и отвечает непринужденно, как и хотел бы получить ответ на свой возможный вопрос. — переучила. до того, что я с тобой одну сигарету курю, - и снова затягивается. гоголь хмыкает и лезет в боковой карман сумки люси, видимо, свои сигареты достает. с кнопкой, тонкие. просит подать спички, и, кряхтя, наконец устраивается обратно в ванну, дымя в потолок. — фруктовое извращение, - федор смотрит на курящего николая, а тот устало ухмыляется, выдыхая в сторону достоевского дым. — не было гарантии, но я знал, что ты скажешь это. в задымленную ванную заходит зареванная люся. в одной руке у нее джинсовка, а в другой телефон. — проклятый питер. такси мне не вызовите, а? - взгляд серьезный, но голос дрожит, а сама люся забирает сигарету у николая, кидая ему пачку из сумки. - не знаю что за пиздец тут вообще происходит… — что произошло? - гоголь приподнимает голову, и федор повторяет его жест, подбадривая девушку. — эти ебанаты герычем упоролись. прямо у машки на хате, - люся обнимает себя руками, судорожно хватая сигарету губами. — позвонили, передоз. лежит, мол, дышит часто, ни на что не реагирует. скорую, нахуй, им ссыкливо вызвать! федор поворачивает к себе заходящуюся в истерику люсю за руку. уставшие, разбитые глаза встречаются со льдом. — смотри на меня. маше этой сколько? — семнадцать. - шепчет одними бледными губами. голос у нее срывающийся, но николай прерывает новую волну истерики. — я сейчас такси вызову. и скорую туда же. слышишь, люсь? - подрывается, запинаясь о бортик, обнимает девушку. глазами показывает достоевскому где лежит его телефон. — может, с тобой поехать? - федор хочет договорить, но понимает, что слова о хуевой скорой помощи только усугубят ситуацию. люся отходит от николая, забирая свою сумку из ванной. — не нужно. коль, адрес панфилова сто двадцать семь, дом четырнадцать, квартира пятьсот три, - она присаживается на корточки у двери, смотря как федор вызывает такси, а рядом стоящий николай - скорую на тот же адрес. укутав люсю сверху в два шарфа и усадив в машину, они провожают взглядом такси до самой темноты. когда они стоят у парадной, федор смотрит по-настоящему укоризненно, проницательно, на что николай только отворачивает голову. — не думал, что с ней будет если также ей когда-нибудь позвонят насчет тебя? — думал, конечно, - сухо говорит, царапая душу ногтями. достоевский жмурится от осознания, как тяжело даются эти слова николаю. - никто ей не позвонит. некому будет. николай вертит в руках спичечный коробок, думая, что разложится на лестничном пролете второго этажа, не дойдя до квартиры. — а ты если сгниешь, кто кому звонить будет, а? — никто и никому. один один, молодец. июнь выдался зябкий, достоевскому - впервые за полтора года - интересно. у гоголя руки достают волосы из-за ветровки и начинают нервно перебирать. — я не усну сегодня. федор поднимает на него глаза и потирает виски. он думает аналогично. сейчас его собственная квартира задавит его в тиски. — я тоже. будем пить или души раздирать? николай думает, что ему не хочется накуриться. и пойти искать грибы тоже. но по правую от него сторону - прекрасный вид наркотика, на который можно подсесть даже не прикасаясь. улыбается измученно и возвращает свой взгляд на федора. — пить, конечно. души раздирать это еще успеется. следующие два часа были походы за водкой, билли корган и недовольные соседи. им два раза угрожали вызвать ментов за ночной шум. под пол третьего, когда гоголь отрабатывал карточный долг, пытаясь читать что-то через вертолеты, а достоевский сидел, увешанный мишурой с люстры, позвонила люся. подружку ее забрали, откачивают. с врачами менты приехали, всех забрали, на экспертизу увезли. из всей компании питерских детей там люся самая трезвая, по своим же словами, говорит, мол, прорвется. это тоже было поводом напиться. к четырем, федор держал чужие длиннющие волосы, пока николай устало прижимался щекой к унитазу. — романтика, да и только, - присаживается рядом с гоголем и опять закуривает. в ванной даже вытяжки нет, чтобы не задохнуться - открытая входная дверь и два окна нараспашку. достоевский не видит даже собственных ног четко, перед глазами метаются силуэты, а боль от случайных ударов о предметы притупляется алкоголем. - мне придется возобновить походы к гастроэнтерологу. — а ты трубку глотал? — фгдс? ага, мерзкая штука. — фу, - николай передернул плечами. - лучше умру, чем когда-нибудь сделаю это. — скорее всего так и будет, коль. кажется, федор даже собирался уходить. нацепил пальто, начал спускаться по лестнице… лестница покосилась и пришло осознание, что еще два пролета и улицу он не пройдет. в пол пятого, на кухне, николай меряет носом глубину кружки с чаем, а федор сидит с кофе, в мишуре, возле разбитого горшка и умирающего цветка. он правда думает, что откинется прямо тут, но это в любом случае лучше, чем сгнить в своей квартире под осыпающимся потолком. как-то так выходит, почему-то… гниющие люди в присутствии других гниющих людей процесс гниения убивают. как организм раковую клетку. достоевский думает над этим совершенно серьезно, в уверенности продолжить эту мысль, если проснется завтра. через пару минут - или часов? - к нему приходит николай, устраивается под диваном, укрываясь таким же куском красной мишуры с люстры.***