гниющие

      на редкость отвратительный и слабый человеческий организм. обычно люди думают об этом, когда заболевают, но федор болеет все свое существование. а последние дни выдались чересчур мрачными для стандартых-текучих, чересчур голыми и громкими. а значит последующие дни после должны сопровождаться белым и затворническим звоном в голове. за последние пару дней он увидел слишком много несчастных детей, даже ни разу не заглянув в зеркало.       затворничество - нормально. если вы не человек которого одиночество и тишина стен сжирает. но федор не жалуется, у федора человеческие — как у всех — отхода после пьянки. даже двух пьянок: сначала обычной, потом ментальной. он трогает стены и стучит в деревянный пол, тратит последние запасы кофе и чая, пару раз бездумно выливая содержимое стакана в раковину. за окном зеленеет прохлада и серость сталинки напротив. планировка у этого места странная, чересчур питерская, думается достоевскому. он смотрел на соседнее здание минут девять. выпадение из жизни, по расписанию дальше неконтролируемая агрессия и говорящие стены. а в ванной сидит искаженное и гниющее существо, пялит в зеркало как только федор включает свет, и теряется в тени когда выключает. пора бы подстричься, думается существу, а руки случайно опять бьют по бедной советской раковине с силой разбитой кожи. руки трескаются заместо раковины, кровоточат и болят.       в детстве достоевскому было искренне обидно и жаль из-за своих болезней. из-за слабого телосложения и клейма «фарфоровой куклы». затравленный взгляд меняется прохладным и пустым. если редко присматриваешься к своему отражению, оно кажется приветливее. нет. нет-нет-нет-нет. он выглядит как чертово созидание пустого зла. как то, что видят в своих детях матери, перед тем как их утопить.       очередной приступ падения из реальности прямиком носом в раковину сменяется стуком в дверь. достоевский потерялся во времени давным-давно, вчера — или сегодня? — он проснулся затемно или забело, думается, раз питерские ночи. телефон разрядился еще позавчера, это уже точно вспоминается, а кроме гаджета никаких часов не было. маятниковые не ходили, застыв на своем «пол девятого» навсегда. чтобы найти шнур нужно приложить силы, но зачем, если федору прекрасно без знания времени, погоды и новостей? незачем.       по его ощущениям, всегда ночь, но на улице по-особому светло. светло давно. думается, где-то три часа дня или даже пораньше. гостей не ждет, возможных идет пугать, словно вампир.       в дверном глазке дыра еще с девяностых, закрываемая платками и кусками тряпок. вытягиваешь и можешь слушать все сплетни соседей, крики алкашей этажом выше и философские думы наркоманов, мирно отлеживающихся на плитке. сейчас перед дверью стоит николай, в той олимпийке с бездонными карманами, держащий в руке набитый чем-то адидасовский сумарь. тоже наркоман, но не мирно отлеживающийся, а силы на бездумные походы имеющий. у федора в голове шестеренки крутятся, он хмурится и громким полу-шепотом шипит прямо в отверстие без стекла, именуемое глазком: — если ты убил человека в горячке, и принес его труп сюда, чтобы сбросить убийство на меня, то уходи. и выкинь его в канаву. трясущимися руками опять затыкает глазок тряпкой и смотрит на вмятину чуть ниже ручки. когда федор только въехал сюда, то долго ломался в откладывании денег на новую дверь. а потом прижилось и вот, глядите, даже пригодилось. прогоняет с порога незванных гостей даже не встречаясь с ними взглядом!       стук повторился. а потом глухой звук и шуршание о дверь. может, это не к добру, если под вашу дверь наркоманы садятся. пока стены гудят в спину достоевскому, он подходит к двери и со всех сил распахивает ее. нежданный гость тут же ойкая-ахая улетает на середину лестничной клетки, врезаясь в перила спиной. смотрит с веселым прищуром, нарисованной улыбкой и прижимает сумарь к себе. выглядит в этом месте он очень колоритно, будто николай родился не «в рубашке», а в парадной питерской сталинки, совмещаясь с ней всем - цветом, светом, настроением, состоянием. достоевский смотрит уничижительно, сверху вниз, а когда николай поднимается, то желает разразиться тирадой о пропитом навсегда жизненном спокойствии.       сумарь, в котором, предположительно, труп, перекидывается в руки федора и тот замолкает. — мы с вами-с, в теории, знакомы мало, но в российских глубинках и не такое бывает! - николай подводит медленно, также медленно подходя к порогу и становясь нос к носу с федором. почти нос к носу, как позволяет рост, извольте. — «не такое» - это что? достоевский этим холодом резать может, но на николая это словно и не действует. а может и не словно, правда не действует. после дезоморфина выработался грязный иммунитет ко льду федора достоевского. удивительные-последствия-уличного-крокодила, так и назовем эту статью. — была у меня знакомая, она соседа затопила, и он к ней перебрался в квартиру пока чинили. а ведь совсем незнакомые люди! что скажете-с? - приторная улыбка и мятная жвачка. федор смекает, но думать и представить страшно, что тогда будет. он, даже если бы и затопил гоголя, оставил бы его там, скорее всего. среди слякоти, труб… чего-то еще, что остается в затопленных соседями квартирах. николай спохватывается и поднимает руки на уровень лица. — я знал что ты откажешься, поэтому у меня есть неоспоримый компромисс! - то, как быстро он менял обращения к федору было просто невыносимо, - для этого мне нужна эта прекрасная сумка! это сектор приз. что в ней? конечности? героин? оружие? украденные документы «совершенно засекречено»? деньги, в конце концов?       федор стоит в прострации и очень смутным взглядом глядит на сумку в своих руках. не замечает, как николай уже во всю носится по его коридору, периодически настукивая по стенам, проверяя их на пустоту. — в ней деньги. можешь считать за кварплату и все такое, ага? - поворачивается на федора и смотрит-пожирает чужое лицо глазами. достоевский тоже поднимает голову и выдерживает чужой взгляд, прикидывая, как скоро к нему завалится наряд оперов. в его глазах читается голая недоверчивость, и николай напускно-тускло вздыхает. — во-первых, я не возьму с тебя эти деньги, что это вообще такое? во-вторых, откуда они у тебя? в-третьих, зачем тебе нужно жилье? не вынуждай меня продолжать эти вопросы до бесконечности. федор тут же сдувается от такой длинной тирады вопросов и скидывает сумку со своих рук на пол, проходя на кухню. николай очерчивает в воздухе круг руками и следует за хозяином квартиры, но останавливается в арке. прямо на белобрысую голову падает кусочек штукатурки и парень без зазрения совести сгрызает его. морщится от горечи, причмокивает губами и продолжает: — если бы у меня денег не было, я бы не снабжал всех косяками. косяки у меня хорошие, потому что есть средства, а плохие я бы и сам не стал брать… - смотрит на потолок под своей головой и на федора, который гоняет чайной ложкой остывший чай, закутавшись в очередную кофту-шаль-что-то-с-невидимыми-рукавами. - но я подумал, что нельзя просто так завалиться к тебе с такими просьбами. поэтому по доброте душевной в закромах наловил. и сумарь там же выловил, все лояльно, федор михайлович. опять лыбится, понимая, что доверия не получил. — чем мне клясться чтоб ты мне поверил, а? не подумай, деньги у меня все честные, пересланные от матушки прямиком из теплой европы. за всю свою жизнь в этой проклятой стране в воры не подался! - николай всплеснул руками и сложил их на груди. - а такое, знаете, редко случается. федор от этой сцены каменеет лицом, ощущая фантомное приближение мигрени. такое и рассматривать нельзя! остатки морали достоевского умрут под обломками стен, если в них поселится николай. в голове будто сидит родитель, и как в детсадовские времена запрещает общаться с детьми из «неблагополучных семей». федор отодвигает кружку с чаем и вытягивается как по струнке. — у тебя много знакомых собутыльников, попросись к ним, а не к обычным людям, состоящим на учете у гастроэнтеролога, - он чувствует собственную недружелюбность, расходящуюся по кухне еле ощутимыми волнами. но в голове работает переключатель - не «недружелюбность», а умение отказывать. когда после изнуряющих лет научился отказывать, то используешь это умение со всей пристрастью. — разве обычные люди гниют? николай уже не улыбается, но смотрит тоскливо-насмешливо, выбирая, когда же можно скинуть одну маску и нацепить другую. а бьет ведь верно, федор даже залипает в пространстве: смотрит в чужие глаза непонимающим и пустым взглядом, балансируя на грани между защитой и нападением. сдается под напором реальности, в которой шумно капает текущий кран. хмурится, недовольно вздыхает и кивает на табуретку рядом с собой. — туше. николай тут же оживляется и мигом падает на табуретку. но смотрит в чужое лицо как можно тише и аккуратнее. видимо, играет логика и совесть. выводишь человека из зоны комфорта - будь добр платить. молчит, но улыбается, а затем немного опускает голову к сгорбившейся Смерти на табуретке рядом, и шепчет, не тише и не громче капающего крана: — с тобой надежно просто, о-о-очень надежно. дело в чем же? я даже косяка сегодня не выкурил, ни одного… а мне все равно с тобой надежно, может, как люди говорят, спокойно, - кладет руки на стол, а на руки - голову. смотрит на федора, на злую икону, исколоченную гвоздями, молчит еще чуть-чуть. - да и они меня не понимают. я говорю им - плохо! - а они мне «ну так выпей!», как с ними общаться-то, а? я пью, конечно, но когда идет перегной, ты же все равно как болото становишься… кусает бледные губы и щурит глаза, пытается подобрать слова, а достоевский молчит, наблюдая, как много можно откровения-оголения получить после проигрыша. николай оживляется и подает раскрытую ладонь федору: — а давай заключим сделку? ты меня к себе жить пустишь, а я брошу. федор смотрит недоверчиво на ладонь, прокручивает прошлые моменты с ладонями, чертыхается. — что бросишь? — а всё брошу. что это «всё» достоевский понимает размыто. не доверяет, конечно. щурится и мысленно скалится на ладонь, чтобы этот несчастный жмурик убрал ее тотчас, пока она не загноилась и не начала отслаиваться. так ведь и происходит с ними со всеми, так федору еще мать говорила, мол, деградация и отмирание тканей. сначала внутри, потом снаружи. да и кто человеку с отслаивающейся рукой поверит? а в особенности, кто осмелится пожать ее? федор морщится, стреляя льдом в глазах. — какая это сделка, коли ты не сможешь свои же условия соблюсти? - он стучит ногтями по ободранной поверхности стола, поскрябывая и добавляя этим кривых линий на старой краске. николай картинно сводит к переносице брови, призывно потрясывая своей рукой в воздухе. она и без того чуть жалостливо подрагивает, а тут совсем заходится дрожью. — я слишком много клялся сегодня, так что предлагаю просто поверить мне на слово, ну? - николай растекается по столу, продолжая трясти рукой. белобрысые волосы лезут ему в лицо, но он даже не двигается убрать их, умоляюще взирая на достоевского из-под них. умоляющий этот взгляд не назвать совсем отчаянным или жалким, скорее больше просящим-театральным. так на сценах переигрывают, чтобы люди на самых дальних балконах видели все обилие эмоций и чувств. но на федора такая театральщина все равно не действует, от того он и носом не ведет, пряча подрагивающие руки под шаль. — где ты там клялся? - вопрошает наводяще, но николай огибает вопрос, переводя бегающие глаза на сумарь. — погляди-ка лучше в сумочку, федор михалыч. - лыбится приторно, наконец приподнимая голову. - вот потом и говори мне, что да как. достоевский совсем мрачнеет, протягивая бледные руки к сумарю. еле касается застежки, еще раз кидая пытающе-подозревающий взгляд на николая. одним движением открывает ее и из плотно набитого сумаря вываливается пара смятых купюр, приземляясь на колени достоевского. полностью опешив, он задает как никогда прямой и лаконичный вопрос. — кого ты обобрал? - хмурится, копошась в куче смятых бумажек. николай выжидающе молчит, не отвечает, словно с нетерпением ждет дальнейшей реакции Смерти. достоевский не спешит разглагольствовать, медленно переворачивает купюры по пятьсот и тысячу, а одну так вообще разворачивает, с минуту рассматривая на свету. — федор михайлович, настоящие, ей-богу! - восклицает николай, наблюдая за тем, как федор высматривает на купюре водный знак. тотчас за свои взвизгивания получает уничтожающий темный взгляд, и смятая бумажка падает на стол. — сколько здесь? николай на полсекунды меняется в лице, потерянно оглядывая смятые бумажки и сумарь, словно спрашивая «разве недостаточно?». а затем вздыхает, подпирая резко потяжелевшую на пару килограмм голову дрожащей тонкой рукой. — ну, я не считал… - размыто начинает, сразу получая взгляд-тычок в ответ. - не знаю, в общем… ну, а что я-то? вам же деньги принес, вы и считайте… коли надо, я еще поищу… — где поищешь? - плутания окончательно выводят достоевского из себя. он исторгает жуткую нелюбовь к людям, говорящим намеками и недоговорками. федора от желания узнать правду покрывает тревожный зуд, от чего еще больше хочется снять болезненно жгущую кожу. николай как ни в чем не бывало поджимает губы, раздумывая, с чего бы начать. сокрушительно вздыхает, отводя нервные глазища от сумаря. — в квартире поищу, все честно! да что же не веришь ты мне, дорогой мой друг… - он почесывает голову, еще раз рвано выдыхая. - я ж говорю, матушкины деньжата. я честный гражданин, чужого не беру и своего просто так не отдаю. а мать моя чудесная женщина, что до сей поры бездумно снабжает меня деньгами из-за горы. вот и мне пригодились деньги эти, посмотри теперь, тебе принес! а ты меня, так безжалостно… на последних словах его длинная, разукрашенная речь прерывается не менее нарисованными всхлипами. достоевский хмуро косится на сумку с деньгами, потом на николая, отыгрывающего свой спектакль, и задумывается. глубоко так, как давно не было. вопросов много и он в них с минуты четыре молчания тонет. николай ждать столько не может, у него время это деньги, а все деньги в итоге лежат на коленях федора, от чего и времени нет. — обещаю, федор михалыч, клянусь матушкой, тетушкой, бабкой и всеми их деньгами! - он бросает еще один молящий взгляд из-под белобрысой челки, хватая Смерть за костлявые руки. достоевский чертыхается, внутренне умирая от прикосновения к чужим горячим ладоням. огненные, лихорадочные, пылающие, словно печка. обжигают тонкую бледную кожу и прилипают, словно гудрон. — руки не распускай!... - шипит недовольно, пряча уязвленные руки под шалью. больно даже. кидает раздраженный взгляд, мрачнея еще на несколько тонов на глазах. николай под таким взглядом, наконец, послушно замолкает, но его руки-печки продолжают ходить ходуном по всему столу: то схватят кружку, то клеенку от стола оттянут, то краску содрут. федор с полминуты глядел на нервные пальцы, бегающие перед носом, и только потом перевел глаза на сумку с деньгами. так вот, нужно пересчитать. считоводом федор михайлович хорошим себя не назвал бы. покосился на притихшего николая и, еле слышно чеканя слова, начал вытягивать купюры, ровняя особо смятые в руках. через несколько минут у федора заболела голова. и скрывать это оказалось настолько невыносимо, что по тяжело зажмуренным глазам николай все понял, от того спохватился досчитать сам. — давайте, я сам? - он покачнулся на табуретке, протягивая свои пылающие ладони к непересчитанным купюрам. - я на экономическом учился, поверьте! — верю. - хмуро отвечает федор, непроизвольно прижимая пальцы к вискам. когда режущая боль отходит, николай во всю ведет счет, вытягивая купюры способом растягивания о край стола. его пальцы подрагивают, но сам николай выглядит таким зажженным, что лишнее движение и все вокруг него запылает. но достоевский по-прежнему суров, а чужой счет вслух еще больше дает по голове. — и не знал, что дорогая матушка так тратилась на меня последние годы... - восторженно бубнит себе под нос николай, с трепетом выкладывая деньги на столе. федор жмурится. вздыхает. тянется к кружке, в которой уже ничего не осталось. и выдыхает. — и сколько там? - произносит через некоторое время скрипучим голосом с невыносимо отрешенным видом. николай же горит. — много. - загадочно улыбается, заламывая пальцы. федор загадок не желает. — конкретнее. — ну, хватит на несколько походов к психотерапевту. думаю, за эти сеансы успеют выявить депрессию. денег правда хватило бы на несколько походов к психотерапевту. это зная то, что цены на него заламывают космические. федор все еще скептично смотрел на такую сумму, которой, казалось бы, не суждено лежать на его побитом жизнью столе. да он таких денег в руках не держал: в детстве давали только копейки на гематоген и витамины, а с возрастом о такой заоблачной сумме говорили лишь на сайтах работы по специальности и то, с подписью маленьким таким шрифтом, серым по белому: "но только в случае того, если вы станете деканом исторического факультета МГУ". в общем, не видел федор михайлович таких денег. а тут пришел некий николай с хитрыми искрами в глазах и гниющими руками и попросился жить, вручив сумарь с такими вот суммами. что, спрашивается, делать с ним теперь? немного погодя, федор тянуще вздыхает, медленно разгибаясь из своей скрюченной позы. — спать будешь на диване. - чеканит прохладным голосом. - блевать строго в унитаз. в коридоре свет не включать. мои таблетки не пить. ключ в парадной под кактусом, второго у меня нет. но особо на него не надейся, я тебя закрывать буду. слова федора звучат оборвано, незаконченно. растратив все силы, полного смысла словами донести не вышло. он набирает воздуха и прикрывает глаза, даже через закрытые веки чувствуя, как по кухне разносится чужая лихорадочная радость. жгучая такая, как перец. острое федор не любит. кривит губами от того, что сам не смирился с собственным решением. и продолжает: — скоро выйду на смены в аптеке. уходить буду под утро, возвращаться к десяти. если не хочешь загнуться здесь, то предлагаю тебе купить продуктов. - он мимолетом бросает взгляд на стол, указывая на смятые бумажки. - если что-то не нравится, то я не держу. николай цепляется пальцами за край стола, качаясь на табуретке, как заведенный. — все устраивает, федор михалыч, все! - он яростно кивает, не зная куда деть руки. порывается снова схватить костлявые лапы перед собой, но вовремя приходит в себя, укладывая руки на уже истерзанную жизнью клеенку. федор не успевает и заторможенно моргнуть, как в коридоре образовывается сумка с вещами, а сам николай на взводе убегает в магазин. после его спешного ухода с потолка кусочками осыпается штукатурка, и федор недовольно бурчит, думая, что нужно пригрозить не хлопать дверьми. вздыхает, тяжело смотря на сумки, деньги, осыпавшуюся штукатурку - это все не в стиле федора. это все слишком действует на воспаленный мозг и слабую нервную систему. это все противоречит ему, но в то же время так соответствует, что от отчаяния хочется выть - не туда и не сюда. не отказаться уже, но и с распростертыми объятиями принять непросто. достоевский не знает ничего ни о каких правилах пьянок и всего прочего —подросткового — того, в общем-то, что его не задело. но с николаем вышло не просто побухать, с николаем вышла откровенность, которой никто не ожидал, но которая проложила мостик к тому, что сейчас николаевы скромные пожитки стояли в чужом коридоре. у достоевского вопросы - почему именно он? то есть, он, несчастный фармацевт без образования, чем он заслужил такую участь? но все сводилось к откровению. первое правило - нельзя отпускать себе подобных, гниющих людей. и федор простил и не отогнал, делая исключение из всех своих заповедей и принципов, из всего своего мироустройства. почерневшая от времени злая икона на мгновение перестала проливать кровавые слезы. в раздумьях и ожидании николая, федор успел потерять пространство в кружке с чаем, пересчитать деньги на столе, сменить шаль, даже перетащить чужие вещи в комнату - чего в проходе стоят, мешаются же. в прострации глядел в окно и жмурился от яркости светлого неба. он все смотрел и смотрел, ощущая, что перед смертью надышаться невозможно. будто сейчас с шумом-гамом зайдет николай, и вся его прошлая жизнь останется позади, но начнется новая, совсем иная, неизвестная. и так не хотелось, чтобы она начиналась. федор никогда не любил перемены. ему бы просто потерпеть немного - не навсегда же. но когда федор думает о «потерпеть немного», то сразу вспоминает развод родителей после семнадцати лет брака, десять из которых оба били тарелки друг другу о головы и стены, после скандалов стеная, что «еще потерпеть немного» и они обязательно разведутся, что нельзя сыну расти без родителей, что, видимо, лучше скандалящие родители в одном доме, чем спокойные мать и отец в разных. поэтому федор ненавидит терпеть и ждать чуда и умиротворения. николай определенно был предзнаменованием чего-то, может, смерти от передоза, а может новой жизни, может, чего-то еще, до познания которого достоевский еще не вырос. сиддхартха гаутама обрел просветление только к тридцати пяти, после сорока девяти дней медитации и долгого поиска истины, а значит у федора еще есть время, лет пятнадцать точно, чтобы понять и познать, просветиться и, может быть, тоже достигнуть бодхи. главное к этому времени не сгнить. а вообще, федор михайлович в будду не верил, он православный. но если посмотреть - чем буддизм плох? рано или поздно порой и такое стучит, что люди бросают работу и жизнь в многомиллионном человейнике, поднимаются в горы, начинают верить в витализм или, может, практикуют цигун, занимаются солнцеедством, открывают чакры, ставят тотемы ярило вокруг дома, ударяются в аскетизм, выпрашивают у шаманов обереги…       об этом он и думал перебирая в руках бабкины деревянные четки, потертые и замусоленные. вряд ли ему что-то так "постучит". но если и постучит, то деваться будет некуда. когда люди приходят от одной религии к другой что-то у них в голове да щелкает, и меняют они библию на коврик для намаза без вопросов и угрызений совести. значит, придет время и надо будет. а может и не надо будет, федор вообще пантеист. в любой вере есть бог, везде есть бог, он - мир.       о чем, получается, федору волноваться? неисповедимы пути господни, так пусть все идет на самотек, все равно куда приведет его старушка-Жизнь, это всегда будет дорога к богу… — так ты говоришь. - николай активно жует какой-то калач, протягивая гласные и руку к кружке с чаем. - что ты не фаталист, так? но при этом утверждаешь, что пути господни неисповедимы, мы не властны над жизнью, и между «побороться за свою судьбу» и «смириться и расслабиться» ты выбираешь второе, да?       федор кидает на него мрачный взгляд, скрываясь за кружкой чая. николай в раз заканчивает со старым калачом и тянется к другому, выглядя при этом чертовски заинтересованным и лихорадочно возмущенным одновременно. — я не утверждаю, что мы не властны над жизнью. - скрипит тихо в ответ. - просто глупо биться за то, чего бог тебе не дал. если на роду написан метр, не проси о трех. вот я и выбрал не барахтаться в разочарованиях, а смириться. по крайней мере, так люди сберегают здоровье ментальное и физическое. николай резко машет руками и что-то мычит, не в силах сказать из-за набитого рта. — э-э, нет, федор михалыч, не об этом речь ведь! - отзывается он, задиристо усмехаясь. - вот откуда вы знаете, что бог не дал вам, а чего дал? может, он только и ждет чтобы вы пошли и попробовали наконец чего-то нового, а не сгнили здесь с мыслями о метрах на роду. понимаете? вы ведь самый настоящий фаталист, да мало того, что смирившийся, так еще и с такой готовностью принимающий это! монстр! николай рассыпается звонким смехом, согревая им кухню вслед за желтушной лампочкой. у них вечернее чаепитие - николай купил эклеров и калачей на развес, нового чая и сахара в кубиках. пришел рано, застал федора в кризисе веры с четками в руках, растрещался о судьбе и понеслась. уплетает калачи, смеется и выглядит очень живым и светящимся, аж тошно. у достоевского глаза болят, он почти жмурится. — фатализм - это смирение и принятие неизбежности и неизменности судьбы. - вторит он николаю. - я не фаталист, я считаю, что судьбу можно изменить, приложив усилия. но я не делаю этого. и если бы я делал это, подкрепляя верой в фатализм, то меня можно было бы осуждать, и я сам бы себя осудил, может быть, а может быть и нет, но я не верю в фатализм. смиряюсь, но без веры в то, что не могу перестать смиряться. николай задумывается, макая калач в чай. — ну так це все одно фаталізм. - выдает на родном языке, погружая калач в рот. а затем продолжает с характерным говором: — вы просто не хочете визнавати, що це фаталiзм, но это он самый, рiдний!… если б вы признали, то и смысла бы не было! але ви ж не фаталіст, просто живете так, за течією. я так тоже мiг би сказати, да только не верю я в это! фаталізм і все його прояви - глупости! жити треба. і самому жити, а не як сказав хтось там. или надумал сам себе. ну, та який сенс жити так? краще не жити, ніж так! и заведенно хлопнул рукой по столу. федор михайлович многозначительно сюрпнул чаем. — а как тогда жить, если не так? - в самый лоб вопрос. весь запал о фатализме отъехал назад, оставив за собой потухающие угольки. но вот вопросы о смысле жизни - это уже аксиома после разговоров о фатализме и вере.       как тогда жить, если не по течению? что сделать смыслом жизни, и какие книги читать, чтобы найти подтверждение? куда плыть, коли не по течению? — говорю ж - не жить! - восклицает николай, но потом, кажется, всерьез задумывается. - ну, вы ж живете, да и не по течению кажется. откуда такие вопросы? — а я, как оказалось, по течению живу. - мрачно отзывается, запахивая шаль. - иль не заметили? — ну, как же… замітил! просто не думал, что вы признаете. люди когда по течению живут, они гнить и начинают! а коли люди свободны, їм це уже не грозит. николай подпирает руку щекой, наблюдая за действиями чужой мертвой руки, скребущей ноготками клеенку. — а вы, значит, свободны? - туманно и загадочно растягивает гласные, словно размышляет. николай на вопрос незамедлительно кивает, но федор на него даже не глядит. — если свободны, так вы от свободы вашей гниете? от жизни против течения, которой, может, и не было никогда, а вы сами себе ее придумали. внушили!       последнее слово он восклицает загробным голосом, а темные брови очень театральным образом подлетают вверх. это максимум его эмоций за вечерний разговор, но такой всплеск! незабываемый и непередаваемый через жалкие буквы — чтобы понять и ощутить его, надо было сидеть в тот момент напротив, глядя прямо в чужие черные глаза. николай вот был и глядел. и сейчас глядит. — жизнь против течения - она есть, просто вы такой жизнью никогда не жили, федор михалыч. - он не мрачнеет, подобно достоевскому, он, наоборот, лихорадочно светится. и договаривает уже шепотом. - а я еще не до конца свободен, ось і гнию. — не значит ли это, что ты такой же фаталист? — не значит. я просто пока еще не нашел такой смысл, который был бы достаточно против течения. достаточно проти всього, розумієте? это такой смысл должен быть, щоб никогда більше до того що було не повернутися. а такой смысл найти сложно, ой как сложно… он сгримасничал страдающее лицо и театрально опустил голову. а потом резко поднял, вперившись взглядом в бледное лицо: — а ви цей смысл не ищете. от того я не фаталiст боле, майже вільна людина, а вам до мене далеко. и схватил кружку, выпивая остатки чая залпом. а федор все думал, да хмурился… — в конце концов, трактовка фатализма ваша, николай, никуда не годится. люди в фатализм верят, чтобы уберечь себя от страданий бытия хоть на словах. а это уже удел не-фаталистов, от чего-то интересующихся фатализмом, доказывать, нужен ли нам всем поиск смысла и спасет ли это нас от такого страшного течения жизни. ведь фаталистов это не волнует, николай васильевич. у вас просто желание свободы через край, любой свободы. и вы меня своей свободой не учите.       и с выразительным стуком кладет ложку из кружки на стол, показывая, что тема закрыта. николай утвердительно кивает вникуда, выглядя скорее согласным, чем наоборот. помалкивает, высматривает что-то глазами в потолке и линолеуме. думает, синтезирует что-то. — я на апрашку завтра сходить хочу. - хрипло растягивая слова, протягивает он после молчания. - не желаете со мной, федор михалыч? — а что там делать? - бесстрастно интересуется, поднимаясь со скрипучей табуретки. в руках трясутся и бьются кружки, в глазах бегают мушки — а еще светится николай. — как - что? одежку примiряти! - характерно заканчивает, подлетая с табурета следом за федором. зачем одежку примерять последний так и не спросил, потому что в порыве николаевской жестикуляции со стола полетели тарелки и ложки и зазвучал непередаваемый украинский мат. такой только слышать, в тексте его не описать и не пересказать без нужной интонации. и ночью этой федор спал плохо. знатно давило присутствие чужака в неродных стенах, давил и потолок - это, конечно, обыденно. думал о религии, фатализме, апрашке, пантеизме, наркотиках, отмывании денег и даже немного о гоголевской семье и его же говоре. совсем чуть-чуть о том и об этом.       да потому что это логично - раз николай васильевич, тем более гоголь, то точно украинец. вопросов и быть не должно. аксиома.       а все остальное под огромным вопросом жирным шрифтом и курсивом. религия? постоянна и непостоянна в своей постоянности. фатализм? глупости, о которых думать нельзя. апрашка? постоянна, коли второй раз не подожгут. пантеизм? постоянен в религии. наркотики? непостоянны. отмывание денег? лет двадцать назад. гоголевская семья? большой прочерк.       теперь отметай все «но» и оставляй постоянное. что осталось? религия, апрашка, пантеизм.       религия - переменная, апрашка - константа, пантеизм - коэффициент переменной «религия».       убираем изменяемое и погнутое временем, оставляем константу - неизменную. федор достоевский плох в математике, но зато латынь с горем пополам знает.       поэтому решение уравнения приходит как-то само по себе - пойдем на апрашку. повторюсь, федор достоевский плох в математике.

***