Редис и павлиньи перья

Вэй Усянь глубоко вдохнул свежий воздух и довольно потянулся – денёк выдался на редкость прекрасный: чистое небо над головой, прохладный ветерок забавляется и треплет смоляные пряди, люди удивительно приветливы и учтивы. С последним вообще везло уже некоторое время – непонятно, что послужило тому причиной, но шарахаться от него, как от чахоточного, перестали. То ли привыкли, то ли разочаровались – в любом случае, такое положение дел его более чем устраивало. Вэнь Нин, сидящий тут же, под боком, продолжал робко зазывать горожан купить у них пучок-другой редиса. Прохожие косились кто с весельем, кто с сочувствием, но редис брали; Вэй Ина их мотивация волновала мало, гораздо важнее было то количество серебряных слитков, которые они принесут с собой на гору. Так что, если этим простым работягам их жалко – так даже лучше, заплатят больше. – Молодой господин, вы можете пока вздремнуть. Сегодня продажа урожая идёт хорошо, я справлюсь, – прошелестел сердобольный Вэнь Цюнлинь, не могущий спокойно смотреть на еле заметные, но всё-таки синяки под усталыми серыми глазами. Как бы Старейшина ни хорохорился, он тоже был человеком со своими потребностями, которые в последние месяцы удовлетворялись хорошо, если вполовину. Только где-то неделю назад господин Вэй стал отдыхать, как положено, и то – не по собственной инициативе. Цзе-цзе страшно ругалась, грозя Вэй Усяню иглами, но тот только показывал язык и прятался у себя в пещере, вновь изобретая очередную безделушку, которая впоследствии оказывалась новым гениальным творением, не имеющим аналогов в мире бессмертных заклинателей. Вэй Ин, который вправду достаточно сильно устал, только собирался согласиться на такое заманчивое предложение, как в конце улицы наметилось оживление и сверкнули на солнце расшитые золотом яркие одежды. Присмотревшись, Старейшина Илин прошипел что-то на юньмэнском диалекте, воздержавшись от желания сплюнуть в дорожную пыль – аккурат в их сторону направлялась процессия (хотя, Вэй Ин назвал бы их сборищем) из адептов Ланьлин Цзинь. – Увы, Вэнь Нин, удача сегодня явила нам свою спину, отдохнуть не получится, – с нескрываемой досадой фыркнул тёмный заклинатель и приготовился ругаться. Этих надутых индюков он не любил никогда – цены себе не сложат, чурбаны позолоченные! Когда группа заклинателей подошла ближе, желание плеваться возросло – во главе ста... отряда, гордо задрав подбородок, вышагивал Цзинь Цзысюнь. Морща нос так, будто ему в лицо ткнули тухлой рыбой, он с брезгливостью осматривал окрестности достаточно чистого, надо заметить, городка. Пусть Илин не был полон хороших воспоминаний, Вэй Усянь признавал, что это не худшее место для жизни – во время войны он успел всякого повидать. Но для такого сноба, как Цзысюнь, Илин явно был захолустной деревней, не стоящей его внимания. Если и была ещё какая-то надежда, что все эти "почтенные господа" явились не по его душу, то она разбилась вдребезги о суровую реальность с жалобным звоном – гордец в золотом направлялся явно к ним. Остановившись в нескольких шагах, Цзинь Цзысюнь поджал губы, став похожим на надувшуюся от собственной важности жабу: смотрелось настолько же смешно, насколько противно. Пнув один из мешков с редисом, он хмыкнул, явно довольный ощущением собственного превосходства. – Ба, вы посмотрите, да это же сам Старейшина Илин! И чем же занят великий тёмный заклинатель? Крестьянам репу продаёт! – Судя по выражению лица, племянник Цзинь Гуаншаня гордился своим остроумием. От его свиты послышались редкие и слабые смешки. Вэй Ин дёрнул плечом – эта толпа в золотых ханьфу, несмотря на весь свой внешний лоск, напоминала ему свору дворовых собак, брешущую на одинокого путника, опасливо стоя за спиной впустую тявкающего трусливого "вожака". Жалкое зрелище. – О, павлинье племя припожаловало. Каким ветром ваши перья в нашу глушь занесло? Я смотрю, совсем ты, Цзинь Цзысюнь, головой ослаб – репу от редиса отличить не можешь! – Не им с ним, в Юньмэне выросшим, тягаться. Он в своё время с Вэнь Жоханем и обоими его сыновьями пререкался, и даже вполне успешно, что ему эти щенки? – Ах ты! Торгуешь, как будто родом не из ордена Цзян, а из бедных купцов-земледелов, так ещё и пререкаешься! – Лицо Цзысюня исказилось гневом – как так, какой-то сын слуги смеет ему, несравненному, перечить! Да ещё и отступник! Немыслимая наглость! То, что он, Цзинь Цзысюнь, несравненный лишь в проявлениях натурального идиотизма, племянник Главы ордена как-то не учёл. – Ну, не всем же шёлковые ханьфу задницей на пирушках в честь великих побед протирать. Кто-то и работать должен. – Старейшина Илин только плечами пожал. Он не считал зазорным зарабатывать на жизнь тем, чем можешь. Нечисть местную он всю если не повывел, то приструнил и контролировал, так что тут заработка не осталось. А если ничего не придумать, то не только он, а ещё и поверившие в него люди будут голодать и мёрзнуть – голод и холод не различают богатых и бедных. Чем плохо выращивать овощи, если это поможет прокормить стариков и детей? – Вэй Усянь, как ты смеешь! – Вот настырный! – Смею и смею, тебе какая печаль? Вы, Цзини, совсем про вежливость забыли, или это ты такой особенный этикет не изучал? Хотя, с другой стороны, а толку тебя ему учить? – Вэй Ин выгнул соболиную бровь, принявшись открыто язвить. Что толку щадить того, кто всё равно не вынесет из этого никакого урока? Вряд ли вообще хоть что-то в дурной голове этого разбалованного вседозволенностью Цзиня останется! – Ах ты! – Надо же, как скуден нынче словарный запас у воспитанников "золотого" ордена... Печально, однако. Магистр тёмного искусства тяжело вздохнул: пора переходить к делу, бессмысленная перепалка начинает его утомлять. – Я, Цзысюнь, я. Так с чем пожаловал? Или ты не ко мне? – Вестимо, не к тебе, отступник! Я с важным поручением от главы ордена! – А глазки так и бегают! Врёт, как есть врёт и не краснеет! Интересно есть в жизни хоть что-то, что Цзинь Цзысюнь умеет делать если не хорошо, то хотя бы сносно? Было ясно, как в летний день, что неспроста заявились в Илин заклинатели из Башни Кои, да ещё и непростые, а самые что ни на есть к главе приближённые – Цзысюнь со своей свитой. Вряд ли этот гордец снизойдёт до переговоров, так что недурно было бы его как-то из равновесия вывести. Смутить, разозлить, чтобы не удержал язык за зубами. Вдруг повезёт, и тот сболтнёт чего? – Даже так... Бордель в той стороне. – Вэй Усянь махнул рукой в предполагаемом направлении к зданию с ветреными красавицами, готовыми подарить ночь любви за щедрую плату. Сам он подобным не интересовался, но пару раз вроде бы проходил мимо, пока сновал по рынку в поисках свежего мяса. Место это припомнилось очень кстати – как раз подходящий предлог продемонстрировать собственное непроходящее бесстыдство и поиграть на нервах "благородного господина" Цзинь. – Что?! – Лицо Цзысюня вытянулось, как будто тёмный заклинатель не подсказал где искать телесного тепла и ласки, а предложил предаться разврату при всём честном народе. – А что, тебя не за этим послали разве? – Сам факт наличия в Илине заклинателей с пионом на груди уже был достаточно подозрителен. Вэй Усянь не сомневался, что послали их или разведать где осели освобождённые Вэни, или проследить за ним, чтобы позже подстроить какую-нибудь пакость, а вину свалить на него. Всё-таки, Глава Цзинь явно не тот, кто отступится от лакомого кусочка, который однажды возжелал заполучить себе. У него даже были мысли, какой именно кусочек желает оторвать от него Цзинь Гуаншань, и мысли эти ему категорически не нравились; казалось, была бы его воля, и Глава Цзинь посадил бы самого Усяня на короткий поводок подле себя или приковал цепью в тайной комнате, чтобы узурпировать все наработки, которые сможет из себя выжать пленный заклинатель. Старейшина Илин прикрыл глаза – не к добру это всё, не к добру. А Цзинь Цзысюнь продолжил громко и самозабвенно возмущаться, привлекая лишнее внимание: прохожие, хоть и старались держаться в стороне, жадно прислушивались к его ругани, уже предвкушая, как будут сплетничать кто с замужней подружкой, кто с лавочником у окраины, порождая новую волну слухов, в которых правды и на фэнь не наберётся. – К-конечно нет, бесстыдник! – Надо же, не разучился ещё смущаться! Хотя, кто их, Цзиней этих, разберёт? Может, притворяется, чтобы лицо блюсти. Честного человека, ага. Только вот пытки и избиения слабых да обездоленных вряд ли присущи действительно праведным людям. Но кто поверит "отступнику" и "чудовищу", если великие мира сего либо молчат, либо кричат о заведомой лжи и клевете? Ах, как коротка память и изменчиво отношение к людям, когда всё в жизни измеряется корыстью и личной выгодой... Мужчина в серой накидке прищёлкнул языком, ловко крутя в пальцах антрацитовую флейту, поигрывая алой кисточкой себе на потеху, неимоверно беся этим разбушевавшегося Цзинь Цзысюня. Адепты за его спиной переминались с ноги на ногу, другие же, прикрыв лица рукавами давились смехом, в особо тяжких моментах прикусывая ткань – удержаться от хохота было почти невозможно: до того остроумно шутил Старейшина Илин, методично загоняя "дичь" в словесные силки. Вот и сейчас – усмехнулся недобро, сверкнув грозовыми очами, обещая бурю. – Ой, вы полюбуйтесь, покраснел, как листья клёна! Неужто не был никогда? – Не то, чтобы сам Вэй Усянь хоть когда-нибудь посещал весёлый дом. Как-то не было нужды, да и желания тоже. Но подколоть заносчивого адепта – дело если не святое, то точно богоугодное, да простит его Гуаньинь за случайное богохульство! – Не пристало благородным заклинателям ступать в обитель порока и разврата! – Ну да, ну да... Так посмотреть, и вроде действительно Цзинь Цзысюнь верит в то, что говорит. Но как-то это не складывается. Неужто настолько неда... не от мира сего уродился и знать не знает, что в родном ордене делается? – Вот не пойму я, ты сейчас по незнанию или от зависти главу своего оскорбил? – Вэй Усянь с любопытством склонил голову набок, наслаждаясь замешательством оппонента. Назвать Цзысюня собеседником просто не повернулся язык. – С чего это вдруг? – Увидев вполне искреннее недоумение, Вэй Ин даже немножко Цзысюню посочувствовал. А ещё больше – его Главе. Это же сколько дел за ним разгребать приходится... – Так только глухой не слышал про любовь Цзинь Гуаншаня к весенним цветам. Или я понял неверно? – Это клевета, самая настоящая! – Мгм. Ха, три раза. Это ты брату своему, сыну Цзинь Гуаншаня внебрачному – Цзинь Гуанъяо – скажи! То-то он удивится! – Мда? А сам-то чего цветочных домов чураешься? – Вэй Усянь действительно заинтересовался такому резкому неприятию вполне безобидного, в общем-то, места. Насколько он помнил, почти каждый из его ровесников желал как можно скорее познать радость от плотских утех, тайком от наставников протаскивая весенние картинки в личные комнаты. Догадка ошеломила настолько, что слова слетели с губ быстрее, чем он успел прикусить себе язык – так оскорблять он точно никого не хотел.– Неужто уже отцвела весна в садах души и соловей отпел последнюю утреннюю песнь? Надо же, какая досада... Сколь пламенна душа, столь хладно тело. Мои соболезнования. Цзинь Цзысюнь побагровел, как рисовая бумага от капли киновари. Рявкнув "бесстыдник!" он сорвался с места, уносясь куда-то в сторону рыночных рядов так быстро, что поднялась пыль. Его свита, видя такое, поспешила за главарём, опасаясь отстать. Спутники Цзысюня хранили молчание, не зная, что делать, так что вскоре Старейшина Илин и Призрачный Генерал остались практически одни, если не считать нескольких прохожих и миловидную старушку, сидящую неподалёку. Вэнь Нин, выглянув из-под шляпы смущённо кашлянул, с некоторым укором глядя на друга. Вэй Ин покорно понурился, вправду испытывая небольшую долю раскаяния. – Я знаю, знаю, я не должен был так говорить. Язык мой враг мой, – признал он ошибку, укоряя себя за то, что в очередной раз влез в разборки. И не с кем-нибудь, а с ближайшим родственником Цзинь Гуаншаня! Как будто ему до этого проблем мало было! – На самом деле, я больше переживаю за вас, молодой господин Вэй, чем действительно осуждаю ваши слова, – неожиданно произнёс лютый мертвец, рассеянно перебирая крутобокие редиски, – господин Цзинь, он... В какой-то степени заслужил. Вэй Усянь на такое только хлопнул ресницами, удивляясь, как же всё-таки насолил этот петух душке Вэнь Нину, если тот так отреагировал. Но ещё больше поразила та самая милая старушка, звучно хлопнув сухонькой ручкой по коленке и громко возразив. – Всё ты, внучок, правильно ему сказал! Такие, как этот господин, простых работяг за людей не держат и лишь грубую речь да силу понимают! Иначе всё без толку! А Цзинь Гуаншань этот – тот ещё кобель, сама помню, когда ещё молодая была и жила в Ланьлине, он с юности таким был! Всё норовил под юбки влезть, ни одной красавицы не пропустил! Правильно, внучок, правильно! Пущай езжает в свою Башню и там будут ему его хвост петушиный со всех сторон заносить. А здесь дураков нет! Мы народ простой, пусть перед ним трактирщик лебезит – он этим на жизнь себе зарабатывает и дочкам на приданое, а нам-то что? Вэй Усянь только головой покачал – надо же, в кои-то веки его острый язык пришёлся кому-то по вкусу. На этой мысли скулы тронуло румянцем – был в его жизни человек, который эту его часть любил искренне и нежно, впрочем, как и его всего. Но было приятно, что его поняли и осуждать за резкую отповедь не стали. Церемонно склонившись, Вэй Ин улыбнулся бойкой бабушке. – Благодарю, госпожа. Прошу простить за не особо изящную словесность, знал бы, что вы здесь, выразился бы более изысканно. Вокруг теплых, не по-старушечьи живых и ярких глаз пролегли лучики-морщинки от доброй улыбки. Старушка махнула рукой, лукаво жмурясь. – Ничего, внучек, ничего! Сказал бы изящнее, ума бы у этого борова понять не хватило! Вэнь Нин отвернулся, весело фыркая, видимо, полностью солидарный со словами пожилой женщины. Старейшина Илин же весело хохотнул, принимая ответ. Бабушка причмокнула губами и внезапно тоже поклонилась. Не успел Вэй Усянь ничего сказать или сделать, как та уже разогнулась и, серьёзно глядя прямиком в серые глаза, пояснила. – Это тебе, внучек, спасибо. Мало кто в городе знает, что ты для нас делаешь – молодые они, глупые, хуже меня забывчивые. Но ничего, поумнеют, поумнеют. Ты нас от нежити спасаешь, за людей держишь, в помощи не отказываешь. Хороший ты человек, внучек, только особенный, вот и бесятся господа эти, заклинатели, – слово "господа" женщина произнесла так, будто это было ужасное оскорбление, а не признание положения и достатка, – пройдёт это, внучек, пройдёт! Время всё и всех по местам расставит, истину покажет, нам только дожить! Вэй Ин почувствовал, как влажнеют глаза от прилива благодарности к, по сути, постороннему человеку, который, как оказалось, не держал на него зла, не таил ненависти. Заклинатель поднялся, оправил ханьфу и поклонился как следует, после не сдержавшись и порывисто обняв старушку. Та похлопала его по спине узкой, на удивление тёплой ладошкой, пригладила вихры на затылке, как если бы он правда был её взрослым, но потерянным в человеческом непонимании внуком, утешая. – Спасибо вам, госпожа, – хрипло поблагодарил молодой человек, смущённо отстраняясь и избегая показывать предательски блестящие глаза. Женщина лишь вновь улыбнулась – этот "вечный юноша", которого она часто видела в Илине, почти всегда был весел и ярок, флиртовал с торговками, чтобы развлечь и их, и себя, спорил с мясником до хрипоты к обоюдному удовольствию обоих, никогда не устраивал беспорядков мирно торгуя редисом, вместе со своим другом. Иногда она видела его с малышом – мальчиком лет трёх-четырёх, которого тот бережно держал на руках и время от времени кормил сладостями, ни разу не купив для себя ни одной. Но когда она видела серые глаза "Старейшины" – так его звали некоторые горожане – поражалась затаённой грусти, клубящейся в глубине. Когда они распрощались – заклинатель в сером верхнем одеянии почти насильно всунул ей слиток серебра, обняв ещё раз, – старушка подняла лицо к небу, любуясь танцем птиц в голубой вышине. Если эти, золотые, пожаловали по его душу, то ничего у них не выйдет. Неожиданно сильная для её возраста тонкая рука сжала слиток – в конце концов, она – бабушка нынешнего градоначальника.