колёса вспарывают вены, пока адреналин гонит кровь к сердцу.

Тихой вибрацией загудел карман, отвлёк парня от дела мысленным коротким «блять». Хотелось проигнорировать, но, мельком взглянув на экран, понял — сбросить нельзя. — Говори. Рык, на который неосознанно сорвался голос, на долю секунды разрезал пространство, остался на периферии едва заметным шрамом. На том конце провода тараторили — взгляд постепенно темнел. — Вылетаю первым рейсом. Быстро осмотревшись, убедился — работа выполнена чисто — и рванул с крыши. Один лестничный пролёт Сиднея сменился другим — Сеульским. Только теперь ног было больше — рядом шагал Феликс. Феликс был настоящей путеводной звездой. Он знал этого пиздюка с детства, и то ли за красивые глазки, то ли за способность взбесить с полоборота, обожал Ликси, как себя. — Чан, не злись, а? Кто ж знал, что нынче туристический сезон и бронить всё заранее нужно. — Заткнись. Я и так еле сдерживаюсь, чтоб не въебать. — Ой, блять. Было бы за что. Подумаешь, номер для новобрачных. — Феликс, ты ходишь по охуенно тонкому льду. — Да что ты, я уже плыву в ледяной воде. Взгляд карих глаз: острый и колючий — до боли родной — ущипнул за веки и, скользнув от носа к губам, очертил чёткий обжигающий контур. Танцующие черти в зрачках оставляли горячие фантомные поцелуи, Феликс неосознанно зажмурился от ощущений, срывающих их в пропасть. Ноги подкосились, на кончике языка раскрылся привкус подступающей эйфории — он точно знал, чем закончится его шалость. И нихуя об этом не жалел. Напротив, до безумия желал. За дверью номера осознал, насколько это желание взаимно. Чан целовал его так, словно мечтал об этом вечность — жадно, глубоко, нетерпеливо. И Феликс отдавался с такой же пылкостью, подставлял губы под укусы и облизывал чужие языком. Чан был заведён и зол, потому не слишком расшаркивался на прелюдию и нежности. Ликс был не против — ловко захлопнул ногой дверь, отрезав любопытным вход в их особый мир, и завёл её на чужое бедро. Спустя смятую постель, нетерпеливые горячие стоны и уставших участников вечернего шоу, Феликс перебирал курчавые волосы парня между пальцами, пускал мурашки по затылку, что всё равно не сдержали рычащего: — В следующий раз забронируешь номер заранее. И ответного игривого: — Как насчёт нет. Чан что-то хотел ответить, набрал в лёгкие воздуха, и резко выпустил его под стук в дверь. В номер доставили ужин, и споры должны были уйти на второй план. — Кушать подано, идите жрать. — Ебать, какие мы щедрые. Феликс не переставал паясничать ни на секунду: бесы умело отплясывали в его глазах, перепрыгивали на язык и искали, за что зацепиться. Только Чан на провокацию не повелся: упал в кресло и, подцепив пальцами сэндвич с тарелки, сделал глоток кофе. Феликс, не расстроившись, шустро уместился в кресле напротив и принялся уплетать яичницу. Бан Чан следил за ним, не отрываясь, отмечал каждую черту и прятал в глазах улыбку от того, как неаккуратно и забавно Ликс ел. Пытался вспомнить как свела их судьба, но воспоминания оказались очень размытыми. Из-за рода своих занятий Чан старался не запоминать такой информации, однако то ощущение, насколько ярко и резко Феликс влетел в его жизнь, забыть с годами не удалось. Полупустая улица, мальчик-солнышко с разбитой коленкой и окутывающая теплота, что сшибла буквально с первых секунд. — Рассказывай, зачем мы здесь. И только попробуй солгать, шкуру с тебя спущу. — Когда это я тебе лгал? Феликс спросил так невинно, вытирая салфеткой остатки желтка с уголка губ, что Чан неосознанно приподнял бровь на долю секунды, улыбнулся уголками губ. Эта невинная интонация, наряду с хлопающими пушистыми ресницами, была обезоруживающей. Поскольку Чан Феликса обожал, заранее прощал любую дичь, которую тот вытворял. А вытворял он много и часто. — Гонки. — Опять гонки? — Мы здесь ради гонок и смазливой мордашки одного чемпиона. — Пиздец, понеслась. «Понеслась» — согласился Феликс, когда блядские губы блондина возле одного из байков обхватили чупа-чупс. Вокруг было до заложенных ушей шумно. Запах жжёной резины щекотал ноздри, неприятно оседал на лёгких и заставлял зевак морщить нос в отвращении. Гонщики же этим запахом наслаждались, впитывали вместе с ароматом нового ночного приключения, откидывали голову назад в очередном вдохе. Подготовка шла полным ходом, в воздухе витала уловимая даже новеньким напряженная атмосфера — ждали нового гонщика, о котором никто толком не знал. Парень с чупа-чупсом, прищурившись, осматривался: скользил языком по сладости, глазами — по толпе. Взгляд неожиданно столкнулся с чужим — взглядом милого незнакомца, волосы которого блестели в неестественном свете и напоминали растопленный горячий шоколад. Незнакомец усмехнулся, облизал губы, внимательно наблюдая за языком парня, что продолжал танцевать на чупа-чупсе. И внезапно помахал. От этого невинного взмаха руки у парня совсем некстати перехватило дыхание — он резко кинул лизун в урну и вскочил на байк, выруливая на старт. — Хёнджин, ты опять не в духе? Оглянувшись, заметил, как к нему приближается худощавый парень и с нервным вздохом закатил глаза: громкий голос этого сумасшедшего был способен заглушить самые громкие биты музыки и гомон вечно орущих наблюдателей. Стоило ему поравняться с байком, Хёнджин бросил: — Отъебись, Хан. — Я проверил всё, на что Ваше Высочество жаловался, и устранил неисправности. Если ты сегодня и проиграешь, то не из-за зверя под своей милой задничкой. — Я сейчас тебе вмажу и покатишься отсюда быстрее байка, на котором восседает моя задничка. Я уже пять лет чемпион, думаешь, проиграю какому-то австралийскому сосунку? — Не поперхнись гордостью, Джинни. — Блять, и ты туда же. За спиной Джисона ожидаемо выросла фигура Минхо. Эти двое дружили с детского горшка, но иногда ощущение, что вылезли из одной пизды. Не разлей вода: вместе куролесили, вместе отгребали и раздавали зазнавшимся; вместе жили и, как всегда казалось Хёнджину, трахались. Но всем в их шайке было на это глубоко насрать — трахаются, и на здоровье. Оба были механиками — от бога или от дьявола, кому как угодно. Руки росли явно из нужного места: могли починить, подлатать и собрать, что попросят. И если Джисон Хёнджина подбешивал, то чувства, что он испытывал к Минхо за все годы их знакомства, по сей день вызывали ступор. Иногда он был готов его расцеловать с ног до головы за заботу и отзывчивость — и даже струящийся изо всех дыр сарказм не вызывал рвотного рефлекса. Иногда же мечтал размозжить ему голову. Однако время показало, что Хёнджин Минхо обожает. Так же безумно, как и Джисона, несмотря на децибелы, периодически покушающиеся на его барабанные перепонки. — Подожди немного, красавица. Сейчас ещё Чонин подвалит и распишет тебе все достоинства австралийского сосунка. После решим, кто кого завалит. Хохот Минхо разнесся по округе, но не улетел далеко — его проглотил шум толпы и рёв моторов. — А вот и он. Делись, что нарыл. — Зовут Ли Феликс. В Австралии ему равных не было с тех пор, как влез на байк. Говорят, отец у него был легендой, но тут хуй пойми, правда или поебень. Он наш ровесник. Прилетел вместе с Бан Чаном. Вот про него вообще толком ничего нарыть не смог. — С чего бы это? Дырёшка для носа нашей лисички оказалась слишком маловата? — Завались. Чонин театрально откинул прядь светлых волос со лба и с улыбкой протянул Хёнджину очередной чупа-чупс. Каждый в их шайке знал пристрастие парня к этой сладости. — Всё, что знаю об этом Чане: старший, то ли друг, то ли ёбарь Феликса — слухи, не более. — Негусто. Хёнджин смотрел, куда выбросить обёртку, кто-то смотрел на Хёнджина. Он буквально кожей ощущал холодок от чужого взгляда, и было до жути любопытно, чьего. Язык скользил по леденцу, мысли скользили по мозгу: смотреть на него мог кто угодно, а вот так ли хорош австралиец, как о нём рассказывают, и стоит ли его остерегаться — вопросы поважнее. Свой титул чемпиона Хёнджин ни под каким предлогом отдавать не собирался: помнил, какой ад пришлось пройти, чтобы оказаться там, где он есть, буквально врасти в мотоцикл и стать частью железа, колесящего по ночным улицам. Так просто он это не отдаст. Боль возникла внезапно и, дёрнувшись, Джин догнал — Чонин влепил ему подзатыльник. — Тебе жить надоело, мелкий? — Заткнись и смотри. Это Ли Феликс. Хёнджин проследил за взглядом младшего и снова встретился с тёмными дьявольскими глазами под шоколадной шевелюрой — глазами, что затягивали в омут похлеще белого. С его волосами, словно с хёнджиновской психикой, играл ветер, и Джин готов был поклясться, что слышал их свежий аромат, что проплывал мимо вместе с остатками здравого смысла. Натуральное блядство. Этот парень и есть австралийский чемпион. Если бы Хёнджин мог подохнуть, то сделал бы это здесь и сейчас. В ногах этого охуенного парня. Парня неземного и блестящего настолько, что хотелось зажмуриться. Почему он в прошлый раз этого не заметил? Не присматривался? Какая нахуй разница? Сейчас-то он, на свою беду, его увидел, и крыша начала активно подтекать. Где-то на периферии точно промелькнул смех Минхо. — Слюни подбери, еблан. Хёнджин чуть не подавился — лучше бы не слышал. От греха подальше выкинул очередной чупа-чупс. Надо отметить, что Джинни и правда сходил с ума по этим сосулькам, только никогда их не доедал: терпеть не мог жевать твёрдую карамель, а досасывать мелкую пиздюльку, что оставалась на палочке он ненавидел. Слишком мелкая. — Пиздец он красивый. — А наша королева потекла. — Захлопнись, Хан, пока я тебе не помог. — Соберись, Джин. — Чанбин, мы думали ты сегодня занят. — Я всегда занят, детки, но пропускать возможный позор нашей королевы как-то не по-братски. — Ебать, и ты? Шайка — уже не совсем детей и совсем не бездомных — разразилась смехом. Хёнджин на долю секунды надулся, но долго обиду держать не получалось — всё же знал каждого с детства. Подъёбы подъёбами, но они были очень близки и глотки друг за друга порвали бы любому. У каждого своя история — печальная и не очень, как бывало приговаривал Джисон, вспоминая, как они с Джином и Минхо осиротело скитались по Корее в поисках еды и своего угла. Осиротеть каждому из них помогли свои обстоятельства. Сам Хан прибил отца монтировкой — той самой, которой тот частенько прикладывал сына после смерти матери. Вместе с Минхо они закопали его на заднем дворе, ёбнули монтировку по центру земляной кучи — вместо надгробия — и съёбали, спалив дом к херам. Отец Минхо вместо любви к семье выбрал любовь к дури — и был таков. Не выдержав утраты мужа, мать посчитала, что вырастить сына не сумеет. И утопилась в собственной крови. Определённо, улица вырастит лучше собственной матери, подумал Минхо, увидев утром этот пиздец. Подумал и рванул к Хану, у которого решение проблемы оказалось предсказуемо простым — бензин и спички. А вот у Хёнджина дома был воображаемый его отцом ринг. Боксёр на ринге был один — отрабатывал приёмы на любимой жене, как перед боем с Тайсоном: до неуспевающих сходить синяков и сломанных костей. Когда мать была опущена в землю после очередного избиения, в гости к Джину зашли Ли и Хан. Помогли втолковать нерадивому папаше, что так дело не пойдет и пытаться продать сына на утеху своим друзьям — это ебать какая плохая затея. Прощались с главой семейства Хван и домом парни под вой сирен пожарной машины. Позже Хван узнал, что Хан вообще любитель всё поджигать. Это был его охуенный способ сказать прощай. Улицы приняли трёх бездомных потерянных детей, как собственных. Они были озверевшими, безумными, тонущими в собственной тьме, но вместе. Вместе против всего мира, крепко прижавшись друг к другу плечами. А потом появился Чанбин. С жёстким характером и невъебенной любовью к своим деткам, дьявольской чёткостью и прямолинейностью. Бин дал кров и защиту, заставил их почувствовать себя частью чего-то очень маленького, но безумно важного. Именно Бин рассказал им о прелестях жизни, адреналине и ярких красках, в которых можно хоть по макушку искупаться — на гонках, которые он организовывал на пару с Сынмином. В глазах Хёнджина, Сынмин — икона безупречности. Одет всегда с иголочки и со вкусом, дотошный до безобразия и педантичный до тошноты. На районе поговаривали, что Сынмин вырезал свою семью, когда ему было десять. Однако этой поебени Джин не верил. Между этими двумя незаметно втиснулся и Чонин. Чонин был ребёнком Сынмина: тесные сплетения между этими двумя можно было потрогать руками и натянуть в разные стороны — хера с два их бы это порвало. Лисьи глаза и хитрая улыбка имели потрясающий талант выуживать любую нужную информацию, даже самую труднодоступную. Как засранец справлялся с этим для Джина оставалось загадкой. Когда зависали вместе, а делали они это с завидной регулярностью, мелкий бывало заговаривался и делился историями со времён работы на улицах, но никогда не заходил дальше проведённой внутренней границы. Да и как он оказался на улице никто из шайки тоже не знал, а сам он никогда не поднимал эту тему. Предполагали: только Сынмин знает, что мелкому довелось перенести. — Как же без меня, Джинни? Я сделал ставки — не разочаруй. Чонин, где старший, у меня к нему дело. — Был в конуре, но на гонку порывался прийти после встречи. — Какой встречи? — Понятия не имею. — Неужто твой любопытный носик ещё не унюхал, с кем Сынмин собрался встретиться? Прищурившись, Джисон уколол глазами Чонина — тот поёжился, но взгляд не отвёл. — Может, и унюхал, но тебя это ебать не должно. — Полегче, мелочь, пока я тебе не объяснил, кого и что ебать должно. Сжатый кулак замаячил перед лисьими глазами — Минхо напрягся на долю секунды. Чонин улыбнулся хитро, стрельнул глазами. Эти двое всегда задирали друг друга — своего рода разминка, чтобы не терять сноровку. Однако в этот момент на старт подкатил австралиец — сбил парочке настрой на драку. Пять пар глаз вцепились в него: исследуя, замечая, остерегаясь, заранее отталкивая своим холодом и острыми иглами, что расползались от зрачков. Вместе с тем они отчётливо видели, насколько парню на их отстранённость поебать. Не отрывая взгляда от Хёнджина, он слез с байка и, подойдя, протянул новый чупа-чупс. — Уууу… Считай, что покорил нашу королеву. За эту сладость он готов танцевать на адском костре вечность. Джисон тут же огрёб — пусть лёгкий, но вполне ощутимый удар по рёбрам от Бина. — Язык за зубы спрячь. Пропустив их слова и действия по боку, Хёнджин схватил конфету, задел нежную кожу солнечной ладони и мгновенно получил разряд в двести двадцать — волосы на руке встали дыбом. В глазах напротив черти пустились в пляс, голова подалась вперёд и губы, такие манящие и влажные, прошептали в самое ухо. — Меняй свой чупа-чупс на мой член. Обещаю, будет вкуснее. Хёнджин подавился. Подавился собственным языком; картинками, что тут же подкинул услужливый мозг; слюнями, которые в секунду собрались во рту. Хёнджин подавился Феликсом. И понимание этого въебало по башке с такой силой, что тело откинуло в сторону. Как он не свалился с мотоцикла осталось загадкой. Феликс, махнув всем на прощанье рукой, оседлал свой байк и нацепил шлем — стал ждать начала. Будто в его фразе не было ничего провокационного. Хёнджин пытался собрать мысли в кучу. Получалось хуёво. Взгляд, которым Феликс смотрел на него, в сочетании с низким сексуальным голосом, что до сих пор отдавал вспышками в голове, сотворил невероятно странные штуки с его сердцем. Оно неслось галопом, опускалось до поясницы и отстреливало вверх — застревало в горле, перекрывая дыхание, заставляя Джина чувствовать себя выпавшей на берег рыбой. Он продолжал таращиться на Феликса огромными глазами и старался, пиздец как старался, уместить в черепушке: он предложил отсосать? Ему ведь не послышалось? Вид у Хёнджина, видимо, слишком напоминал помешанного, с капающими слюнями изо рта и бешеным взглядом, но ему было поебать на это — пока не услышал явный издевательский смех шайки. — Кажется, наша королева впервые готова пасть на колени. Минхо согнулся пополам от искромётного юмора и, если бы не плечо Джисона, за которое он ухватился — валялся бы на земле. — Удавись, Хо. Сквозь шипение и сжатые челюсти, Джинни наконец оторвал взгляд от Феликса — встряхнул головой, чтобы отогнать слишком сладкие и желанные мысли, и, надев шлем на голову, махнул рукой — мол, пошли вон отсюда. На старт вышла девушка с красным флагом, и остальные гонщики подкатили к черте. Наступило любимое время Хёнджина — момент перед началом. Началом, когда всё вокруг замирает, мир меркнет и сжимается до размера его мотоцикла, а дорога приобретает нереальную чёткость и резкость. Адреналин разгоняет кровь по венам, запускает сердце в галоп — всё тело напрягается в ожидании старта. Каждый нерв натягивается как струна и готовится разорваться в миг падения флага на землю. Это время существовало только для Хёнджина и его байка — остальное уходило белым шумом на задний план, смешивалось и утягивало за собой всё внутреннее дерьмо. Так было всегда. Но не сегодня. Не сегодня, блять. Сегодня в его мыслях продолжал копаться и укладываться Феликс с его блядским голосом. Голосом, что вмиг возбудил, пустил толпу мурашек по позвоночнику. Шероховатый язык, который намеренно лизнул мочку уха, хотелось попробовать на вкус. Пиздец! Минхо был прав. Он потёк. Потёк в самый неподходящий момент. Момент, в котором всё было на кону. «Соберись, тряпка», — тряхнул себя Хёнджин. Мелькнул падающий флаг и байк сорвался с места. От скорости в голове немного прояснилось, но надолго ли. Феликс был близко, слишком, ехал вровень. Казалось, стоит Хвану ошибиться и мотоцикл Ликса влетит в его — так плотно он присел рядом. Надо было скинуть, чтобы не дать Феликсу и шанса на победу — только как, блять, это сделать. Австралиец был профи: в повороты вписывался под идеальным углом, скорость набирал моментально, стоило байку вылететь с отметки. Успевал играться: выпускал дохляков вперёд, давая им секунды почувствовать себя на вершине — чтобы выскочить перед ними и ясно дать понять — вы мне не ровня. Хёнджин поступал так же. Может поэтому сейчас он понятия не имеет, каким образом ему победить. Это порядком бесило, как и факт, что Феликс отвлекает не по-детски. Даже на такой скорости Хёнджин умудрялся подмечать движения его тела: пригнулся, лёг на бак, нога дернулась, ладонь добавила газ. Каждое движение отточено до автоматизма. Сука, он хорош! Очень хорош. Глубокий вдох и резкий выдох — на сосредоточиться и по иронии судьбы, блять, пропустить поворот. Краем сознания Хёнджин понял, что не жилец: байк на скорости несётся в здание и мир мельтешит на фоне, вызывая лёгкий приступ тошноты. Вывернуть возможности почти нет, но это могло бы дать шанс на жизнь. Прямое попадание в стену такие шансы отсекает сразу. Мысли пронеслись со скоростью света — так же быстро, как он сейчас летел над асфальтом — и варианты мелькали перед глазами калейдоскопом. И ни в одном из вариантов не было Феликса, что явно слетел с катушек, если сделал это: положил байк почти на асфальт и подрезал Хёнджина. Удар пришёлся прямо по колёсам, тело тряхнуло, подпрыгнуло и сшибло с мотоцикла. Парни и байки разлетелись в разные стороны. Тело Хёнджина швырнуло на спину, выбив из лёгких воздух. Голова не переставала трещать, в руку и рёбра словно вонзили раскалённые спицы. Вдохнуть не получалось, лёгкие горели и мир перед глазами начал плыть тёмными кругами. Сколько времени прошло? Джин пытался снять шлем и почти сразу понял, что идея хуёвейшая: одной рукой шевелить опасно для здоровья, а вторая точно не справится с задачей. В черепушку заскреблась мысль, тёплая и скользкая — Феликс спас ему жизнь. Сознание упорно старалось ускользнуть вместе с ней. Вот чьи-то руки стянули шлем, взгляд в расфокусе словил глаза напротив: взволнованные, но не испуганные, словно они точно знали, что делать. Мир поплыл, а глаза оставались чёткими: чёткими и яркими, с бесами на дне зрачка. — Хёнджин, смотри на меня. Не теряй сознание. Этот голос. Этот блятский голос.