После совещаний всегда остаются двое.

Здесь тихо, прохладно и веет лёгкой поверхностной усталостью, а об окно то и дело стучатся громоздкие хлопья снега. Аякс сидит за общим длинным столом и с напыщенно-серьезным видом перебирает бумаги. Всё бы ничего, если бы не его контрастирующая с серьезным видом — неусидчивая натура. Закинув ногу на ногу, он то качается, то ерзает на стуле, шуба давно упала с плеч и повисла меж быльцами сиденья. Чуть поодаль — Капитано, широкоплечий мужчина, даже за работой не снимающий собственной маски, сидит, по-хозяйски развалившись на стуле и задумчиво трёт двумя пальцами переносицу. Его образ статно дополняет аккурат белоснежная шуба и вот он какой парадокс: сколько бы денег ни стоила самая качественная лисья шуба, при правильном ношении — она имеет свойство красиво обрамлять плечи и фигуру, дарить статусность, а при полном отсутствии всяческого понимания на кой черт эта шуба вообще нужна, как, к примеру, у Тартальи, то всё, что она дополнит — это растрёпанный и неаккуратный образ. Перед Капитано стопка листов и перо, щедро опущенное в чернильницу. Пьеро распорядился с отчётами и дело оказалось куда более срочным, чем предполагалось до общего сбора предвестников. Откуда-то сзади в противную какофонию звуков смешиваются два грубоватых голоса — доктор и богач. Аякс цыкнул и подпёр рукой голову, взглянув через плечо на Дотторе и Панталоне, которые, как всегда, задерживались дольше обычного, даже когда остальные уходили. Всё им нужно обсудить, и обязательно здесь - вздор! Девятому невтерпёж рассказать о прибыли и затратах, о закупках и поставках, а Седьмой старательно выслушивает, только чтобы вслед залиться речью о передовых экспериментах. — Неужели нельзя обсудить ваш старческий маразм на выходе отсюда? — скрипит зубами юноша, да так сжимает в руках лист, что тот едва не рвется на части. Мужчины переглянулись: — О-хо, vere mirabile! Наш Аякс уже совсем взрослый, как быстро растут дети. — Сher doc, а как Вы смотрите на нашего Чайльда в виде потенциального подопытного? Думаю, использовать его во благо науки было бы неплохо, что думаете, mon expérimentateur fou? Девятый расплылся в своей фирменной издевательской пассивно-агрессивной улыбке на манер: «Пропишите мне кто-нибудь по лицу», — так называл ее Тарталья. — Я думаю, наука от него откажется, mi amice, — Иль Дотторе отпил кофе из кружки и его губы расползлись в широкой улыбке. В кровь хлынул адреналин и Аякс вскочил с места, роняя на пол горсть листов — поднимать придется — и хотел было полезть в неравную драку, как вдруг глубокий, полный спокойствия и в то же время гнева голос Капитано заставил Аякса послушно и быстро усесться на место, а двух сзади — недовольно притихнуть: «И как долго вы еще здесь будете щебетать и отвлекать меня от дела? Шли бы вы со своими разговорами к выходу, господа, пока мое терпение не лопнуло. Нервов у меня достаточно, но и им однажды приходит конец». Спорить с Капитано — себе дороже, слишком мало о нем известно, а из информации известной — вся страшит собою, заставляя кровь стынуть в жилах даже у опытных вояк и коллег-предвестников. У всех, кроме Тартальи: он единственный, кто не спускал со Второго восхищенного взгляда, даже не скрывал румянца и того, как по-глупому искусывает губы, находясь рядом с ним. А вот остальные были не в восторге. Держаться на расстоянии, если не желаешь бесполезных распрей в рядах соотечественников — самое умное решение. — Больно Вы, капитан, зануда, — с толикой обиды проговорил Девятый, сгрёб какие-то бумаги, складывая те ровной стопкой во внутренний карман шубы, а затем поправил очки, коснувшись их у переносицы средним пальцем. — Если Вы ждали развлечений, то я, вероятно, огорчу Вас, если напомню, что это всё-таки не цирк, пускай в присутствии некоторых может таковым и казаться. Тарталья, словно щенок, послушно закивал, даже не осознавая, что зачастую именно он главный номер под куполом головокружительного «Шапито». Одиннадцатый скривил издевательскую физиономию, провожая взглядом двух мужчин к выходу. Во всяком случае, они с Капитано преследуют одну цель: наконец остаться наедине, и Аякс даже готов умело играть усердного работника, которого вовсе не тошнит от отчётов и стопок бумаг, а вот Второму играть нет никакой нужды — он послушно исполнит всякое поручение, ведь главная черта лидера — преданность делу и идеологии, которой он следует. Самые убедительные слова — из самых убеждённых уст. Для него возиться с бумажками весь день — ничто иное, как вынужденная, но рутина, в то время как Аяксу — это целое многоэтапное наказание: «Несколько дней собраться с мыслями, отрицать, потратить на споры с собой большую часть отведённого на это времени, наконец сесть за дело, написать пару строк и отложить до лучших времен, а потом вновь получить выговор от Пьеро» — надёжная схема. Дверь захлопнулась и вместе с ней кабинет погрузился в глухую тишину. Вмиг стало чуть прохладнее, стены расползлись по разные стороны, расширяя ощущение границ и величины комнаты. Спиною поползли мурашки, а холодок забрался куда-то под лопатки, проходясь неприятным чувством вниз, словно облизывая каждый позвонок морозными касаниями. — Так их! Хорошая работа, капитан! — воодушевленно прикрикнул Аякс и вновь соскочил со стула, быстро приблизившись к любовнику. Он лёгким плавным движением, словно в танце, ведёт рукою по столу, усаживается на край. — Итак, теперь, когда мы одни... — Прости, не сегодня. Весь запал вмиг испарился, улыбка спала с лица и Тарталья нахмурил брови: — Это еще почему? Мужчина утробно вздохнул, подпёр одною рукою голову, кивнул на листы, лежащие перед ним: — Мне подкинули работёнки, — как всегда немногословен. Капитано — слишком предан Царице и, очевидно, своей работе и долгу. Ему приходится бороться со своими желаниями во имя обязанностей командира. — Неужели я зря пришёл и досидел до самого конца? — заскулил Аякс, сползая вниз, а после усаживаясь на стол. — Не зря, — качает головой. — Это устав, в любом случае придется, — пододвигает к себе бумаги ближе и переставляет чернильницу с края стола на противоположный от Тартальи — зная его любовь к резким движениям, она вполне быстро может оказаться на полу. — Ну нет, — Одиннадцатый придвигается ближе и ставит одну ногу на колено Капитано, ведёт ею вдоль бедра. — Аякс. — Что-о? — Мне нужно закончить отчёты в срок, — но чужой ноги со своей не убирает, очень умело игнорирует и продолжает заполнять бумагу ровным мелким почерком, пишет что-то о подготовке войск и о снаряжении отрядов. Тарталью особо и не интересует написанное, он скользит подошвой дальше и, задержавшись немного, наконец упирается носком сапога в пах Капитано, сам заводит обе руки назад и опирается о стол. — Неужели ты хочешь нарушить нашу традицию, капитан? — Чайльд театрально вздохнул. — Никак нет, но я не могу себе позволить допустить такую оплошность, как просрочить сдачу отчётностей, — голос заметно дрогнул. Он взглянул из-под козырька головного убора на юношу и вновь уперся взглядом в бумаги, кажется, только чтобы не смотреть на Тарталью. Один только вид расстегнутой внизу красной рубашки заставлял мужчину крепче сжимать перо и незримо поджимать губы, да так сильно, что те походили больше на тонкую нить на его лице. — Хочешь, я тебе с ними помогу? — надежда на их уже традиционный секс после собраний умирает последней. — Мне поручили это, мне и разгребать. Не нагружай себя лишним, Аякс, и иди отдыхать. Я обязательно загляну к тебе, как только закончу. Тарталья вздохнул и чуточку надавил на чужой пах, принимаясь медленно, с особой осторожностью и, в то же время с разящей наглостью, водить подошвой по ткани брюк Второго, даже так ощущая внушительных размеров полувставший член. — Я же вижу, как ты сдерживаешься, — юноша вытянул руку вперед и поддел указательным пальцем козырёк шляпы. — Прекращай, рыжик, — на него сверкнули короткой угрозой два глаза в прорези маски. — Иначе что? Возьмешь меня прямо на этом столе, а? — ехидно дразнится Аякс. И не успел он сообразить, как оказался разложенным на столешнице и придавленным к ней. — Может, и так, — прорычал голос сверху, волна грубой ярости кольнула в груди и взрывом раскинулась в каждый капилляр, спускаясь к паху. Возбуждение стянуло низ живота, протяжно и издевательски, разошлось жаром по всему телу в один лишь миг, заставляя Тарталью инстинктивно свести ноги, но ему помешал Капитано, чьи широкие грубые ладони легли на бёдра Аякса и сжали их. — Поздно, Аякс, сдвигать ноги, ты своего добился, — он лёгким движением развел ноги Одиннадцатого в разные стороны. Для этого не понадобилось приложить много усилий — у них слишком разное телосложение, хоть они и оба воины — Аяксу нет смысла сопротивляться, в рукопашном бою без оружия ему не тягаться с Капитано, ему всегда хватает лишь руки, чтобы вжать Тарталью так сильно, что тот не может вырваться и выкрутиться до тех пор, пока Второму не заблагорассудится отпустить. — Не томи, возьми меня скорее, или тебе хочется, чтобы нас застукали? Чем быстрее начнем, тем быстрее ты сможешь вернуться к делам, не забыл? — Аякс обвивает руками шею мужчины и тянется за поцелуем, сдвигает маску с лица лишь оголяя чужие губы, в которые не спешит впиться поцелуем, лишь обдает их горячим жаром своего дыхания, вынимает язык и дрожаще вздыхает, когда пах Капитано упирается меж его ног. — Неугомонный мальчишка. — Ага, и тебе это нравится~, — ёрзает задницей по столу, игриво потираясь о чужой пах. —Заткнись, — рычит приказным тоном Капитано так, словно он на работе, а не перед любовником, и вгрызается поцелуем в горячие влажные уста Тартальи, лижет их и углубляет поцелуй до тех пор, пока капелька слюны скатится к подбородку Тартальи, а воздуха станет слишком мало и лёгкие предательски сожмутся, заставив сердце колотиться быстрее. Аякс отстранился первым, жадно хватая ртом воздух и голубыми сапфирами ловя чужой взгляд. «Какой же ты невыносимый, Капитано» — срывается с уст Аякса вперемешку с протяжным стоном. Едва ли не рывком мужчина расстегивает алую рубашку Одиннадцатого, да с такой силой, что одна из пуговиц со звоном упала на стол, прокатилась до самого края и соскочила на пол. Сейчас это никого из них не волновало, плевать — пришьют. Главное то, что теперь у Аякса оголена грудь, чем Второй и пользуется, склоняется над бледной, щедро усыпанной веснушками, родинками и шрамами кожей, причмокивает губами и целует, целует вновь, оставляет алые пылающие отметины у ключиц и ниже, не жалея движений языком: жадно обводит по контурам следы от кровавых укусов, пока Тарталья стонет, едва не срывая голос скулит, извивается под чужим весом тела так, словно старается выбраться, но на самом деле лишь сильнее утопает в объятиях, наслаждается тем, как вдруг мало воздуха стало в помещении и как горячо стало даже с расстегнутой рубашкой. Тяжесть чужого тела на себе даже приятна, заводит и короткая нехватка воздуха, Тарталья закатывает глаза от того, как чугуном прикована голова к деревянной столешнице, не получается и пошевелиться от наслаждения, а стук сердца в ушах почти застилает звуки поцелуев чуть ниже, ему не слышно и то, как звенят доспехи, шелест одежды тоже чужд ушам Аякса, он будто бы не здесь сейчас, в ином мире фантазий, от которых в штанах становится еще теснее, а кончики пальцев начинают приятно покалывать. Жарко. В палаце, укрытым толстой коркой льда, когда в окна, густо укрытые стучится-бушует метель, когда все кутаются в шубы — и только им двоим жарко. От пылкости собственных тел, от того, как они близко друг к другу и как безумно поглощены процессом. Смятые бумаги под спиной Аякса сейчас не имеют уже никакого значения — они пожалеют об испорченных отчётах позже. Одни только пальцы Капитано меж ягодиц Аякса заводят, заставляют двигать бёдрами в такт вздохам, самостоятельно навстречу влажным пальцам. Тарталья тянется дрожащей рукой к своему члену, хочет хотя бы слегка приласкать себя, ведь знает — Второй неумолим, не даст Аяксу кончить, пока тот не начнет скулить и извиваться, пока не заплачет от бессилия, не выгнет спину и не примется срывающимся голосом умолять, хвататься за воротник Капитано, не в силах больше терпеть жестокую пытку. «Убери от себя руки, Аякс, я хочу, чтобы ты кончил только от моих пальцев, смотри на меня» И Тарталья, словно верный рыжий пёс, слушается, одергивает руку и возвращает к своим соскам, массируя только их, целует Капитано развязно и глубоко, стонет ему прямо в губы, не стесняясь ничего, чувствуя себя участником самого развратного порноролика. Вынимает язык изо рта и облизывает ключицы нависшего сверху капитана. Мысль о том, что Второй предвестник фатуи, человек, имеющий самое большое влияние на военные силы и армию Снежной, сейчас трахает его пальцами в задницу, заставляя Тарталью закатывать глаза и давиться слюной, принадлежит только ему с ног до головы, — осознание этого сносит Аяксу крышу. Густо изливаясь на свой живот и расстегнутую рубашку, Чайльд падает на стол с глухим звуком, поддаваясь лёгким конвульсиям в теле и стараясь расслышать хотя бы что-то из гласа своего любовника сквозь звон в ушах. «Я люблю тебя» — всё, на что пока что хватает Тарталью, он говорит это, пока Капитано утирает с веснушчатых щёк влагу, пока склоняется к низу живота Аякса и, уложив маску на край стола, вылизывает всё семя юноши с его тела до последней капли. Их секс всегда блещет страстью и колкостями азарта. Тарталья очень громкий, буквально до вскриков, к тому же стонет на всякий лад, скулит и кусает губы, отпуская всякие вульгарные фразочки, изо всех сил поддразнивая Капитано просто, чтобы он не сдерживался и «вытрахал из него всю дурь». Второй груб, молчалив и считает, что издавать звуки — слишком постыдно, но как только он начинает сбивчиво дышать и закрывать уста свободной рукой, чтобы сдержать стон, Аякс принимается двигать бёдрами, игнорируя лёгкую боль, она скоро пройдёт, и насаживаясь самостоятельно, вынуждая Капитано протяжно застонать. Одиннадцатый дразнит, а Второй до последнего игнорирует, и Чайльду буквально сносит крышу каждый раз, когда ему наконец удается заставить своего любовника стонать. Пора признать, что Чайльд Тарталья постыдно зависим, и вовсе этого не скрывает. Зависим от чего? От члена Второго внутри себя. От ласк Капитано, от поцелуев и низкого голоса, который почему-то всегда становился еще на порядок грубее и ниже, когда дело касалось секса. И всякая фраза, сказанная на ухо вполголоса, дурманит, заставляет кровь кипеть, бурлить и стынуть в жилах одновременно. Невыносимо. Откровенность возбуждает еще больше, Капитано слушается приказов, поэтому Аякс, пускай и ниже по званию, но с радостью управляет процессом (когда же еще удастся покомандовать командиром?). Одиннадцатый направляет: «Сюда, да-а, гх, пожалуйста, именно это место, глубже» и Капитано вбивает свой член в дрожащее, в изнеможенное множеством оргазмов тело, что меньше его почти в два раза. — Какой же ненасытный... — Зато твой, — запрокидывает голову и изо всех сил старается не отключиться, еще и сил хватает нахально рассмеяться, да вцепиться руками в край стола, чтобы не съезжать в сторону от грубых движений. — И не позволю быть чужим. Мой, слышишь? Ты только мой, — капитан налегает телом на Тарталью и его рывки становятся более обрывистыми, неполными, темп сбился. Они клянутся друг другу в любви, шепчут эту злосчастную фразу с перерывами между стонами, и у обоих от этого мурашки. Дико признаваться в любви, когда громоздкий возбуждённый член Капитано внушительным бугорком выпирает внизу живота Тартальи, когда похабные звонкие шлепки раздаются там, где обычно все их коллеги сидят, читают отчёты и даже не подозревают, чем здесь занимаются эти двое. Или же, подозревают, но коллективно молчат — плевать, совершенно не имеет значения, особенно когда оргазм слишком близко. Крепче обхватывая ногами талию мужчины, Тарталья тянется за поцелуем, когда каждый новый толчок выбивает из его лёгких воздух, он по-прежнему готов хрипеть и задыхаться от широкой ладони на своей шее — хватка Капитано заставляет Тарталью почувствовать себя еще более беспомощным перед любимым мужчиной, что разложил его на столе и прямо сейчас делает всё, чтобы Аякс ощутил себя дрянным мальчишкой и устыдился собственного вида каждый раз, когда переводил взгляд на стеклянный высокий потолок. Второй заставляет рыжего юношу закатить глаза и вновь кончить — в который раз уже не ясно, он сбился со счета, болезненность смешивается с приторной сладостью нахлынувшего удовольствия от очередного оргазма, но уже с постыдным хрипом, сорвавшимся с уст Одиннадцатого предвестника. Следом изливается и Второй, опустив голову, упёршись лбом в горячую грудь Тартальи, он делает финальный толчок и замирает, наполняя Аякса горячим обжигающим семенем, совсем его не жалея и изредка продолжая инстинктивно делать короткие толчки, любовно целуя грудь Аякса. — Ты невыносим, — хрипит. — А сам-то... — Тарталья не в силах пошевелиться, лежит на столе спиною в смятых листах документов и старается отдышаться, не прекращая путать длинные пальцы в темных локонах. Так они, вслушиваясь в дыхание друг друга, проводят еще несколько минут, затем Капитано принимается заботливо убирать беспорядок, который они навели, в основном, на теле юноши, любовно помогает ему одеться, застегивая чуть подрагивающими руками алую рубашку, натягивая ему на бёдра боксеры и серые брюки, а на плечи укладывая пиджак. — Встать сможешь? Тот в ответ лишь понуро и уставше качает головой, смыкает густые рыжие, еще чуточку влажные от слёз ресницы. Капитано берёт его на руки и относит в кресло, укрывает шубой и уходит, через время ставя рядом горячий напиток — сладкий липовый чай, молча целует в лоб и отходит к столу. После оргазма всегда бывает холодно и Второй не простит себя, если Тарталья простынет в разгар зимы. — Капитано-о-о, — сонно тянет. — М-м? — отозвался мужчина, поднимая с пола помятые отчёты без тени сожаления о произошедшем. Перепись документов — не так уж и сложно, чтобы отказываться от горячего секса со своим не менее горячим любовником. — Я хочу к тебе. — Я буду занят, малец, спи. Как только закончу, я отнесу тебя домой. — Нет, я хочу просто побыть рядом, — и, не размыкая очей, словно малое дитё, тянет руки навстречу капитану. — Ну и что с тобой поделаешь? — вздыхает и придвигает кресло к столу, рядом с собой. И вправду, работать, когда под боком спит любимый - становится чуточку проще. Тарталья отключается почти сразу, тихонько сопит, обняв свою шубу, а Капитано тихо усаживается рядом, страшась разбудить, принимается за работу, склоняясь над помятыми листами и наново переписывая всё аккуратным почерком, лишь изредка не в силах удержаться, он сводит взор в сторону, чтобы излюбовать, вслушаться в дыхание и всмотреться в любимое расслабленное личико так долго, словно стараясь сосчитать бесчисленное множество веснушек. А когда с работой было покончено, а за окном окончательно стемнело, Капитано позволил себе вытянуть руку и любовно, со всей заботой, что есть у предвестника фатуи, со всей нежностью, которую может дать капитан армии и беспощадный боец, он любезно убирает рыжие непослушные прядки с бледного личика, заправляя те за уши любимому до тех пор, пока ресницы не вздрогнули, а через мгновение на него взглянули синие сапфиры. — Я разбудил тебя? — в голосе читается вина. — Извини, я не хотел. — А я давно уже не сплю, мне просто нравятся твои касания. Это заставляет Второго на время смущенно замереть, и только после вернуть горячую ладонь на прохладную щёку. — Закончил с отчётами? — Мг-м. — Тогда пойдем домой? — спрашивает Тарталья, а сам не особо спешит вставать, греется и нежится под тёплой шубой. — Пойдём, — с улыбкой отвечает капитан, это слышно по голосу. — Или, может быть, задержимся еще ненадолго? — Аякс. — Что-о? Я вообще-то хочу тебя сейчас, а не потом, — вновь дразнится с улыбкой на лице, ловит на себе суровую серость чужих глаз, даже не предполагая, что еще мгновение назад Капитано и сам хотел предложить второй раунд.