From The Kindness Of Your Heart

Он полагает, что ему повезло, что корабль застрял в ледяной хватке, в которой находился весь последний год. Постоянная качка, которую он находил успокаивающей, могла бы значительно подпортить ему самочувствие во время инфлюэнцы. Это первая мысль Александра Макдональда, когда он резко поднимает веки в сиянии света, который, вообще-то, мягок и не должен так бить в глаза, и чувствует, как у него сжимается желудок, прежде чем он понимает, что судно неподвижно. Несмотря на давление за глазами, которые так и умоляют, чтобы он оставил их закрытыми, он всё равно пытается приоткрыть один из них и посмотреть, что – или кого – осветит свет, которого, как он уверен, он не касался большую часть дня. Избегая яркого центра источника, стоящего на крошечном столе рядом, его взгляд блуждает по каждой выкрашенной белой краской доске, составляющей противоположную стену, начиная с теней – в обманчивом желании позволить зрению привыкнуть, отмечая отдельные тиснённые золотом названия на тканевых корешках, которые сливаются в один у бортика книжного шкафа – затем его взгляд скользит к двери, которая милосердно затворена и не пропускает по крайней мере часть доносящегося из корабельных недр шума, пусть и небольшую часть. Время от времени, когда он осматривает – действительно осматривает, когда у него есть свободная минутка и не больше в плане стимуляции – он думает о том, как мало на самом деле помещается в этом небольшом пространстве, и отмечает, что именно здесь имеется из выбранного им перед отбытием. Несколько медицинских трудов и книг поэзии быстро заполняют полки, одна с его собственными открытиями и размышлениями лежит на письменном столе в углу. Дагерротип его покойных отца и матери, который тоже когда-то стоял на столе, но разбился вдребезги вскоре после отплытия от английских берегов, и теперь лежит, завёрнутый в ткань, в ящике с остальными его рубашками и прочими пожитками под койкой. На стене маленькое овальное зеркальце, которое призвано было заменить картину. И, наконец, его аптечка, пылящаяся под столом, пока он борется с болезнью. На самом деле совсем немного, думает он в таком случае. Столь малое определяет человека здесь, в пустошах. Только он сам и одежда, которую он носит. Без какой-либо убедительной причины он повернулся взглянуть на упомянутую аптечку под столом – даже это лёгкое движение отдаётся неприятным давлением в ноющих мышцах его плеча – но на полпути его зрительный поиск останавливается из-за большой тени в комнате. Он наполовину ожидает, что она исчезнет к тому времени, когда он закончит моргать от сухого зуда в глазах, но оказывается, что не тут-то было. От удивления с его губ срывается тихий возглас, который быстро перерастает в непрекращающийся приступ кашля. Тень, освещенная сзади и выступающая резкими тёмными линиями, страгивается с места на единственном стуле в помещении и нависает над ним. Пара сильных, умелых рук обхватывает его плечи и как можно мягче придаёт его телу вертикальное положение. - Спокойно, - доносится бормотание знакомого низкого баритона, и к его потрескавшимся губам прижимается стакан прохладной воды, ледяная жидкость успокаивает пересохшие стенки горла, пока он пьёт осторожными глотками. Только этот приступ и несколько глотков высасывают из него весь остаток сил. - Ч-что ты тут делаешь? - справляется он, сделав два-три глубоких вдоха, которые успокаивают его потревоженные лёгкие. - Ты пришел помочь доктору Педди по доброте душевной? Даже с учетом того, что тёмные тени скрывали большую часть лица гостя, Александр легко может представить выражение испуга, искажающие черты лица Стивена. - Нет, - говорит он просто и ровно. Только по подёргиванию губ Александра и поднятию бровей он уточняет: - Я пришел с капитаном Фицджеймсом и лейтенантом Левесконтом. Капитан Крозье просил об этой встрече. - А, - тянет Александр с оттенком шутливости, - и ты надумал нанести визит своему бедному старому коллеге прежде чем уйти, не так ли? На этот раз выражение лица Стивена искажается беспокойством, которое Александр не любит наблюдать – что случается нечасто, и этот факт не приносит ни облегчения, ни утешения. - Я понял. Александр, уже три дня прошло. - Всё со мной будет в порядке, Стивен, - хрипло говорит он. - Думаю, худшее уже позади. Брови Стивена вопросительно поднимаются, но его глаза, как всегда, остаются холодно-спокойными. - Ты похож на привидение. - Ты застал меня в один из лучших моментов моей жизни, - ухмыляется Александр. - И я не принял тебя за человека, верящего в призраков. Как бы он ни старался удержаться, он издаёт смешок. Ожидаемый приступ кашля, который тут же обрушивается на него, не удивляет ни одного, ни другого, но всё же не становится менее болезненным, когда чуть не сгибает Макдональда пополам, дёргая и пронзая каждую часть его больного тела и внутренностей. Стивен наблюдает, положив руку на его грудь, из которой вырываются хрипы, прислушиваясь к отдалённым голосам, которые тихо произносят имя Александра, стараясь, чтобы он сам не услышал. Как только кашель стихает, тыльные стороны его пальцев касаются лба Александра, в то время как тот снова прислоняется к стене каюты. - Я бы хотел, чтобы ты прекратил. Откинув голову на дерево позади себя, Александр резко сглатывает и хмурится. - Что именно? Уставшие, покрасневшие глаза с усилием встречаются с сосредоточенными глазами Стивена, когда тот оглядывает его, прищуриваясь и убирая руку с липкого лба. - Смеяться, - коротко говорит Стивен. - О, - отзывается Александр, тяжело вздохнув, - легко тебе говорить. Коллега-врач усмехается и бросает на него неприятный взгляд, тогда как другие принялись бы мямлить и извиняться, и Александр понимает: на самом деле не хотелось бы, чтобы Стивен делал то же самое. Тем не менее, он протягивает два пальца, чтобы провести ими по обтянутому брюками бедру Стивена, прижатому к кровати, тяжело дыша от напряжения, потому что всё ещё хочет убедиться. - Ты же знаешь, что я не так о тебе думаю. - Знаю, - шепчет Стивен, тихо и хрипло, но мило и беззащитно, беря руку Александра и проводя большим пальцем по костяшкам. Александр открывает глаза, закрытые лишь на мгновение, и улыбается партнёру так широко и гордо, как только может. Он истощён, он чувствует это всеми фибрами своего тела, всеми мышцами, вплоть до костей, когда Стивен выпускает его слабую руку, но всё же ему кажется, что он может побороть всё, что встанет на его пути к сердцу Стивена. И когда губы Стивена мимолётно в улыбке, такой короткой, но она есть, он чувствует, как у него прибавляется сил, ведь эта улыбка адресована ему и согревает, как солнечные лучи. Это уютное тепло, столь не похожее на этот лихорадочный зной, которым пропитан он и его простыни. Ему тепло и в то же время зябко: дрожь пробегает по телу, а щёки и лоб словно раскалённая плита на камбузе у мистера Диггла. Стивен убирает руку от его лица и без слов помогает ему снова улечься под одеяла и так же молча добавляет сверху ещё одно. Липкая русая прядь застит глаза, но так же быстро её отводят в сторону, и вместо неё на лоб ложится отжатая влажная повязка – он недоумевает, откуда она взялась, так как он не видел ни миски, ни полотенца, которые Стивен мог бы принести с собой. По правде говоря, ему уже всё равно. Рука Стивена задерживается, проводя по его волосам, что он, несомненно, должен чувствовать себя ужасно, но не менее мило, поскольку он всё равно продолжает. - Итак, доктор, каков прогноз? - Уверен, ты сам знаешь, Александр. Намёк на усталость от его поддразнивания заставил Александра вздохнуть – на этот раз осторожно. - Побалуй меня. - Отлично, - поёрзал на стуле Стивен, и на мгновение Александр видит, как он осторожно беспокоится только о нём, освещённом мерцающим светом свечи. - У тебя всё ещё жар, но я подозреваю, что ты прав, полагая, что худшее уже позади. Ради тебя, конечно, я на это надеюсь. - А, видишь? Нечего беспокоиться. - В карих глазах Александра появился блеск, который нельзя приписать лихорадке. - Будь добр, передай капитанам, что к концу недели я буду уже на ногах. Поднявшись со стула, Стивен усмехается. - Вот сам это им и сообщишь. - Не очень-то любезно с твоей стороны, - нерешительно упрекает Александр, но тонкие морщинки вокруг его глаз разглаживаются уже к концу фразы, свидетельствуя о его привязанности к этому человеку. - Ты прав, я и не любезен. Убаюканный вновь обретённым теплом второго одеяла и лёгкой шуткой, он совсем не замечает, как закрываются глаза. Едва сдержав кривую усмешку, он сонно бормочет: - Нет уж, со мною ты вполне мил. Заглянешь перед уходом, ладно? Самодовольный ответ остаётся неуслышанным и следующее, что он сознательно замечает – это свет, проглядывающий сквозь веки, когда ему на лоб кладут более свежий и прохладный компресс, а рядом усаживается знакомая тень.