Бинго

Когда Какаши оборачивается назад, смотря на свои прожитые годы, он сам удивляется тому, насколько смогла измениться его жизнь. Когда-то он даже не мог подумать, что будет жить так, но вот он здесь. Какаши всегда был таким невезучим. Его появление на свет уже словно было несчастьем само по себе — его мать умерла при родах. Какаши воспитывал его отец, но ему никогда не суждено было познать материнскую ласку и любовь. Хотя и отцовскую любовь он особо тоже не познал — отец был холоден к нему, своему единственному ребенку. Возможно, он неосознанно винил его в смерти своей супруги, хотя казалось бы, в чем была вина Какаши. Не он выбирал родиться, не он убил свою мать, но его отец, наверное, считал иначе. Сакумо в целом был сложным человеком, не разговорчивым, со своими принципами и отношением к жизни. Он был очень далек от сына, и Какаши только оставалось смотреть на него снизу вверх и тянуть к нему руку, но так и не достать до него. Какаши запомнил своего отца как высокого, седовласого мужчину, но его лицо в памяти так и не отложилось — Какаши чаще видел его спину. Когда Какаши было шесть, его отца не стало. Он совершил самоубийство прямо у них дома, совершенно не заботясь о том, что потом его труп в крови и фекалиях найдет его собственный малолетний сын. Какаши не знал причин, почему его отец поступил так, но какие бы они ни были, он никогда не смог бы простить его поступок. Ему не было дело до того, что его отец так и не оправился от смерти жены, что у него были серьезные проблемы на работе, что он был один с ребенком на руках и никто не помог ему в нужный момент — Какаши было откровенно плевать на это. Его отец бросил его, его, своего ребенка, все, что оставила ему после себя его любимая жена, а это значит, что Какаши для него ничего не стоил. Чего вообще стоит Какаши, если даже родной отец бросил его на произвол судьбы? Для Какаши это стало точкой для определения себя. Он понял, что полагаться можно только на себя, и никому он на этом свете не нужен. У людей полно своих проблем, и им нет до него никакого дела. Какаши замкнулся, закрылся в своем мирке, и настолько, что долгое время ему ставили диагноз «аутизм», настолько Какаши был нелюдимым. В приюте он ни с кем не дружил и не общался, ходил особняком от остальных детей, был белой вороной. Дети тоже особо не стремились с ним общаться — Какаши был им неинтересен, даже как груша для битья. Ему достаточно было пару раз дать отпор, чтобы дать понять это, пусть их и было много, а он один. Какаши не знал, кем он хотел бы быть — одно время ему казалось, что все, чего он хочет — перестать существовать. Чем старше он становился, тем прочнее убеждался в том, что жизнь не имеет никакого смысла. У него не было целей, не было желаний и не было никакой мечты — он был все равно, что мертв. Жизнь не представляла для него особой ценности, но смерть все никак не приходила за ним, как бы Какаши с ней не игрался. Он выучился, а затем отслужил по контракту несколько долгих лет. Где он только ни побывал, что он только ни видел и скольких он ни убил — Какаши помнил все. Он не был отчаянным, но действовал уверенно, без оглядки, потому что ему было нечего терять. А война таких любит, а потому — бережет. Все, кто был рядом с Какаши, умерли. Все-таки, он действительно невезучий. Его товарищи по команде, Минато, Рин и Обито, с которыми он делил и кров, и еду, погибли один за другим, а Какаши всегда оставался живым. Это стоило ему дорогого — его затаскали по судам и трибуналам, пытаясь обвинить его в убийстве, но у них не было никаких доказательств, кроме подозрений и догадок. Это сильно задело Какаши, хотя он и считал до этого, что больше уже не способен ни злиться, ни обижаться. Но он искренне ненавидел их всех — всех, кто смел подумать, что он был способен убить своих товарищей, ради которых он сам был готов умереть. Они действительно стали для него больше, чем просто знакомыми — Минато был ему словно отец, которого у него по сути никогда и не было — никто никогда не заботился о Какаши так, как это делал Минато. Он делал это и словом, и делом, и только одного его взгляда хватало, чтобы повлиять на Какаши. Рин была той, кого Какаши мог оберегать и защищать, ведь она была медиком и военнобязанной, но не солдатом. Это было новое, трепетное для Какаши чувство, которое ему ранее не доводилось испытывать. И Рин тоже оберегала и защищала его — прикосновение ее рук залечивало не только его физические раны, но и душевные. А Обито был тем, кого Какаши хотел, но боялся назвать другом, и скрывал свой страх за обидными словами и внешним безразличием, словно пытаясь оттолкнуть его. Но Обито все равно упорно стремился быть рядом и идти с ним наравне — он восхищался Какаши, который был лучше, быстрее, сильнее. Наверное, то, что Какаши испытывал такую неприязнь и одновременно притяжение к Обито, было из-за того, что в глубине души он сам хотел быть таким, как Обито — не боящимся показаться слабым, с частой улыбкой на лице и жаждой жизни. После их смерти Какаши пообещал себе, что больше не будет настолько сближаться с кем бы то ни было. Ему не хотелось переживать ту же боль, которую, казалось, было неспособно излечить ничто, даже время. Раны затягивались медленно, а время все шло, шло. Какаши было за тридцать, когда он в очередной раз оказался на больничной койке. У него была сломана рука, разорвано бедро, на спине добавились еще пару шрамов. Какаши было все равно, и лишь ноющая боль во всем теле напоминала ему о том, что он все еще почему-то жив. На плановом осмотре у психиатра доктор снова сказал ему, что у него ПТСР — посттравматическое стрессовое расстройство, вызванное очень стрессовыми, пугающими или неприятными событиями. Какаши знал, что это такое — он жил с этим диагнозом уже давно. Основные его проявления — ночные кошмары, одни и те же воспоминания, которые он переживал вновь и вновь, чувство острого одиночества и вины. На предложенную в которой раз терапию Какаши хотел было отказаться, но в последний момент передумал. Он сам не знал, отчего он принял такое решение, может, оттого, что ему все равно некуда было идти. Он был свободен, и эта свобода стала его тюрьмой — после выписки из больницы никто его не ждал, и Какаши снова окунулся бы в другой мир, в котором война никогда не прекращалась, прежде чем вернуться обратно покореженным еще больше. Это было похоже на замкнутый круг, и Какаши чувствовал, как эта петля все туже затягивалась на его шее. Ему назначили несколько препаратов, а затем отправили на лечение в другое учреждение, где он должен был пробыть несколько недель, прежде чем сможет продолжить лечение амбулаторно. Честно говоря, Какаши скептически относился ко всему, что с ним делали, не веря, что ему способно хоть что-то помочь. Первые две недели были ужасными. Он много спал и почти не вставал, адаптируясь к препаратам, которые ему назначили. Усталость, которой налилось его тело, казалось, стала свинцовой, а в какой-то момент ему стало настолько невыносимо, что он просто не хотел существовать. Казалось, все, что он пережил когда-либо, обострилось в несколько раз, и он не мог совладать с собственным телом — ему впервые стало страшно. Но затем все прошло. Кошмары перестали настолько часто мучить его, и Какаши теперь просто ничего не снилось. Все процессы в его организме, казалось, замедлились в несколько раз, и сам он стал заторможенным и еще более равнодушным, чем до этого. Какаши впервые за долгое время прислушался к себе, пытаясь понять, лучше ему стало или хуже. Он окончательно бы запутался, если бы продолжался оставаться в одиночку, но он не был один. Доктор Умино Ирука был совсем молодым, моложе Какаши на несколько лет. В первый раз, когда Какаши увидел его, он непроизвольно подумал — и этот парнишка будет лечить его? Да что он вообще способен понять? Что он может? Но, как оказалось, мог он многое. Какаши ожидал, что его будут мучать вопросами и бесконечными тренингами по самовнушению, по типу «все будет хорошо» или «жизнь имеет смысл», однако все было совсем не так. На первом приеме Ирука просто поговорил с ним — Какаши отвечал неохотно, односложно и почти не шел на контакт, почти не смотря на открытое и такое понимающее лицо доктора. Один его вид поначалу раздражал Какаши — Ирука казался слишком жизнерадостным, он выглядел человеком, нашедшим свое призвание в жизни и занимающимся любимым делом, которым горел и жил. Какаши тоже хотел быть таким, но считал, что не способен достичь этого. На последующих встречах Ирука тоже не предпринимал попыток промывать ему мозги или убеждать в чем-либо — на самом деле, все, что они делали эти два часа — разговаривали. Какаши сам порой удивлялся, как быстро пролетало время за этими беседами, хотя его точно нельзя было назвать общительным человеком, но Ирука непостижимым образом удерживал его внимание на себе. А потом Какаши наконец прорвало, и он говорил, говорил и говорил, и даже когда слезы предательски потекли по его щекам, а Ирука достал коробку салфеток из своего стола, Какаши продолжал говорить. Казалось, он никогда никому в жизни не говорил того, что сказал доктору Умино — он даже боялся произнести это вслух, и Ирука был первым, кто услышал это. После этого Какаши еще долго время чувствовал себя опустошенным — на некоторое время он снова замкнулся в себе и вяло реагировал на обращения Умино к себе. Ирука на какое-то время оставил его, и Какаши был действительно благодарен ему за это — Ирука не давил на него и не говорил лишнего, у него не было того жалостливого взгляда, которым на Какаши смотрели многие другие. Ирука, казалось, искренне сострадал ему и взял часть его боли на себя. И Какаши вдруг стало намного легче дышать. Их сеансы перемежались с занятиями йогой и медитацией — Ирука научил его расслабляться и контролировать чувство тревоги, которое мучало его. Какаши не думал, что это будет так сложно — он давно привык подчиняться чужим приказам, но приказывать самому себе было намного сложнее. Ирука говорил ему, что он не должен приказывать себе, он должен разговаривать с самим собой, словно с ребенком. Какаши должен был стать самому себе и другом, и родителем, и это было сложнее всего, что он когда-либо делал. Казалось, не было никого, кого бы он ненавидел так сильно, как самого себя, и ему предстояло принять и полюбить того, кем он являлся. Ирука был все это время рядом, даже когда Какаши спустя недели покинул больницу. Их сеансы продолжались не один месяц — лето сменила осень, а ее — зима, затем наступила весна. Прежде, чем прошел год с их встречи, Какаши почувствовал себя другим человеком, словно он переродился. Это было необъяснимое, непередаваемое словами чувство, которое нельзя показать, а только ощутить. Какаши ушел со службы и какое-то время оставался безработным, занимаясь только лишь тем, что учился заново жить. Он продал старый дом, доставшийся ему от родителей, переехал в другую часть города, где начал все с нуля. И мечта, оказывается, у него все-таки была, пусть и небольшая — он вспомнил ее, когда разговаривал с Ирукой — он мечтал завести собаку. Это была еще детская мечта, о которой Какаши забыл, но которая никогда не покидала его и ждала своего часа. Так в жизни Какаши появился Паккун — мопс из приюта для собак. Это было существо, которое всецело зависело от Какаши, и он учился любить и заботиться. Наградой ему была безмерная и глубокая собачья любовь и преданность. Когда Какаши понял, что и у него есть душа, пусть покореженная и покрытая ранами, он стал другим человеком. Он собирал себя по кусочкам, прикладывая недостающие детали, а тех, которые были потеряны навсегда, он создавал заново, и в этом ему помогал Ирука. Какаши признавал, что сам бы он не смог бы проделать путь к новому себе, он даже не отважился бы на такой шаг, встав в самом начале. Ирука был его путеводной звездой, и его света хватало не только на них двоих, но и на десятки других. Их терапия подошла к концу, но в начале лета Какаши вновь появился на пороге кабинета доктора Умино. Это уже не был человек, который пришел к нему год назад — потерянный, истерзанный, с непосильным грузом на осунувшихся плечах и глухим непроницаемым взглядом — Какаши смотрел теперь только вперед, и взгляд у него был ясный и жаждущий. Ирука радовался успехам своего пациента — он никогда не мог оставаться в стороне, и, может, не всегда был способен соблюдать врачебный этикет. Ему много раз говорили, что это вредит ему самому — перенимая ношу других на себя в конце концов он выгорит, и от него самого ничего не останется. Но в Ируке упорно горел тот самый огонь, который двигал им, и он готов был поделиться им со всеми без остатка. Какаши был одним из многих его пациентов, но именно он был особенным. Он многое пережил, но остался жив — он был очень сильным человеком, несмотря на то, что был надломлен. Он вызывал уважение — Ирука восхищался им и искренне хотел помочь. Никто не должен был нести ту ношу, что нес Какаши, в одиночку, и Ирука готов был разделить ее вместе с ним. Ирука знал, что это неправильно — что он делает больше, чем просто врач, но ничего не мог с собой поделать. Какаши пропал из его жизни на долгие несколько месяцев, прежде чем объявиться вновь — он сильно изменился не только внутренне, но и внешне. Его отросшие, взлохмаченные в легком беспорядке волосы были теперь пепельными — Ирука помнил, что раньше на его голове были отдельные седые пряди, которые перемежались со светло-русыми, напоминая о не самых лучших событиях. А еще его лицо было теперь открыто — Какаши стал реже носить маску, с которой раньше он почти не расставался, пряча от всех, в том числе и от себя, свое лицо. Новая версия Какаши, а точнее, тот Какаши, которому он позволил быть, был неплохим парнем. Он был очень восприимчивым и чутким, а еще имел хорошее чувство юмора. Он был спокойным и рассудительным и любил читать, причем, оказалось, очень непотребную литературу. Впрочем, это было хорошим признаком повысившегося либидо, которое Какаши выражал так. Этот Какаши не любил сладкое, но любил горький кофе — темный, как его душа и глаза Ируки, шутил Какаши. А еще у него была прекрасная улыбка, и когда Какаши улыбался, казалось, замирал весь мир вокруг. Ирука не заметил, как при мыслях о Какаши у него стало замирать сердце, а в груди неясно теплело. Помимо того, Какаши стал следить за своим внешним видом. Наряду со стильной прической у него обновился гардероб, и мешковатую черную одежду теперь сменили светлые джинсы, короткорукавные рубашки и водолазки, которые несправедливо хорошо ему шли. Стоило признать — Какаши был очень красив. Ирука не мог ничего поделать с тем, что его тянуло к Какаши — ведь это было неправильно, доктор ничего не мог иметь общего с пациентом, кроме сугубо лечебной цели, но Какаши больше не был его пациентом. Он был человеком, который начинал дышать полной грудью и делал первые шаги навстречу себе, усмирив свое разрушающее начало, и только лишь Ирука мог понять его. Он принимал Какаши любым — прежним и новым, сломленным и воспрявшим, улыбчивым и не очень, и готов был разделить с ним его бремя. Какаши же больше не боялся идти по этому миру в одиночку, но готов был разделить свою жизнь вместе с Ирукой.