Бинго

Какаши узнал об этом самый последний. Ирука всегда заботился о его чувствах больше, чем надо было. Он считал, что новость о том, что он болен, расстроит Какаши, и не хотел его лишний раз тревожить. Когда Какаши узнал об этом, было уже слишком поздно. Потом Ируку забрали в больницу — к тому времени он сильно похудел, а его смуглая, румяная кожа выцвела и потускнела, став больше похожей на пергамент. Он сливался с больничной простыней, опутанный проводами. Он силился улыбаться сквозь боль, говоря Какаши, что все будет хорошо, но они оба знали, что это была неправда. Врачи давали Ируке две недели, а может, и целый месяц, если повезет, но это все равно было так мало. Жизнь была несправедлива — они провели вместе едва год, у них были свои совместные планы и мечты на будущее, которые теперь рассыпались в прах. Какаши не отходил от Ируки ни на шаг, признаваясь себе в том, что не хочет его терять. Одна лишь мысль о том, что Ируки больше не станет, приводила его в безумное отчаяние. Какаши уже доводилось терять близких, и боль от этой потери не прошла до сих пор. Сначала отец, потом друзья. Словно судьба насмехалась над ним и заставляла переживать снова и снова одну и ту же боль. Он не мог потерять и Ируку тоже. Какаши упросил врачей позволить забрать Ируку в его последние дни домой. Он привез его на больничной коляске в их опустевший и холодный дом, уложил его на постель, а потом долго сидел около него и плакал, держа его за руку. Ирука почти ничего не говорил и почти все время спал. Даже несмотря на то ужасное состояние, до которого его довела болезнь, он был все также прекрасен для Какаши. В первые дни, когда Ирука еще был в сознании, он едва слышно попросил его наклониться ближе. — Я тебя люблю, — невесомо прошептал Ирука. Ему не хватило сил, чтобы обнять Какаши, и лишь криво скользнул слабой ладонью по его мокрой от слез щеке. — И я тебя люблю, Ирука, — зашептал он в ответ, всхлипывая и гладя его по волосам. — Больше жизни люблю. Прошу, не уходи. Ирука больше ничего не отвечал и ничего не говорил. Он впервые казался таким умиротворенным, словно всего лишь спал крепким и долгим сном. На следующее утро Ирука не проснулся. Какаши звал его, судорожно трогал его запястья, пытаясь нащупать пульс, но перед глазами все плыло, а руки так трясло, что Какаши ничего не мог понять. Он схватился за свою грудь, там, где было сердце, которое разбилось на тысячи мелких осколков и теперь вонзалось ими при каждом его вдохе и выдохе. Было так больно, что ему было трудно дышать, и он лишь надрывно задыхался от глухого плача, хотя слез, казалось, уже не осталось. Говорят, если очень сильно чего-то желать, тебя могут услышать. Какаши услышали — он не знал, кто они. Чужой голос в его голове прозвучал также ясно, как если бы с ним кто-то разговаривал. Голос сказал ему, что его мольбы были услышаны, и Ирука не умрет. Он будет жить, но это зависит только от Какаши. Какаши был согласен на все, лишь бы Ирука жил, и голос сказал ему, что ему нужно будет сделать. Он поведал ему про древние обычаи, согласно которым люди испокон веков хоронили умерших вдали от домов, там, где их никто не мог потревожить. Их заколачивали в гробы и опускали глубоко в землю, клали в пещеры, закрывая каменными плитами, замуровывали в склепах для того, чтобы мертвые не приходили к живым. Подобно тому, как богиня Исида оживила Осириса, он сможет вернуть к жизни Ируку. Голос вещал Какаши, что для начала ритуала нужно остричь Ируке волосы, заплести в косу и закопать в землю перед домом, чтобы весной он снова вернулся к нему. Затем Какаши должен был посадить его ногти в грядки, чтобы из них, подобно семенам, выросли цветы, и в доме пахло им. Зубы Ируки следовало закопать в корнях дерева, чтобы они питали его, и по весне оно зацвело бледно-алыми, словно кровь, цветами. Один его глаз следовало положить на чердак, а другой — в подпол, чтобы он мог всегда быть рядом и наблюдать. Язык же его необходимо было положить в книжный шкаф, чтобы Ирука мог общаться с Какаши с помощью книг. Чтобы завершить ритуал, нужно было отнять руки и ноги, а затем отнести их в подвал и уложить там. И Какаши приступил к ритуалу. Он просил у Ируки прощения, отнимая у него волосы, зубы, ногти, язык, говоря, что это для его же блага, он делает все это ради него. Однако Какаши не смог достать его глаза — он просто не смог решиться выковырять их ложкой, которую сжимал в трясущейся руке. Он откинул ее, а затем сел рядом у ног Ируки и схватил за голову. Голос все твердил в его голове, что глаза нужно достать и положить на чердак и в подпол, а затем отнять руки и ноги, но Какаши, словно заведенный, мотал головой. — Я не могу, он мертв! Он мертв! — Какаши повторял это снова и снова, пытаясь воззвать к голосу, но тот был непреклонен. — Заверши ритуал, и он обязательно вернется к тебе, — говорил голос. — Нет! — Какаши выбежал из дома, не в силах больше находиться рядом с тем, что было когда-то его возлюбленным. Неестественно бледный, с раскрытыми, остекленевшими глазами и окровавленным беззубым ртом Ирука лежал на их постели, мертвый. Какаши долго сидел на крыльце, бессмысленным взглядом наблюдая за медленным кроваво-алым закатом. Когда стемнело, он решился вернуться в дом. В нем стояла мертвенная тишина, и Какаши не решался нарушать ее, ступая тихо и осторожно. Проходя мимо спальни, он вдруг обнаружил, что Ируки нет в постели. Какаши оторопело посмотрел на мятые, опустевшие простыни, сглотнул и отступил на шаг назад. Неверие и нетерпеливое ликование охватили его. — Ирука! Где ты? — он с волнением стал искать его по всему дому, а затем вдруг услышал это. Это было похоже на плач — хныкающие звуки и невнятное мычание. А еще к нему добавлялись неравномерные, шаркающие шаги будто босых ног. Звуки раздавались из глубины коридора — Какаши медленно вышел в него, несмело окликая Ируку по имени. Сперва он увидел лишь неясную тень — она была похожа на большое, бесформенное пятно. Когда же он позвал Ируку, оно вдруг замерло, а затем стало быстро приближаться. С каждым неровным шагом Какаши узнавал в этом силуэте Ируку и в ужасе попятился назад. Он забежал в спальню и захлопнул хлипкую, деревянную дверь, навалившись на нее — на ней не было замка. В висках шумело, а сердце вот-вот готово было выпрыгнуть из груди. То, что находилось сейчас за дверью, не было Ирукой, и Какаши понял это вдруг ясно и отчетливо. Он ожидал услышать что угодно, скрежет, стуки, рев, но ничего не происходило. Стояла напряженная, густая тишина, и Какаши уже начал думать, что ему все просто привиделось, но затем в дверь ударили. Удар был такой силы, что в двери образовалась большая вмятина. Еще один удар и она проломилась, а сквозь дыру в ней просунулась рука, покрытая трупными пятнами, с розовыми лунками вместо ногтей. Она вцепилась Какаши в горло, и тот упал на пол, едва вырвавшись из хватки. Ручка двери провернулась, и она распахнулась. На пороге стоял он, Ирука, а точнее, то, что когда-то было им. Его некогда красивое лицо теперь обрамляли криво обрезанные обрубки волос, окровавленный беззубый рот был раззявлен, и в нем не было языка. Какаши отполз назад, не в силах отвести от Ируки взгляд, когда он подходил к нему. Он схватил Какаши за ворот футболки и потянул на себя, и ткань жалобно треснула. — Ирука, пожалуйста, не надо, стой! — кричал Какаши, но тот не слушал его, лишь пялился своими помутневшими, темными глазами на него. Вдруг в голове Какаши зазвучал голос, впервые за это время, но это не было их голосом. Это был Ирука. — Ты не смог помочь мне. Ты оставил мне глаза, и я смог тебя увидеть. Ты оставил мне ноги, и я смог встать. Ты оставил мне руки, и теперь я смогу вырвать твое сердце, — услышал Какаши голос Ируки в своей голове, полный печали, обиды и ненависти. Услышав его, Какаши стало так больно и стыдно, что даже ужас, сковавший все его тело, отступил на второй план. Он должен был довести ритуал до конца, и тогда бы Ирука вернулся к нему, когда зацвела весна. Ирука пробил его грудную клетку, раздвинул его ребра, пробираясь рукой между его внутренностями. Он сжал его сердце в кулаке и выдернул его из груди, показав пульсирующий темно-бордовый кровавый ошметок мяса Какаши. Это было последнее, что Какаши увидел.