Влюблен в твое имя

Мы пролежали на крыше всю ночь, не смыкая глаз. Разговаривать уже не хотелось, но мы понимали друг друга и без слов. Даже представить страшно, что случится на рассвете. Я захлебывался кровью; Калдана Монриус изувечила меня до полусмерти. Слыхивал я однажды, что скума — наркотик особый, приняв который человеку не просто море по колено, а чужая плоть по локоть. Достаточно пары глотков, чтобы ощутить себя способным голыми руками вырвать из вражьей груди трепещущее сердце. Именно таким чудовищем становится Калдана Монриус, когда напьется. Но я... Не сказал бы, что за моими плечами слава стоит горой. Я далеко не так приметен, как, поговаривают, приметен Герой Сиродила, спасший от Даэдрического Принца-разрушителя целый континент. Да и не доводилось видеть его ни разу. Я же просто бывший наемник, по совместительству бард, в меру талантливый, в меру заурядный. Да и силой воли особо не блещу. Но проиграть какой-то... карге? Наркоманке?.. Что предпримет Шеогорат, когда так называемый защитник Дрожащих островов, который всего-то хотел своими глазами узреть источник Музыки, не придет к нему с победой? Обрушатся ли звезды на этот город? Зайдутся ли в истерике жители-безумцы? Содрогнется ли земля обетованная? Хотелось бы мне, чтобы это было не так. Но доживу ли до утра — и сам не знаю. И, может быть, именно поэтому я сделал над собою страшное усилие и, разлепив спекшиеся губы, прохрипел: — Поцелуй, что ли, напоследок... Если еще не передумала. Болезненная ухмылка тронула изможденное лицо Калданы. Она склонилась надо мною и с большой охотой выполнила мою просьбу. Сколь неприятно бы ни было мне ее прикосновение, я ни разу не дрогнул. Хотел бы и сам знать, почему. Мои глаза сами собой закрылись. Меня одолевало дикое желание заснуть вечным сном. Как же стыдно быть таким слабаком... Но прямо сейчас я ничего не мог с собой поделать. Меня даже не волновало, что мой первый — и, наверное, последний — поцелуй был до тошноты отвратителен. Я ничего не чувствовал. Лишь искалеченное тело ныло, не позволяя оборвать последние связи с реальностью. Я изо всех сил напрягал остатки своего воображения, надеясь хотя бы перед смертью увидеть что-нибудь прекрасное. Как я ни старался, передо мною не представал никто, кроме уродливой карги с искаженным от эйфории лицом, сальными патлами и когтистыми руками. Но, может, оно и к лучшему. Не хотел бы я, чтобы от прикосновения к Калдане Монриус — той, какую я мечтал видеть на месте своей собутыльницы, — меня пробирал такой же противный озноб. Но, увы, теперь я, даже если и выживу, вряд ли захочу кого-нибудь целовать. Так пусть же та девушка, милое, нежное, хрупкое существо, что является ко мне в мыслях, едва я называю любимое имя, остается чистой и непорочной, не тронутой грязью этой ужасной изнанки жизни. Могла ли Калдана Монриус быть именно такой до встречи с тем человеком? Наверное, могла. И, поверив собственным домыслам, я невольно ухватился за дряблую руку, сжимающую мое плечо, и совершенно не обращал внимания на горячие слезы, что капали мне на щеки. Кажется, в ушах моих зазвенело. Не парадоксально ли, что внезапно я ощутил счастье, тогда как тело мое трепетало от отвращения, а мозг и сердце разрывались от ненависти и жалости к женщине... карге, сделавшей меня живым трупом? В бездне, в которую упали мы оба, поднялся вихрь. Он кружил нас до тех пор, пока мы не лишились своей оболочки и не превратились в два маленьких сгустка энергии. Рядом со мной была та Калдана Монриус, которую я так долго искал. С чистой и непорочной душой, которую у нее отняли при жизни.

***

Я дождусь рассвета. Требуется всего-то немного отдохнуть и прийти в себя. И вообще, вдруг слезы или поцелуй этой наркоманки по счастливому стечению обстоятельств способны исцелять? Страшно не хотелось открывать глаза. Не хотелось отпускать девушку, которую рисовало мне, наконец, мое больное воображение. Пусть даже реальность и стала для меня жестоким разочарованием, как для тебя когда-то. Ведь я безнадежно влюблен. Влюблен в твое имя, Калдана Монриус.