***
Гилберт был уверен, что в этот раз всё пройдёт как надо. Не то чтобы он знал, как вообще должна была проходить проверка Некрополя, но предполагал, что врата действительно откроются. Однако этого не произошло. Под дворцом Омаги была целая система туннелей, которые вели к вратам Некрополя. Фортинбрас очень долго объяснял, что пространство, скрытое за вратами, не поддаётся привычным законам, и что ожидать их может как тесная комната, так и территория, на которой может разместиться целая страна. Если верить Катону, врата омагского Некрополя должны были открыться им, но этого не случилось. Туннели окончились тупиком, и как бы Фортинбрас и Катон ни искали врата с помощью магии, те не появлялись, хотя ещё недавно точно были на месте. Даже Клаудия, в течение долгих часов прислушивавшаяся к мёртвым, ничего не услышала. В Омагу они вернулись ни с чем, и только Стелла, казалось бы, не была этим расстроенная или хотя бы озадачена. Поначалу Гилберт решил, что она совершенно не способна быть серьёзной тогда, когда это нужно, но потом вспомнил, что этим вечером Киллиан приказал устроить пир в их честь. Их официально приветствовали в Омаге спустя неделю после прибытия, и Стелла была вне себя от радости — Гилберт прекрасно это видел. Сам же он был чрезвычайно зол, поэтому сразу же, как только они рассказали остальным о том, что омагский Некрополь оказался закрыт, а Фортинбрас и Катон удалились, чтобы обсудить поиск другого Некрополя, Гилберт потребовал разговора с Киллианом. Ему надоело прятаться от дяди, когда тот хотел поговорить, и сбегать, когда, казалось бы, он уже готовился начать первым. Гилберт устал, запутался и хотел, чтобы Киллиан, наконец, объяснил, какого ракса здесь творится. Пир должен был начаться на закате, а скрытое неплотными тучами солнце, если верить Джинну, только недавно вошло в зенит. У Гилберта было полно времени, чтобы вытрясти из Киллиана всю душу, и он был намерен не отступать до тех пор, пока не узнает правду. Судя по угрюмому выражению лица дяди, кто-то уже изрядно потрепал ему нервы. Гилберт, однако, не собирался сдаваться. Он потребовал разговора с Киллианом сразу же, как предоставилась возможность, и теперь у него было несколько минут, чтобы придумать, с чего начать. Киллиан сказал, что хочет показать ему одно место: Гилберт, наступив себе на горло, согласился. Он думал, что Киллиан найдёт уединённое место, где их никто не потревожит, но он привёл их в разрушенный тронный зал, из-за одного вида которого Гилберт едва не лишился чувств. Вокруг было пыльно и грязно, где-то виднелись въевшиеся в пол и стены пятна синей крови. Колонны были разрушены, огромные куски белого мрамора с причудливыми лепнинами валялись то тут, то там. Выцветшие портьеры и гобелены были изодраны. На полу остались глубокие борозды от острых когтей. На возвышении в дальнем конце зала валялись обломки семи тронов. — Нет, — выдохнул Гилберт, замерев на месте. Киллиан прошёл к тронам, обогнул их и, бегло оглядев стену, коснулся её рукой. Каждый миллиметр пространства вспыхнул голубыми сигилами: стены, пол, потолок, колонны, лестницы, перила балконов. Всё сияло магией. — Фортинбрас оставил здесь подсказку для меня. — Киллиан говорил тихо, но в пустом зале его голос разнёсся многократным эхом. — Только его магия может явить все эти имена, но он зачаровал один из сигилов так, чтобы это мог сделать и я. — Что? — кое-как выдавил Гилберт, практически не слыша сердцебиения за испуганным воплем у себя в голове. — Он записал здесь имена всех, кто пал во время Вторжения, — продолжил Киллиан, обернувшись к Гилберту. — Этот зал сильно пострадал из-за хаоса, и даже Фортинбрас не сумел восстановить его. Но он приходил сюда каждый раз, когда узнавал об ещё одной жертве, и записывал имя на стене. Он записал здесь ваши имена. У Гилберта в голове будто прогремел взрыв. Все попытки быть сдержанным, но настойчивым, просто испарились. Гилберт рванул вперёд, подбежал к напряжённому Киллиану и уставился на несколько имён на стене, на которые тот указывал. Имена родителей, короля Роланда и королевы Жозефины, были записаны рядом, как и имена Алебастра, Гвендолин, Розалии и Марии. Чуть дальше были имена Персиваля, Эмануэль, Минервы и Горация. Имя Уалтара почему-то было зачёркнуто, а рядом с ним оставалось ещё два пустых места. — Он узнал, что Шерая и Фройтер живы, — пояснил Киллиан, заметив его озадаченный взгляд, — и стёр их имена. Он также стёр твоё имя, — добавил он, указав на небольшое пустое пространство между именами Гвендолин и Розалии. — Сразу же, как вы вернулись. — Почему имя Уалтара зачёркнуто? — торопливо спросил Гилберт, запрещая себе зацикливаться на том, что Фортинбрас считал его мёртвым. — Он переродился в тёмное создание, — немного помолчав, ответил Киллиан. Гилберт только-только начал возвращать себе былую уверенность, но тут же, услышав дядю, удивлённо уставился на него. — Уалтар служил Герцогу, Карстарсу, напал на Элву и пытался убить Фортинбраса и Пайпер. Он предал нас, и Фортинбрас зачеркнул его имя. — Почему не стёр, как моё? — Потому что Уалтар, который много лет служил ему и которого он знал, и впрямь стал жертвой Вторжения и умер много лет назад. Гилберт сглотнул, и ощущение было такое, будто он проглотил кусок наждачной бумаги. Он был уверен, что непременно начнёт разговор первым, настоит на своём и добьётся всех объяснений, и потому был совершенно растерян. Впервые с тех пор, как они оказались в Омаге, Киллиан показался ему уставшим и сломленным. Ни серебряный венец, обозначавший его статус, ни тёмно-синий камзол военного покроя, ни кольцо рода Дасмальто не говорили о том, что он был королём. Стоя здесь, среди имён мёртвых, которые Фортинбрас запомнил и записал сигилами, в Киллиане Гилберт видел только великана, который безмерно устал. — Я знаю, что ты не доверяешь Фортинбрасу, — тихо начал Киллиан, встретившись с ним глазами. — Когда он и Магнус прислали письмо, в котором говорилось, что Пайпер встретила тебя во Втором мире, я подумал, что это жестокая шутка. Я думал, что ты погиб во Вторжении, и даже не надеялся встретить тебя. Но Фортинбрас не сдавался. Он искал тебя по всем Диким Землям, цеплялся за любой слух и… — Хватит, — зло прервал его Гилберт, сжав кулаки так, что у него хрустнули костяшки. — Ты не понимаешь, о чём говоришь. — Я понимаю это лучше, чем кто-либо другой, — совершенно спокойно продолжил Киллиан, на мгновение прикрыв глаза. Он, казалось бы, собирался с силами, чтобы сказать что-то, и спустя пару секунд это всё же случилось: — Ты знал, что твари воскресили Розалию? — Что?.. Это точно жестокая шутка. Киллиан целиком и полностью был на стороне Фортинбраса — значит, был против Гилберта. Иное он отказывался принимать. — Твари воскресили Розалию, — дрогнувшим голосом повторил Киллиан. — Она была проклятием, которое могло убить Фортинбраса. Карстарс связал её с собой и с её помощью удерживал Фортинбраса и остальных в Башне. Но Розалия отказалась от хаоса, когда поняла, что он убивает Фортинбраса. Она пожертвовала собой и отдала ему корону великанов, чтобы та не попала к Карстарсу. Она сказала… Голос Киллиана вновь дрогнул, и Гилберт с ужасом заметил, как заблестели его глаза. Тот дядя Киллиан, которого он помнил, никогда не плакал. Впервые Гилберт увидел его слёзы в день смерти Розалии, но больше — ни разу. — Розалия просила Фортинбраса позаботиться о тебе, — всё же произнёс Киллиан через силу. — Она последовала за зовом, зная, что ты жив. Гилберт не мог выдавить ни слова. «Это не могло быть правдой, — думал он, вспоминая, как держал корону великанов в руках, как вместе с Шераей прятал её за барьерами и сигилами. — Корона была у Розалии?..» — Всё, что Фортинбрас делал, — между тем продолжил Киллиан, не отрывая от него взгляда, — он делал ради нас. Ради своей семьи. Он никогда не предавал тебя, Гил, и никогда не переставал любить. «Это не может быть правдой», — думал Гилберт, беспомощно открывая и закрывая рот. Что ему делать? Что говорить? Он пытался разобраться во всём, узнать как можно больше информации, но даже не предполагал, что всё будет… вот так. Киллиана нельзя было назвать сентиментальным, легко поддающегося чужому влиянию. За дни, проведённые в Омаге, Гилберт лишь убедился, что никто не мог сломить Киллиана или сбить его с пути к цели, которую он поставил перед собой. Его дядя просто не мог сдаться перед ложью Фортинбраса — значит, лжи и не было. — Он бросил меня, — несмело возразил Гилберт, уцепившись за первую мысль, которая успела сформироваться из хаоса, царящего в его голове. — Он никогда не бросал тебя, — твёрже произнёс Киллиан. — Он не мог покинуть Дикие Земли, как и все мы, из-за проклятия Герцога. Фортинбрас искал тебя по всему миру, веря, что ты выжил, и когда Пайпер сказала, что это ты помог ей во Втором мире… Не могу даже представить, какое облегчение он испытал. — Это не может быть правдой, — наконец сказал Гилберт, чувствуя, как глаза начинает жечь из-за слёз. — Он бы нашёл способ открыть Переход, если бы захотел. Он бы сумел остановить демонов! — Он не всесилен! — повысил голос Киллиан, нависнув над Гилбертом, точно скала. — Но он делал всё возможное, чтобы защитить этот мир и его людей! Он пожертвовал огромным количеством магии, чтобы спасти столько сигридцев, сколько может! Гилберта словно под дых ударили. — Что? — Фортинбрас превратил Дикие Земли в то, чем они являются сейчас. Он перенёс целые территории Сигрида, использовал магию, чтобы сохранить тысячи людских жизней, и поплатился за этим сотнями проклятий, которые день и ночь терзали его. Но он ни на мгновение не забывал о тебе, Гил. Он всегда искал тебя. «Это не может быть правдой!» Гилберт столько лет жил, веря в ложь. Когда речь заходила о Третьем, первым и единственным словом, приходившим на ум, всегда был «предатель». Все факты, все воспоминания и рассказы очевидцев говорили о том, что Фортинбрас предал миры. Но Гилберт не первый день слышал о том, что Третий сальватор не был Предателем. Шерая просила быть терпеливее, внимательнее и сильнее, потому что верила, что Гилберт способен на это. Киллиан привёл его в разрушенный тронный зал, стены которого были исписаны именами мёртвых, потому что знал, что тот увидит правду. Гилберт ведь не идиот: понимал, что ошибался, и знал, что нужно признать это. Слишком многие говорили о том, что Фортинбрас не виноват во Вторжении. Слишком часто сам Фортинбрас доказывал это. — Это не может быть правдой, — скорее инстинктивно пробормотал Гилберт, не представляя, как быть. Как признать свои ошибки? Как жить, зная, что он потратил двести лет на ненависть, которая лишь разрушила его? Как смотреть в глаза Фортинбрасу, зная, что Гилберт виноват перед ним? Как быть его ракатаном? В чём смысл всего, что Гилберт делал, чтобы исправить ошибки Фортинбраса, если ошибок-то и не было? Гилберт был уверен, что теперь, когда не осталось ни Ребнезара, ни великанов, когда многовековое наследие его народа было уничтожено, единственное, что он может делать — это помогать тем, кто пострадал не меньше, чем он. Исправлять ошибки Фортинбраса. Объединять людей. Вдохновлять их. В конце концов, именно король служил народу, а не народ — королю, а Гилберт привык считать себя королём, пусть даже мнимым. В Омаге же едва не каждый напоминал, что он лишь принц, у которого нет прав на корону. Киллиан занял трон согласно всем законам их народа, и это не должно было злить Гилберта, но злило. Неужели он настолько бесполезный? — Я не… — начал было Гилберт, но, поняв, что совершенно не понимает, за какую мысль ухватиться, сдался: — Я не знаю. — Тебе не обязательно всё и всегда знать, — чересчур мягко ответил Киллиан. Гилберт бы насторожился, — помнил, что его дядя никогда не бывает настолько мягким, — но был слишком растерян и разбит, чтобы тратить оставшиеся силы на какие-либо подозрения. Если Киллиан столько лет управлял Омагой, неудивительно, что он хотя бы немного, но изменился — и это при том, что он терпеть не мог управление и высокие должности при ребнезарском дворе. За все эти дни Гилберт узнал о Киллиане и его методе управления Омагой больше, чем ожидал, из-за чего его начали терзать сомнения: если бы корона великанов была у них в руках, кого бы она выбрала? Гилберта с кровью Лайне, но не прошедшего Матагар и всё ещё считавшегося лишь принцем, или Киллиана, который, согласно их законам, имел полное право занять трон? Ответ был очевидным, и Гилберту он не нравился. Выходило так, что он и впрямь был бесполезным. — Я ничего не понимаю, — признался он, ощущая лишь пустоту внутри, которая с каждой секундой захватывала всё больше. — Какой смысл мне быть здесь, если никто не принимает меня как своего короля? Я — законный наследник, но никто… — Никто и не примет тебя, пока ты не докажешь, что готов сражаться за Омагу и все Дикие Земли, — жёстко подвёл Киллиан, вновь став самим собой. Ни следа мягкости и понимания, которые Гилберт видел секундами ранее. — Я не хотел править, но великаны выбрали меня, потому что я доказал, что буду сражаться за них до последнего вздоха. И поверь мне, я бы с радостью отказался от этой власти, но Омага не примет того, кто двести лет скрывался в другом мире и ничего не сделал для того, чтобы помочь нам здесь. — Но я понятия не имел, что кто-то выжил! — Вот именно, Гил. Ты не знал, что выжили мы, и мы не знали, что выжил ты. Пойми, для всех ты лишь принц, буквально восставший из мёртвых. Неважно, что ты изменился. Великаны видят в тебе тринадцатилетнего принца, который не прошёл Матагар и не доказал, что достоин владеть короной. Они не знают, чего ты добился во Втором мире, и просто не верят, что ты можешь помочь кому-то здесь. Гилберт сжал челюсти, подавляя желание начать оправдываться. Правда была в том, что он понимал, о чём говорил Киллиан, и не собирался с ним спорить. Гилберт пришёл к таким же выводам едва не сразу же, как они оказались в Омаге, а он сам лично встретился с несколькими советниками и представителями древних и новых родов. Они хоть и были вежливы, ни разу даже не намекнули, что считают его действительно сильным великаном, которого они примут как своего короля. Киллиан был прав во всём. Гилберт — лишь ненужный принц, трус и беглец, не имеющий ни единого шанса завладеть тем, что принадлежало ему по праву крови. Пока священные олени Инглинг не вернутся в Омагу, Гилберт не сможет пройти Матагар и доказать, что он достоин короны великанов. — Тебе не нужно лезть из кожи вон, чтобы доказать всей Омаге, кто ты на самом деле, — сказал Киллиан, вновь привлекая его внимание. — Не нужно подставляться под удар, чтобы доказать, что ты лучше меня или Фортинбраса. — Это мой город! — в сердцах крикнул Гилберт, против воли отступив на шаг, тогда как Киллиан, наоборот, приблизился. — Я должен защищать его и править им! — Это наш город! — возразил Киллиан. — И мы будем защищать его вместе. Мы на одной стороне, Гил. Всегда были и всегда будем на одной стороне. Тебе необязательно лезть на рожон, чтобы доказать, что ты не бросал Омагу на произвол судьбы. Достаточно того, что ты вернулся и помогаешь Фортинбрасу. Некрополи — опасное место, про Лабиринт и говорить не стоит. Если бы великаны знали, что ты собираешься войти в них, они бы поняли, что ты куда сильнее и храбрее, чем они говорят. Гилберта такой расклад не устраивал: о Некрополях знали немногие, Лабиринт и вовсе считался легендой. До тех пор, пока о них станет известно, может пройти не один месяц — и это с учётом того, что сальваторы и их ракатаны, возможно, не сумеют пройти Лабиринт полностью. Никто не знал, что в нём скрывается, и никто не был готов к опасности, поджидающей там, по-настоящему. У Гилберта не было столько времени. Он должен был доказать, что имеет право находиться в Омаге и править ей в том случае, если корона всё же выберет его. Шерая верила, что он поступит правильно, и Гилберт не хотел её разочаровывать. — Я не знаю, — повторил он совсем тихо, опустив плечи и голову. — Я ничего не понимаю. Каждый раз, когда Гилберт признавался в слабости или в страхах, которые терзали его, он хотел удавить себя собственными руками. «Ты из рода Лайне, — шептал голос отца в его голове. — Лайне никогда не боятся». Гилберт же был огромным исключением из правил: постоянно боялся, пусть и не показывал этого. Когда во время суда Фортинбрас заявил, что желает жить в его особняке, Гилберт едва не умер от страха прямо на месте. И каждую ночь он просыпался из-за кошмаров, иногда и вовсе не спал. Он постоянно боялся, и все его страхи были связаны только с Фортинбрасом. Он знал, что делать, несмотря на изгнание из рода и всеобщую ненависть. Он использовал магию и чары, чтобы добиться желаемого, и вознамерился найти врата в Некрополь, чтобы через него провести их в Лабиринт. Всё, что Фортинбрас делал, он делал ради сигридцев, в том числе ради своей семьи. Ради Гилберта. — Я не понимаю, — пробормотал Гилберт, изо всех сил пытаясь подавить слёзы. Ему ни в коем случае нельзя плакать — только хуже себе сделает. Киллиану, судя по всему, было плевать. Он подошёл ближе и поначалу неловко, будто считал это чем-то противоестественным, обнял Гилберта. — Нельзя всё понять сразу, — пробормотал Киллиан, так же скованно похлопав его по плечу, — но я знаю, что ты справишься. Я поддержу любое твоё решение не потому, что ты мой принц или племянник, а потому что я люблю тебя, Гил. И я знаю, что ты поступишь правильно.***
Несмотря на всеобщее веселье и разговор с Гилбертом, который немного облегчил душу, Киллиан всё ещё чувствовал себя отвратительно. Напряжение, царившее между его племянниками, можно было резать ножом. Фортинбрас отлично притворялся, будто его ничего, кроме исчезающих врат в Некрополи, не заботит, однако Гилберт, демонстрируя раздражительность и враждебность, справлялся за двоих. Это сильно беспокоило Киллиана, и даже сейчас, на приветственном пиру, он думал лишь о них. Киллиан сомневался, что Гилберт смирится с положением, в котором оказался, так просто. Он был достаточно умён, чтобы понимать, что Киллиан прав, и при этом слишком упрям и требователен к себе. Гилберт всегда ругал себя за малейшую ошибку, пусть даже та была допущена совершенно случайно и никак не зависела от него. Даже представить сложно, что творилось в его голове сейчас. Но, по крайней мере, Гилберт понял, что не обязательно постоянно наступать себе на горло и лезть из кожи вон, лишь бы доказать, кем он является на самом деле. Он пообещал Киллиану, что попробует дать шанс не только Омаге, но и Фортинбрасу в частности. Это, однако, не означало, что он будет сиять от радости этим вечером. Так как Клаудия предпочитала игнорировать любые шумные мероприятия и отсиживаться у себя в покоях, Энцелад, практически всюду следовавший за ней, сейчас сопровождал Гилберта. Киллиан считал странным и неприемлемым, чтобы кэргорский рыцарь, пусть даже из такой известной семьи, как Эрнандес, постоянно крутился вокруг Гилберта, однако своего возмущения не высказывал, позволяя племяннику самому решать, как будет лучше. В конце концов, именно этого Гилберту и не хватало с тех пор, как Омага столь холодно приняла его. Изредка Гилберту всё же удавалось влиться в какой-нибудь разговор, но большую часть времени он просто лавировал между гостями, о чём-то говорил с Энцеладом и делал вид, будто косые взгляды, направленные на них, его нисколько не смущают. Ещё реже он составлял компанию Киллиану, который предпочёл остаться во главе стола и оттуда наблюдать за огромным залом, полном великанов, людей, фей и эльфов, прибывших к ним всего пару дней назад. Периодически кто-либо из послов и советников пытался завести с ним разговор, но Киллиан напоминал, что празднество устроено в честь их гостей и сальваторов и что он не потерпит деловых разговор здесь и сейчас. На деле он просто следил за Гилбертом, боясь, что в один момент он устанет притворяться и сорвётся на кого-нибудь. Убедить его отдохнуть у Киллиана не вышло: несмотря на растерянность и неловкость, воцарившуюся между ними, Гилберт вознамерился постоянно быть на виду и доказать, что во Втором мире его не зря назначили одним из лидеров коалиции. Также Киллиан краем глаза следил за Фортинбрасом. Несмотря на неудачи и настойчивость Катона, который предпочёл проигнорировать приглашение, — будто кто-то действительно ждал его и его Охотников этим вечером, — Фортинбрас, будучи Третьим сальватором, генералом Омаги и членом рода Дасмальто, был обязан показать, что он прекрасно контролирует ситуацию. Он улыбался, довольно размыто отвечал на вопросы о том, почему пропал почти на полгода, аккуратно вытягивал информацию из послов городов и крепостей и смело представлял им людей Второго мира. Больше всего внимания привлекали Стефан, которого также считали мёртвым, и Николас, Четвёртый сальватор. На вопрос о том, кем является Второй, Фортинбрас не отвечал, максимально незаметно уводя разговор в другое русло. Первая также привлекала к себе много внимания, что не могло не настораживать Киллиана. Она, казалось бы, ничуть не изменилась: осталось всё той же взбалмошной, агрессивной и чрезвычайно дерзкой девчонкой, какую Фортинбрас привёл в Омагу. Как и в прошлый раз, когда она имела наглость сказать, что знакомство с небесными китами ничуть не заинтересовало её, Первая отвечала лишь на те вопросы, которые привлекали её, почти час ни на шаг не отходила от своего дяди и, несмотря на обстановку, спрашивала Джинна о магии. Киллиан поблагодарил элементалей хотя бы за то, что она не догадалась спрашивать о Ветон. Будь его воля, он бы вновь попытался допросить её, а не торчал здесь, среди лицемеров и лжецов, от которых его тошнило. Фортинбрас, Джинн, Марун и все его советники прекрасно справились бы с таким огромным количеством гостей, да и на Стефана, в принципе, можно было рассчитывать. Он хоть и не отходил от земной девушки, — Марселин, глаза которой едва не искрились буквально от всего, — успевал вовремя пресечь ненужные и даже опасные разговоры. Да, Киллиан мог оставить ситуацию под их контролем и уйти. Но, конечно, его бы не поняли. Арест Ветон скрыли якобы её срочным отбытием в Элву, где требовалась её помощь, тогда как на самом деле Ветон держали в подземных тюрьмах с того самого дня, как она напала на Джинна. Она не поддавалась ни чарам, ни магии, ни грубой силе, но Киллина был уверен, что они сумеют вытянуть из неё хоть что-то. Даже Фортинбрас, Время которого столкнулось с чрезвычайно мощным хаосом, препятствовавшим магии, был в этом уверен. Он также пообещал, что ночью, когда пир будет в самом разгаре и его исчезновение никто не заметит, он вновь пообещается с Ветон. А пока он, выдержав почти двадцать минут безостановочного щебета Эйлау, прибывшей лишь несколько часов назад, совсем не сопротивлялся Пайпер, которая тащила его в центр зала. Киллиан едва не поперхнулся, поняв, в чём дело. Феи, окружавшие леди Эйлау, начали перешёптываться друг с другом ещё до того, как темп музыки сменился, стал более быстрым. Чаша с элем в руках Киллиана громко треснула, но никто этого не заметил. — Всё в порядке, Ваше Величество? «Ну конечно, — закатив глаза, подумал Киллиан. — Никто, кроме раксового искателя, которого только этому и обучали». — Не беспокойтесь, Джонатан, — небрежно отряхивая ладонь от алкоголя и стеклянной крошки, ответил Киллиан. — Наслаждайтесь пиром в вашу честь. Джонатан, однако, плавно опустился на пустующее место за длинным столом, оставив между ними всего лишь один стул, никем не занятый, что, вообще-то, было абсолютно неприемлемо. Несмотря на родственные связи с Первой, Джонатан был лишь человеком и искателем — и здесь, в Омаге, даже не все знали, кто такие искатели на самом деле. Киллиан был настолько раздражён всем и ничем одновременно, что вдруг ощутил желание просто выгнать Джонатана. Но, разумеется, сдержался. Грызться с людьми из-за секундных слабостей ниже его достоинства. — Именно об этом я и хотел спросить, Ваше Величество, — учтиво улыбнувшись, сказал Джонатан. — Уместно ли устраивать пир, учитывая… обстоятельства, которые складываются не в нашу пользу? Киллиан удержался от презрительного фырканья. — Мы много месяцев не знали, что случилось с Третьим и Первой. Их возвращение — огромная радость для каждого из нас, и я считаю, что Омага должна поприветствовать их должным образом, а не второпях, как мы сделали это поначалу. Так что наслаждайтесь, Джонатан. — Не могу, пока вы взглядом пытаетесь убить Пайпер. Киллиан всё же фыркнул, не сдержав раздражения и пренебрежения. Танцуя с Пайпер, Фортинбрас выглядел счастливым, и это сильно настораживало Киллиана. За месяцы отсутствия сальватор сильно изменился: стал эмоциональнее и более открытым, всё чаще понимал смысл отдельных слов и даже странные шутки Джинна и Клаудии, которые раньше для него были лишь пустым звуком. Киллиану, конечно, нравились такие изменения. Он был безмерно рад видеть, как Фортинбрас вновь становится самим собой. Однако он не мог избавиться от мысли, что Пайпер завладеет вниманием Фортинбраса настолько, что тот забудет обо всём на свете. Первая никогда не была образцом сдержанности, и потому привлекала к себе внимание всего зала. Громким смехом, нелепыми движениями, постоянными извинениями, которые звучали, когда она сбивалась с ритма или сталкивалась с кем-то, вызывающей одеждой. Женщины Ребнезара могли носить всё, что им заблагорассудится, и Даян, судя по всему, наконец убедил Пайпер в этом, как и в том, что ей следует надеть платье. Серебристое, с вырезом на левом бедре, тонкими полупрозрачными рукавами и россыпью сверкающий камней на подоле. Киллиан видел и даже слышал, как Фортинбрас несколько раз сказал Пайпер о том, как она прекрасна. Киллиана это раздражало, тогда как Даян, также предоставивший торжественные наряды для леди Эйлау и Марселин, с которой возился Стефан, был вне себя от радости. — Первая провела здесь месяц, но так и не выучила наших правил, — наконец сказал Киллиан, краем глаза заметив внимательный взгляд Джонатана, ждущего ответа. — Она творит всё, что взбредёт ей в голову. — Это проблема? Мне не кажется, что Фортинбрас… — Осторожнее, Джонатан, — ледяным тоном прервал его Киллиан. — Вы говорите не только о сальваторе, но и генерале Омаги и члене моего рода. — Я не собирался оскорблять его, — осторожно подбирая слова, пояснил Джонатан. — Я лишь хотел сказать, что он, кажется, совсем не против. — Не думаю, что вы понимаете, о чём говорите. — Наоборот, я прекрасно это понимаю. Киллиан сильно в этом сомневался. Что простой человек может понимать в том, как великаны относятся к другим? Он никогда не был знаком с их культурой. Он даже не был рождён в Сигриде. — Вы ведь в курсе, что они танцуют яхади? — уточнил Киллиан, повернувшись к Джонатану. — Разумеется, — подтвердил он, улыбнувшись. — Яхади, между прочим, немного напоминает земной вальс. — Честно говоря, мне абсолютно плевать на земные танцы. Но дело в том, что, согласно нашим традициям, танцевать без приглашения могут лишь родственники, возлюбленные или представители благородных родов, но только при наличии согласия с обеих сторон. — Эти традиции противоречивы, — задумавшись на секунду, ответил Джонатан. — Как танцевать яхади без приглашения, если для этого нужно согласие двух сторон? — А так, что речь идёт о согласии родов, а не тех, кто собирается танцевать, — скрипнув зубами, ответил Киллиан. — Несмотря на всю мою благосклонность к Первой, я не давал ей своего согласия. Она не может танцевать с членом моего рода просто потому, что захотела этого. — Не понимаю, в чём тут проблема, Ваше Величество. Разве вы не рады, что они могут немного расслабиться и насладиться празднеством? — Вы, очевидно, плохо изучили нашу культуру, Джонатан. — Можете не сомневаться, я прекрасно знаю культуру каждой сигридской страны. — Тогда вы должны понимать, что своими действиями Первая фактически подтверждает, что официально ухаживает за Фортинбрасом. У нас не принято начинать ухаживания без разрешения главы рода. — А у нас принято тихо сидеть в стороночке и не мешать, потому что молодые сами могут во всём разобраться. У Киллиана дёрнулся глаз. Вплоть до этого момента он не считал Джонатана глупцом, однако его слова доказывали обратное. Речь шла не о репутации рода или всей Омаги. Речь шла о самом Фортинбрасе, который держался за традиции великанов, потому что они были единственным, что он понимал достаточно хорошо. Эти же традиции, однако, он игнорировал, когда речь заходила о Пайпер, потому что она была человеком, к тому же из другого мира. Киллиан знал, что эта ситуация — очередная загадка, над которой Фортинбрас будет ломать голову до тех пор, пока окончательно не запутается и не потеряет смысл всего, что уже успел понять. Киллиану это не нравилось. Он хотел, чтобы Фортинбрас, наконец, был счастлив, но не хотел, чтобы он ломал правила, по которым привык жить, только из-за одной ничем не примечательной девчонки. — Я хочу предупредить вас, Джонатан, — наконец сказал Киллиан, надеясь, что в зале достаточно шумно и что никто их не услышит. — Если нахальное поведение вашей племянницы или ваше наплевательское отношение к чужим традициям поставят под угрозу жизнь Фортинбраса, я… — Ох, Ваше Величество! — Эйлау, бесцеремонно влезшая между ними, широко улыбнулась ему и продолжила: — Я так рада, что мы наконец празднуем что-то хорошее! Она грациозно опустилась на стул, невозмутимо махнула рукой одному из слуг, который тут же подбежал к ней с полной чашей. — Мне так жаль, что я не смогла прибыть раньше! — заворковала леди Эйлау, пригубив эля. — Потребовалось время, чтобы уладить все дела и передать командование Мелине… О, Киллиан, представляешь! — ещё радостнее продолжила она, повернувшись к нему. — Наш милый Нокс жив! Он спасся вместе с Ариадной, и он во Втором мире! Можешь себе представить? Моя бедная Мелина, она едва не придушила Третьего, когда он сказал ей об этом… Сердце кровью обливается, когда я думаю, что из-за проклятия она застряла здесь, с нами, хотя могла бы быть с Ноксом! Леди Эйлау продолжала весело щебетать, поочерёдно обращаясь то к Киллиану, то к Джонатану, который явно понимал больше. Стоило ему один раз согласится с феей, как та, просияв, полностью переключилась на него. Она вновь подозвала слугу, приказала подать Джонатану чашу с элем и, не принимая отказа, убеждала его, как важно всем им хорошо провести время. Внутри Киллиана всё закипало от злости. Но будучи королём, он не мог так просто высказать всё, что думает. Несмотря на то, что его прервали, он надеялся, что Джонатан понял его предупреждение и впредь не будет вести себя опрометчиво, а также говорить всякую чушь о том, что Киллиану не стоит беспокоиться. У него были тысячи причин для беспокойства, и одна из них сейчас была рядом с ним, на расстоянии вытянутой руки, как ни в чём не бывало общалась с Джонатаном и точно знала, как трудно Киллиану сдержаться. Леди Эйлау обожала празднества. За долгие месяцы ни в Омаге, ни в Тоноаке не было устроено ни одного пира — обстоятельства не располагали к безудержному веселью. Но теперь, когда Киллиан, наконец, официально приветствовал гостей из Второго мира, леди Эйлау наверняка была вне себя от счастья. Даже смогла вырваться из Тоноака на день-два, оставив заместо себя Мелину. И обратилась к Даяну, потому что только он мог подобрать настолько потрясающий оттенок глубокого синего, из которого было сшито платье феи. — Да-да, дорогая, уже бегу! — громко произнесла леди Эйлау спустя несколько минут торопливого разговора с Джонатаном, изящными взмахом ладони поприветствовав одну из великанш, которую заметила в толпе. — Простите, Джонатан, я вынуждена откланяться. Но пообещайте мне, что мы обязательно продолжим наш разговор после. — Разумеется, — с лёгким потрясением отозвался Джонатан. — Ваше Величество, — леди Эйлау, улыбаясь, обернулась к Киллиану, — я рада, наконец прибыть в Омагу не для того, чтобы помочь вам с чарами. — Как и я, леди Эйлау, — сдержанного ответил Киллиан. — Этот пир чудесен! — продолжала фея, наклоняясь к нему и салютуя чашей с элем, которую слуга наполнил меньше половины минуты назад. — Я обязательно составлю вам компанию, как только улажу несколько незначительных дел, требующих моего внимания. Надеюсь, что вы простите мне мою грубость. Все знали, что леди Эйлау обожает объятия, и все привыкли, когда она влезала в чужое личное пространство. Киллиан, однако, напрягся, когда она наклонилась ещё ближе и мягко приобняла его, как старого друга, как если бы они были не на приветственном пиру, а в его покоях, где никто не мог им помешать. — И надеюсь, — промурлыкала Эйлау ему на ухо, — что ты заглянешь ко мне сегодня ночью. Сияя, она отстранилась, вальяжно поднялась и, поправив серебристые локоны, направилась к великанше, уже ждавшей её. Киллиан рвано выдохнул. Внутри всё кипело: из-за злости, страха, желания. Был бы он легкомысленным идиотом, сорвал бы это платье прекрасного глубокого синего цвета, столь значимого у великанов, прямо сейчас, не дожидаясь ночи. Ракс его подери. Киллиан, оказывается, ничуть не умнее Фортинбраса.