Моя милая Сью

***

POV/АЛФИ Придерживая рукой шляпу, я выбрался из своего автомобиля с тяжелым гортанным рыком. Глотнув холодного октябрьского воздуха, я выпрямился, ударяя тростью о мощеный булыжник. — Будь оно все неладно… — облако пара вырвалось из моих уст, прежде чем я устало зашагал по пустынной улице, освещаемой мраморным светом первых зажигающихся фонарей. Знакомый запах застоявшейся воды в канале, смешанный со сладковатым шлейфом функционирующей винокурни, настырно проникал в носовые пазухи. Треск лодок, тесно пришвартованных друг к другу, и угасающий гул рабочих для меня олицетворяли моё главное место работы: разрастающееся бутлегерское дело. При других обстоятельствах я мог бы остановиться, чтобы поприветствовать знакомых, перекинуться парой дежурных фраз с работниками или отвесить им очередное предупреждение, но сегодня у меня не было ни времени, ни желания. Отрывистые блики уголька тлеющей сигареты и быстрые движения его прихрамывающей тени, играющей на серых кирпичных стенах завода, свидетельствовали о глубине моего гнева. Стиснув задние зубы, чтобы не зарычать, я пробрался через узкий коридор, выстроенный из бочек, и, войдя в свой кабинет, затененный плотными шторами, смерил взглядом моего племянника, что растянулся на новеньком диване. Сглотнув, прежде чем заговорить, чтобы сдержать гнев в голосе, я сказал: — Вставай, Олли. Есть разговор. Застонав и приоткрыв левый глаз, молодой человек нехотя перекатился на спину. — В чем дело? Наблюдение за Оливером напомнило мне, что ему уже пора перестать думать о моем двадцатилетнем племяннике как о неуправляемом мальчишке. — Я сказал просыпайся, — повторив это более настойчиво, я пихнул Олли тростью в бок, — Просыпайся, ведь этим славным вечерком против тебя, мой мальчик, выдвинули очень серьезное обвинение, и я, как твой дядя и покровитель, хочу, мать твою, с этим разобраться! Реакции не последовало, и я огрел племянника тростью по плечу так, что звук удара металлического сплава о кожу тут же разлетелся по комнате. Олли вскрикнул. — Черт тебя побери, Алфи, разве мы не можем обсудить это позже? Выпятив подбородок, я мысленно отсчитал три секунды в надежде успокоиться, но ярость одолела меня, и я схватил юношу за клок вьющихся волос на макушке, оттягивая назад, как за гребень. — Старик Леви только что нанес мне визит. Его дочь Сьюзан была изнасилована, и свидетели утверждают, что это, сука, сделал ты! Ранее Олли принял немного кокаина, смешанного с виски, и это сильно повлияло на его реакцию. Только когда я стащил его с дивана, он начал нормально просыпаться. — Порочный ублюдок! — удары моих ладоней, утяжеленных печатными кольцами, стали расходиться по лицу юноши. — Гребаный ты изувер! Когда я наконец выдохся, то посмотрел на сына своего старшего брата свысока. — На этот раз ты зашел слишком далеко. Это, казалось, привлекло внимание Олли, и он поднялся на ноги, стирая кровь с разбитой губы. Последняя надежда, что моего племянника оклеветали, таяла, как лед на мартовском солнце, с тем неприятным для слуха треском. Ни один мужчина из семейства Соломонс ещё не опускался до такой тесной низости, чтобы навязывать свое внимание женщине, не говоря уже о такой беспомощной девушке, как Сьюзи Леви. Несмотря на то, что ей было восемнадцать лет и она уже давно вышла из девичества, Сью часто бродила вдоль Риджентс-канала в бесформенном сером платье, иногда босая. Она бросала камни в воду, наблюдая, как осколок гравия или щебня разбивает водную гладь, оставляя после себя короткий звонкий всплеск и быстро сменяющие друг друга круги. Сердце на миг сжалось, когда я представил себе тревожное выражение на ее маленьком личике, когда темная фигура Олли нависла над ней, прервав почти детский покой. Поскольку моя матушка была частым гостем в доме Леви, я знал, что Хава Леви всеми силами старалась удерживать свою дочь в стенах дома, но Сью так часто сбегала, что в конце концов это стало причиной трагедии. Поскольку девушка часто исчезала из поля зрения, пребывая у воды, ее родители были вынуждены отправлять на ее поиски нянь или слуг. Иногда среди ночи им приходилось поднимать на уши целую общину, что по меркам их воспитания было жутко невежественным тоном, чтобы отыскать Сьюзи. Я знал, что ее ругали, если она пропадала, сливаясь с тенью от моста, и не отзывалась, когда ее звали. Ее отец не щадил розог, не учитывая болезнь Сью, держа ее жестче, чем двоих младших детей. Выросший в аналогичных условиях, я не считал Аарона жестоким отцом. Девочку с ограниченным интеллектом было трудно контролировать, и ее родители заслуживали похвалы за то, что вообще держали ее дома. Несколько семей в общине харедим некогда отправили таких детей, как Сью, в приют. Олли моргнул, пытаясь переварить сказанное мной и указывая пальцем на рабочую зону. — Что тебе наплели эти жалкие уроды? Словно мокрые пальцы, слова юноши погасили последний лоск веры в моем сердце. Какое-то время я просто смотрел на молодого человека перед ним, худощавого, с большими карими глазами, не наблюдая в их пустоте и тени жалости к пострадавшей девушке. Едкий тон переваренного спиртного ударил в нос, и я скривился. — Скажи мне, что ты этого не делал, ради Всевышнего, Олли, — потребовал я хрипло. Даже когда я говорил эти слова, то слышал нотки отчаяния в собственном голосе. — Я, блин, ничего такого не делал, Алфи, клянусь! В один большой шаг я преодолел расстояние и схватил юношу за шею, бросая взгляд на его левую скулу, покрытую царапинами от ногтей. — Не делал, да? Не делал, значит? — я сжал подбородок племянника, всматриваясь в лицо своего покойного брата, которому однажды обещал позаботиться о мальчике. — Я слишком много выпил, и все вышло из-под контроля, Алфи. Это всё! — Это всё? — мне показалось, что свет настольной лампы пульсирует, отбивая ритм по линии нервов. — Черт возьми, Олли, как ты посмел изнасиловать ее? — Изнасиловать? — Олли недовольно фыркнул себе под нос, как будто мое обвинение было самым нелепым из тех, что он когда-либо слышал, — По определению, изнасилование происходит тогда, когда мужчина навязывает свое нежелательное внимание женщине. Сьюзи Леви получила именно то, к чему стремилась, в своем коротком платье и недвусмысленной позе в том гребаном темном канале. — Чего? — я почувствовал, как кровь прилила к его лицу, — Что ты сказал, мать твою? — Если бы ты только знал, как она одевается! На ней не было ничего, кроме тонкого платья, и абсолютно ничего под ним, а я был пьян, говорю тебе, Алфи. — Чтоб меня, — прошептал я. — Ты сделал это, не так ли? Ты действительно изнасиловал эту бедную девушку? Олли дернулся, когда я громко выругался. — Она хотела этого так же сильно, как и я. А даже если и нет, какая разница, Алфи? Она не может вспомнить собственного имени, не говоря уже о том, что с ней случилось минуту назад. Так в чем же тогда проблема? Я сердито рассекал пространство своего кабинета, обводя глазами общий беспорядок: сбитую со столика лампу, уже остывшую, клочки длинных русых волос, расползшихся по деревянному полу, и скомканную рубашку племянника с пятнами крови. Год за годом я обманывал себя, лжесвидетельствуя перед школьными учителями: мальчик изменится. Теперь я ясно осознавал, что независимо от возраста мужчина или умел сострадать женщине, или нет. Этому нельзя было научить. Больше всего меня тяготила мысль, что я мог спасти Сьюзи Леви от горя, если бы только открыл глаза раньше; если бы не отказался принять вопиющую правду, что Олли, мой юный племянник, наследник самого сатаны. Когда-то люди в Лондоне утверждали, что я и мой покойный брат были настоящими двойниками. Сходство, которым я всегда гордился, теперь стало грязным клеймом, потому что Олли был кривым отражением своего отца. Мать Олли, Лиза, умерла сразу после родов от горячки, до того, как мальчику исполнилось два дня. Я всегда придавал большое значение кровным линиям и теперь ухватился за это как за оправдание, уверяя себя, что Олли, должно быть, унаследовал плохую породу от Лизы, но что-то в глубине души подсказывало мне, что дело было в Джофри Соломонсе. Горький привкус стыда подступил к горлу. Изнасилование. Какое же гадкое слово, и я никогда не думал, что оно может быть связано со мной, с моей фамилией, с моей семьей. Мой родной племянник? Я не мог в это поверить, но Олли, лежащий на смятой обивке и потирающий исцарапанную шею, подтверждал свое участие в этом омерзительном действе. — Как ты мог? — я принялся ходить взад-вперед, чтобы успокоиться, — Что ты за чудовище эдакое, мать твою, а? Навредить беспомощной маленькой Сьюзи? — Она не маленькая Сьюзи. — Олли попытался встать, — А самая настоящая искусительница! Я сжал пальцы в пульсирующие кулаки, сдерживая себя, чтобы не нанести удар. — Хочешь сказать, ты не принуждал ее, так? Однако, по твоей исцарапанной роже, я бы сказал, что она боролась. Боролась с тобой, чтоб меня, изо всех сил! — на этих словах я поддался вперед и отвесил Оливеру крепкую оплеуху. Треск колец о кожу оповестил меня о точности и болезненности удара, от которого юноша ничком рухнул на обивку и застонал. — Сучонок, — встряхнув ладонь, я несколько раз сжал и разжал пальцы, что горели от тройки печатных колец. Со времени случайной смерти брата четырнадцать лет назад, я сделал все, что мог, чтобы искупить потерю и дать племяннику достойное воспитание, привить ему хоть какие-то ценности и небольшую мораль. Мои усилия пошли напрасно, как я мог видеть. Под красивой внешностью Оливер оказался трусливым и гнусным. — Какое жалкое оправдание для мужчины, — прошептал я. — Утешает лишь то, что твой папаша не дожил до этого ебучего дня. Сощурившись от света, Олли встретился с обвиняющим взглядом дяди. — Что ты такое говоришь, Алфи? Сью — идиотка, не способная даже назвать свое имя, черт возьми. И я немного развлекся с ней. Не раздувай трагедию. Я не почувствовал, как дернулся с места и схватил своего племянника за горло, припечатав к стене. Несмотря на высокий рост, его отчаянные попытки вырваться из хватки были напрасны. Только когда лицо Олли из бездыханно-красного превратилось в багровое, я понял, что делаю, и ослабил давление. — Всевышний, помоги мне, потому что я хочу задушить тебя, Олли. Моя собственная плоть и кровь, и я очень хочу убить тебя, да-а. Еврейская девушка… Ты, бля, осквернил еврейскую девушку, отнял у нее честь! Олли извивался между моим станом и стеной, а его бедра обнимали моё колено, угрожающе прижатое к его паху и обещающее передавить его достоинство. В конце концов я пихнул Олли, и вырвавшееся из его рта пропитанное ромом дыхание, ударив в лицо, внезапно довело меня до осознания, что этот молодой человек, которого я так горячо и необыкновенно любил, превратился в буйного ублюдка. — Я оправдывал тебя и твои сумасшедшие поступки всю твою жизнь, мой мальчик. Но не в этот раз. — Я просто немного повеселился, говорю тебе. Чего ты от меня хочешь теперь, когда дело сделано? Я отпустил племянника, ощущая отвращение. Никогда еще я не был так близок к тому, чтобы убить стоящего передо мной родственника. Хотя я видел Сьюзи не часто, в основном по выходным на молитве в Синагоге или в доме матери по праздникам, я продолжал представлять ее, маленькую и хрупко сложенную, волшебное, безобидное существо, часто посещающее каналы, прячущееся от прямого взгляда. Что могли чувствовать ее родители в этот миг, зная, что их девочка подверглась насилию? И не кем-нибудь, а Олли Соломонсом, состоятельность дяди которого всегда делала его неуязвимым для закона. — Что постыдного в том, что я познал безмозглую Сью? Я убрал руки от племянника, потому что прикосновения к нему оскверняли меня ритуальной нечистотой. — Тебя повесят, Олли. И в этот раз я буду в числе наблюдателей на Песенной площади. Я так часто раздавал взятки за себя, свои бандитские дела и непутевого племянника, поняв за долгие годы, что почти любого можно купить, если предложение было достаточно существенным. Но не в этот раз. Сегодня этот юноша перешел черту. Его преступление было настолько зверским, что даже такой человек, как я, гангстер и бутлегер, не мог его оправдать — жестокое изнасилование девушки с ограниченным интеллектом. Оливер несмело покачал головой, облизывая прикушенную нижнюю губу, сдирая едва запекшуюся сукровицу. — Я могу дать ее отцу пятьдесят сиклей, и дело в шляпе, Алфи. Я сцепил зубы. — Ущерб, который ты нанес Сью сегодня, не может быть компенсирован деньгами, Олли, еб тебя. Как ты не можешь этого понять? Олли задергал губами. — Но я могу поправить ситуацию, женившись на этой маленькой идиотке. Ярость внутри меня пугала своей интенсивностью, и я знал без тени сомнения, что если Олли не исчезнет из поля моего зрения прямо сейчас, я сделаю с ним что-нибудь нехорошее. — Пошел нахер отсюда, — тихо отчеканил я. — Нахер? — вторил Олли, — Нахер? Как это понимать, дядя Алфи? Я посмотрел на резко точеные черты лица Оливера, такие не похожие на мои собственные, на его вьющиеся каштановые волосы и смуглую кожу. — Дядя Алфи? — лаконично спросил он. — У тебя больше нет дяди, Олли. Исчезни из поля моего зрения, блять, прежде чем я сделаю это чувство реальностью. После этого я тяжелой походкой направился к двери кабинета. Дойдя до нее и потянув на себя, я внезапно остановился, чтобы сказать: — Я не позволю тебе жениться на Сью, Олли. Она уже, мать твою, достаточно настрадалась этой ночью.