Зелье Придуманных Сновидений

— И снова «тролль», Поттер, — резко приговариваю я сносное на вид зелье. — Следующий провальный образец я заставлю вас выпить, возможно, это взбодрит в вас желание учиться. И снова этот непримиримый с несправедливостью взгляд снизу вверх прошивает меня насквозь, но я готов к нему и крепко держу веки открытыми, несмотря на желание прикрыть глаза и откинуть голову. Ты открываешь рот, чтобы начать вполне логичный и оправданный спор, ведь я видел, как ты старался при приготовлении этого зелья, но заучка-Грейнджер теребит твой локоть и, без сомнения, пинает под партой, и вот уже ты глотаешь обиду, а мне только и остается заворожёно смотреть, как дергается твой кадык. Усилием воли заставляю себя двигаться меж парт дальше, продолжать без интереса оценивать навскидку образцы зелий пятикурсников, оставляя твою негодующую фигуру за спиной. Милый мой, Гарри, позволь мне эту малость, только горстку твоих эмоций, я не могу остаться и вовсе без твоего внимания. Объявив за неподъемным домашним заданием окончание урока, сажусь за свой стол, прикрываясь классным журналом до макушки. Откинувшись на кресло, притворяюсь, что отмечаю учеников, тайком любуясь своим Гарри, сглатывая слюну при ответном последнем неприязненном взгляде, полном обиды за впустую потраченные силы. Прости, душа моя, однажды всё будет иначе. А пока ты выходишь из лаборатории вместе с друзьями, а я мельком смотрю на свои часы, подсчитывая время до ужина, а потом и до занятия окклюменцией — сладостного времени наедине. Гарри Поттер — легенда в круглых очках и джинсах, и одержимый им желчный профессор, старше его почти на двадцать лет, — история по-набоковски с каплей волшебства, драмы и психиатрии. Северус, Северус, снова несдержан, снова жаден, выпытываешь, силком забираешь яркость эмоций, идёшь по накатанной дорожке, довольствуясь крохами, чтобы позже в тишине апартаментов смаковать их. Сливать в омут памяти, чтобы посвящать им недолгие часы досуга. Зелёный всегда был моим любимым цветом, но «фталевый зелёный» — мой любимый оттенок с тех пор, как я разглядел цвет глаз Гарри Поттера год назад. Раньше я не очень приглядывался, руководствуясь первым впечатлением, потом боялся лишний раз взглянуть, искусственно культивируя ещё большую неприязнь к пареньку, что, взрослея всё больше привлекал к себе моё внимание. Прошлой зимой, я, окончательно похоронив свой рассудок, признался самому себе в испытываемом вожделении к этому парнишке. Затем я посвятил полгода своей жизни поискам рецепта Отворотного зелья, которого просто не существует в природе, попытался создать рецепт сам, но понял, что это попросту невозможно, остудить можно лишь фальшивые чувства. А чувства, которые рождал образ вихрастого мальчишки в моей потрескавшейся одинокой душе, были самыми настоящими. Потратив все свои небольшие накопления на покупку омута памяти, я стал по крупицам сливать в него все свои воспоминания о встречах с Гарри. Все они были короткими и однообразными, но есть несколько выдающихся из общего ряда — мои любимые. Одно их моих летних посещений штаб квартиры Ордена на Гриммо ранним утром оставило во мне жаркое томление, длившееся несколько дней. Пока я в очередной раз лаялся с Блэком из-за какого-то пустяка прямо в коридоре, Гарри вышел из комнаты Регулуса и сонно потянулся, недоумённо щуря на нас глаза. Полосатая пижама, приподнявшаяся от движений его рук, открыла полоску бархатной кожи живота, и у меня перехватило дыхание. Успев выхватить краем глаза еле заметный в свободных штанах бугорок утренней эрекции своего наваждения, я снова взял себя в руки и перевел свой взгляд на Блэка, продолжая спор, предмет которого забыл напрочь. Гарри же очаровательно пробормотав что-то про доброе утро, прошел между нами, невзначай задев меня локтём, в ванную, и закрыл за собой дверь. В другое время, я бы уже плюнул на Блэка с его первобытной точкой зрения, которая мне никогда не была интересна, и ушел восвояси, но я всё стоял, прислушиваясь к шуму воды из ванной, и доказывал своё, попутно оскорбляя недалёкого собеседника, лишь бы дождаться возвращения Гарри в свою комнату. Сколько раз я пересматривал это воспоминание, каждый раз переживая заново свои же чувства, как в первый! Смотрел, как Гарри выходит из ванной, как капли воды, срываясь с локонов черных волос, скатываются по его голым плечам, продолжая свой бег по телу с медовым загаром, чтобы впитаться в полотенце, завязанном на худых бедрах. Как он прошел мимо нас, обдавая запахом мятной зубной пасты и приятным невесомым запахом геля для душа. Позволив себе мимолетно проводить его взглядом, я впитал в себя вид острых лопаток и мокрые следы стоп на паркете. Помню, как Гарри взмахнул головой, стряхивая влагу с волос, я почувствовал маленькую каплю воды на своей щеке и чудовищным усилием подавил в себе это громадное желание оглушить безмозглого Блэка и ворваться следом за его крестником в комнату, где сделать с ним всё, о чем давно мечтал, наплевав на последствия. Но я лишь стоял в вечных цепях собственного самоконтроля, сжимал кулаки и растягивал губы в презрительной ухмылке, адресованной Блэку, пока захлопывалась дверь к моему Гарри, который наверняка в одиночестве снимал с себя полотенце и одевался, в неведении о том, какую бурю принес в мои сердце и разум. И вот, сентябрьская просьба Дамблдора о частных уроках окклюменции для Гарри Поттера. Как же сложно было кривиться, когда хотелось рассмеяться в голос от ликования, ведь я бусинами собирал моменты взаимодействия с этим мальчиком, физический контакт с которым был моей мечтой, а короткое касание руки, дарило разряд тока по коже. Начались вечерние встречи, которых я так боялся и которых ждал, ради которых я просыпался по утрам и на протяжении которых тяжело мучался, предварительно приняв успокоительное зелье, не доверяя самому себе. О, Гарри, твоё тяжелое дыхание во время этих сеансов, твоя закушенная губа во время сопротивления моему ментальному натиску, горящие глаза, прикрытые челкой, так часто тобой сдуваемой — во имя всего живого, мне одновременно больно и нестерпимо желанно всё это! Всё это я тщательно перебираю в памяти, остервенело вбиваясь в Люциуса, что так прекрасен собой, но так не похож на тебя. Раз в неделю встречаясь с ним с одной лишь целью. После обычно я молча курю, сидя в постели, делая вид, что не вижу, как Малфой расслабленно любуется моими «музыкально-длинными пальцами», «агатово-черными глазами», «опасной красотой профиля» и «летящими движениями». Будто мне нужны его комплименты и он сам! После каждого его по-французски слащаво-пошлого «люблю» я курил всё глубже и всё дальше отводил взгляд, но всё равно приходил снова, чтобы, наматывая белые волосы на кулак, хоть немного принести себе облегчения.  О, как непохожи были его аристократично-изящные движения на движения моего Гарри, угловатого, сказочного, приносящего с собой ароматы плодовых садов и ветра квиддичного поля, смутно порочного, в застегнутых на все пуговицы клетчатых рубашках и мятых толстовках. Как дорого-неправильно он пах, как красиво-непохоже говорил, как уверенно целовал, как бесстыдно-громко стонал, всё меня раздражало, заставляя, закончив побыстрее, убираться прочь, чтобы в одиночестве запить горечь «измены», которая была никому, кроме Люциуса, не нужна. Я бы променял целый мир, лишь бы попасть в вариант вселенной, где нас с Гарри только двое, нам по восемнадцать, он меня любит, и всё хорошо. Но остаётся смотреть свои воспоминания и упиваться зельями до потери рассудка, лишь бы заткнуть в себе всё, что только можно, лишь бы стало терпимей, лишь бы ещё пожить, ведь противозаконно умирать. Поэтому, и только поэтому, пока я жалко люблю его. Мерзко обожаю своего гриффиндорского ловца в окружении других профессоров на трибуне, обострив зрение заклинанием, слежу за задорной улыбкой и азартным стилем его игры, раз за разом, отбирающем Кубок Квиддича у моего собственного факультета. Каким упрямством и злобой горят его глаза, обращенные ко мне на занятиях, и с какой нежностью они смотрят на ту пустышку-китаянку, что самым трафаретным образом кружится вокруг него в своей юбчонке. Нежностью, на которую мне не приходится рассчитывать ни в этой жизни, ни в любой другой. Зелье Придуманных Сновидений, изобретенное мной для себя самого, оказалось настоящим спасением моего измученного рассудка. Выпив порцию зелья, я каждую ночь погружаюсь в свои собственные мечты, в которых, разумеется, главную роль, играет мой милый Гарри. Неизбежной его издержкой является изматывающее чувство позже, так как при таком подходе мозг «не спит» вместе с телом, то есть не отдыхает, следовательно, не систематизирует полученную за день информацию и не готовится к плодотворной работе предыдущего дня, а работает на износ. То, что спасительное зелье нельзя принимать ежедневно, я, разумеется, знал, но после встреч с Гарри, не мог отказаться от даримого им забытья сотканного из собственных смелых бесстыдных, хоть и несбыточных, грёз. Испытав все угрызения совести на утро, под вечер я, стянув волосы на затылке, в ароматной ванне, снова возвращаюсь мыслями к зелью, что под бокал виски уже не кажется таким уж опасным, как мысли о суициде или изнасиловании под Империусом с последующим заключением в Азкабане. Стоит ли один поцелуй тонких почти бесцветных губ поцелуя с дементором? Стоит с процентами. Мне бы только эгоизма набраться да смелости самоубийцы. *** Негромкий, но уверенный стук в мои двери в назначенный час словно бы заставил сердце увеличиться в размере. Тесноту в груди закурив последней затяжкой, я выкидываю в камин окурок, и, очистив воздух заклинанием, взмахом палочки открываю двери. — Профессор Снейп, — настороженно приветствуешь ты меня. — Проходите, Поттер, — безразлично отвечаю я. Острые скулы снова врезаются в моё тело. От вида впалых щек у меня сводит пальцы, которыми я сжимаю палочку, как я хочу прикоснуться к ним, провести пальцем, почувствовать, впитать в себя это ощущение гладкой кожи! Дорогой мой Гарри решительно смотрит на меня, приоткрыв в ожидании заклинания обветренные губы, а я против обыкновения подхожу ближе к нему, так что чувствую тепло молодого тела. Он вынужденно приподнимает голову, чтобы посмотреть мне в лицо, и мои волосы почти касаются его щек. Мерлин и Моргана, дайте мне сил! Своим подбородком я чувствую его теплое влажное дыхание и заклинаю себя ни жестом ни взглядом не выдать своих греховных желаний. Только внезапно охрипшим голосом шепчу: — Легиллименс.