Четыре всадника Темного Лорда

Теодор стоял перед дверью в комнату недавно вернувшейся Гермионы уже около десяти минут и никак не мог собраться с мыслями, чтобы постучать. С тех пор, как Грейнджер переступила порог дома, прошло уже почти два дня, но они так и не поговорили о случившемся. Не то чтобы он этого не хотел, просто разговоры в принципе не были его сильной стороной. К тому же стоило дать ей и себе время, чтобы немного уложить сложившуюся ситуацию в голове. И если более тихое завывание внутреннего зверя можно было назвать порядком, то, пожалуй, пришло время для диалога. Нотт уже сам не знал, что выкинет его подсознание после случившегося. Теодор всё ещё старался контролировать ситуацию, хотя понимал, что получается из рук вон плохо. Сколько бы он не пытался вспомнить события дня, когда потерял контроль, — ничего не вышло. Второе «я», которое он сначала пытался просто заглушить, а потом и вовсе запечатать зельем, не просто бунтовало — оно стремилось взять полный контроль над ситуацией, лишь временами отступая. Удивительно, что это касалось только Гермионы. Все остальные сферы жизни текли так же гармонично, как и прежде. Плана по дальнейшим действиям было ровно ноль. Печать нельзя было убрать или просто содрать вместе с кожей. А мысли о том, как сильно Теодор может навредить ей, покалечить или даже убить в своих животных изысканиях, почти не давали спать. Он не мог оставить её в покое и не мог приблизиться сильнее. Такая двойственность разрушала любой возможный вариант удачного исхода на корню. Всё ещё превалирующая человеческая часть истошно искала выход. Теодор закрыл глаза, не заметив, как упёрся лбом в дверь. Спустя пару секунд она открылась, Нотт потерял равновесие и подался телом вперёд, но ухватился рукой за косяк двери и отшатнулся, как-то неловко улыбнувшись. — А я думала, ты так и будешь гладить мою дверь снаружи, — усмехнулась Гермиона. — Я бы ещё помяукал, но март закончился, — неожиданно для себя выпалил Нотт. «Салазар, блять, что я несу?» — но было уже поздно, и он списал это на своё волнение. — Удивительно… — Грейнджер как-то неудовлетворённо потёрла висок пальцем, но всё же отошла от двери, впуская его в комнату. Теодор вошёл. Все заранее подобранные слова разом выветрились из головы с такой скоростью, что он поджал губы, даже не зная, с чего начать разговор, а потому сильно втянул воздух через зубы и засунул руки в карманы, осматриваясь по сторонам. Его безуспешные попытки зацепиться за что-то взглядом явно были хорошо видны со стороны, потому что Гермиона растерянность заметила довольно быстро. — Рискну предположить, — выгибая бровь, сказала она, — что ты хотел поговорить. — Да, — коротко кивнул Нотт и замолчал. — Вероятнее всего, о своих… — пытаясь убрать неловкую паузу, продолжила Грейнджер, — …подвигах? — Да, — всё так же кивая, ответил Теодор. — И…? — многозначительно протянула она. — Если бы пришлось, я бы сделал это снова, — выпалил он. — Я не жалею. — Эм… — обезоруженная такой резкостью, Гермиона распахнула глаза чуть шире, но всё же ответила: — И тебе совершенно плевать, что люди не были виноваты? Они даже не знали… — Да, плевать, — Нотт почувствовал, как всё нутро наполнилось уверенностью и стало легче. — Я говорил, что готов убить всех и каждого. — Ты ещё говорил, что спалишь пару городов, — колко добавила Грейнджер, — но это же не значит… — Какие? — сделав пару шагов к ней, Теодор остановился меньше, чем на расстоянии вытянутой руки. — Что? — Какие города мне нужно сжечь? — настырно глядя ей в глаза, пояснил Нотт. — Ты можешь выбрать любую точку мира. Теодор ощутил напряжение, ползущее по всему телу. От сомнений, клубившихся внутри черепа, не осталось и следа. Всё внимание было приковано к ней, как к центру мироздания. Даже помня о том, что пил зелье меньше часа назад, Нотт чувствовал, как подсознание, словно бушующий океан, выплёскивается из своей клетки, заставляя быть к девушке ближе. В висках вновь застучал пульс, а кровь, текущая по венам, стала слишком вязкой, будто стремясь разрушить собственный организм. Подсознание не знало пощады. — Обычно твой юмор куда приятнее, — неодобрительно проговорила Гермиона. — Похоже, что я шучу? — наклонив голову набок, Теодор почти чувствовал, как в его глазах загорается огонь. — Я бы предпочла обойтись без жертв, — хмыкнула она. Было видно, что девушке становилось не по себе от его тона. — Тогда в твоих же интересах быть в безопасности, — сжав онемевшую руку в кулак, Нотт отвернулся и заметил на столе листы пергамента. — Тебя когда-нибудь рисовали? — Эм… — от резкой перемены темы и смягчения голоса, Грейнджер растерялась. — Не помню, кажется, нет… — она закрыла глаза и мотнула головой. — Ты ведь до этого говорил несерьёзно…? — Ты не против, если я попробую? — Теодор оставил её вопрос без ответа. Возвращаться к этой теме было слишком опасно: подсознание рычало и буйствовало, вызывая раздражение, скользящее по позвоночнику. Такие эмоциональные скачки и самого Нотта бесили, и явно заводили в тупик Гермиону, которая всё ещё не понимала, что происходит. Поэтому Теодор решил даже не дожидаться ответа. Он взял стоящий неподалеку стул, развернул его и пробежался пальцами по книгам на столе, выискивая нужный размер. — Даже находясь здесь, ты умудрилась привезти с собой целую библиотеку… — наклоняясь к одному из корешков, он обернулся к ней. — Ирвин Уэлш? Серьёзно? Мадам, вы меня пугаете. — Отрадно слышать, что хоть кто-то может тебя напугать, — выдавила из себя Грейнджер, всё ещё внимательно наблюдая за ним. — И ты больше ничего не скажешь? — Ну, почему же? Я вполне неплохой собеседник, — пытаясь вытащить довольно увесистый и широкий переплёт из самого низа стопки, Нотт сел на корточки и аккуратно потянул тот на себя. — Ты понял, о чём я, — прервала его Гермиона, подойдя со спины и коснувшись руки, чтобы отвлечь. — Тебе стоит быть осторожнее с касаниями, — нервно улыбнувшись, он посмотрел на женские пальцы, которые покоились на его запястье, а затем поднял взгляд на Грейнджер. — Я теперь не уверен в своём… контроле. Чувство желания скользнуло по горлу, всколыхнув в теле жажду. Мягкая улыбка исказилось в более хищную, но Гермиона, к счастью, убрала руку. Теодор опустил на несколько секунд голову и глубоко вдохнул, пытаясь вернуться в норму. Это было похоже на издевательство над самим собой. Четыре смены настроения за десять минут. Даже круче, чем у беременных, только штукатурку грызть не хотелось. Видимо, понимая, что Нотт сейчас подобен капризному ребёнку, Грейнджер просто выдохнула и села на постель. — Значит, ты рисуешь не только во время работы? — смирившись с ситуацией, Гермиона просто расслабилась и села в позу лотоса, устраивая подбородок на сомкнутых пальцах. — Я же не всегда монстр, — высматривая на столе карандаш, Теодор прикусил губу. — Я вполне уважаю науку, музыку и искусство. — Я не имела это в виду, — попыталась исправиться Грейнджер. — Всё в порядке, — усаживаясь на стул напротив неё, он усмехнулся. — Я привык. Сделав пару штрихов на пергаменте, он почувствовал еле уловимое сожаление. Канкан, который выплясывали его чувства, стал слишком насыщенным, но это было лучше, чем полная бессознательность. Навряд ли в этот раз поможет физическое наказание. Ведь, по сути, зверь внутри просто хотел её, без ограничений, без дистанции. Полное безоговорочное обладание и единство. Это маниакальное желание пугало. На какой грани его подсознание получит насыщение? Сколько раз в голове мелькали образы, больше напоминающие изнасилование, нежели близость? Насколько паршивым будет состояние после? — По отношению ко мне ты всегда вёл себя более чем… галантно, если это можно так назвать, — мягко сказала Гермиона, поправляя спутавшиеся пряди. — Это удивляло куда больше, чем твоя тяга к уничтожению. — Не только тебя, — стараясь правильно вывести овал лица, Нотт высунул кончик языка и прикусил его. Всматриваясь в черты лица Грейнджер, пока она распутывала пальцами непослушные локоны, он заметил те самые две родинки на тыльной стороне ладони, и уголки губ сами собой поползли вверх. Тогда, на крыше, всё было намного проще. Зато сейчас любое неосторожное движение могло с треском обрушить это хрупкое равновесие. Изящные пальцы скользили в волосах, и Гермиона возмущённо нахмурилась, когда не смогла справиться с первого раза. Это выглядело забавно. Непривычное умиление теплом разлилось под кожей — и больше никаких сторонних чувств. Он даже на секунду забыл, что именно делал, когда столкнулся с ней взглядами. — Что-то не так? — слегка надув губы, спросила Грейнджер. — Нет, всё прекрасно, — его голос прозвучал так спокойно и размеренно, словно Нотт был в трансе. — Ты очень красивая. — Спасибо… — Гермиона слегка смутилась и всё-таки выпутала пальцы из копны непослушных волос. Одно дело — знать о собственной красоте, и совершенно другое — когда тебе об этом говорят. Еле заметный румянец проступил на её лице. Теодор вспомнил, как она без тени смущения поднималась из ванны, без колебаний касалась и целовала. Но знала ли она, на что идёт? Нотт точно знал ответ на этот вопрос. Раскрывать две половины своей души тогда было глупо и не нужно. А сейчас совершенно непонятно, с какой стороны подходить к этому вопросу. Без сомнений, это стоило сделать раньше. Возможно, в тот самый момент, когда Нотт понял, что хочет видеть её снова, а может, тогда, когда просил Амелию достать зелье… или хотя бы сейчас. Но вместо этого он в очередной раз отложил признание в долгий ящик. Теодор ещё глупо надеялся, что всё обойдётся. Глубоко вдыхал воздух и уверял себя, что больше не даст себе сорваться. Чувствовал внутри сметающую всё на своём пути жажду, но уповал на подводивший разум. Он был идиотом. Влюблённым, иррациональным идиотом. И ничего не мог с этим поделать. За застилающими мысли противоречиями Нотт пропустил самое главное: вырывающееся наружу дикое животное отвечало не только за природные инстинкты, в нём скрывались самые тайные и болезненные мечты хозяина тела. Теодор отчего-то позабыл, что просто не мог быть счастлив без своей теневой стороны. Он настолько старательно её скрывал, что даже сам уверовал, что так будет лучше для него. Ему было невдомёк, что подсознание вмещает в себя намного больше, чем осознанность. Сны, рефлексы, образы, вкусы, пристрастия — всё хранится на задворках черепной коробки. Там, где никто не достанет и даже не подумает искать. Рано или поздно Нотт заплатит за свою опрометчивость, игнорирование и излишнюю упёртость, ведь любое терпение имеет границы. Он не мог знать этого наверняка, но чувствовал. Теодор сделал ещё пару штрихов, вырисовывая губы. Это было прекрасно. Идеальные формы с идеальным содержанием. Он прикусил кончик карандаша, оценивая точность рисунка, затем поднялся и отдал его Гермионе в руки. — У тебя действительно чудесно получается, — улыбнулась она, разглядывая плавные линии. — Спасибо. — Не за что, — он развернул стул, перекинул ногу и, облокотившись, сложил руки перед собой на деревянную спинку. — Сложно испортить работу, если перед тобой что-то прекрасное. Женщины всегда считались отдельным разделом в искусстве. — Ты говоришь о нас, как о вещах, — слегка сдвинув брови, произнесла Грейнджер. — Я говорю о вас, как о части этого мира, которую можно лицезреть бесконечно, — спокойно парировал Нотт. — Вы волнуете, восхищаете, раздражаете, успокаиваете и оставляете без сна. Вам можно простить почти всё лишь за одно прикосновение. Просто для каждого созерцателя подобной красоты нужна определённая женщина. Недосягаемая и потрясающая в своём безумстве.