Время войне, и время миру

Рассвет занимался над Святилищем. Длинная темная тень от статуи Афины на самой вершине Храмовой Горы протянулась до первого храма, поделив гору на две неравные части, и, когда ее дальний конец достиг первой ступеньки Великой Лестницы, на верхнюю площадку поднялся человек в одеждах Понтифика. Он снял шлем, приветствуя изображение свой богини, и длинные седые волосы, когда-то белокурые, взметнулись за его спиной вместе с утренним ветром. Понтифик Шион, бессменный хранитель этого святого места со времен последней Священной Войны, был стар, но еще крепок. Не зная его истинного возраста, можно было бы дать ему не более шестидесяти, в то время как по правде к этим годам следовало прибавить еще двести. Он подошел к подножию колосса и, подняв голову, всмотрелся выцветшими от старости глазами в лик богини. – Это должно случиться сегодня. Топот шагов нескольких людей за спиной не заставил его отвлечься от созерцания. Пыхтя от нагрузки, следом за стариком на вершину поднялись трое подростков лет примерно пятнадцати. Шион слегка обернулся, окидывая их быстрым взглядом. Вздохнул. – Только посмотрите, на кого вы похожи. Неужели этот коротенький подъем оставил вас без сил? Айолос, утирая лоб, перевязанный алой лентой, засмеялся. Все Святилище любило его за легкий незлобивый характер, и даже его вечный соперник во всех играх и тренировках Сага восхищался им. Не желая уступать, он поставил свою ногу на площадку ровно в тот же момент, что и друг-соперник. И тогда же наверх забрался и его брат-близнец, и сейчас ехидно скалился в сторону старшего. – А ведь вроде бы все трое достаточно квалифицированы, чтобы стать Золотыми Святыми. Эх… – Так мы можем разыграть с братом доспех Близнецов? – обрадовано вскинулся Канон, потом ткнул близнеца локтем в бок: – Спорим, я тебя одолею? Шион недовольно цыкнул языком. Сага, уже открывший рот, чтобы ответить что-нибудь резкое своему близнецу, тут же рот закрыл. – Сегодня день радости для всего Святилища. Я не желаю видеть, как его омрачат ваши склоки. – А что сегодня должно произойти? – почтительно осведомился Айолос. – Сегодня… – Шион снова повернулся к статуе. – Сегодня в Святилище снизойдет наша богиня, великая Афина. Трое юнцов воззрились на спину своего сурового учителя, и, хотя Шион сейчас не мог видеть их лиц, он был готов поклясться, что все трое недоумевают. Приплыли. И это – надежда всего мира? Опора для старика-Понтифика? Первые среди равных? Лучшие воины Афины? Ведь столько раз читал им летописи, заставлял зазубривать признаки, возвещающие приход богини и наступление Священной Войны, и все без толку. Понтифик вздохнул и прикрыл глаза. «Афина, дай мне терпения не поубивать этих идиотов». И ведь все трое – хорошие мальчишки. По отдельности. А как соберутся вместе – так хоть свет туши. Вот Сага – серьезный и добрый ребенок, тщательно учится и уже готов помогать с бумажной работой, которой Шион завален по самую макушку. Если бы не его болезненная фиксации на желании быть непременно первым, был бы идеален. А вот Канон, его полная противоположность, шалопай и тунеядец. Учиться не желает, с младшими занимается только тогда, когда его левая пятка того захочет, и всегда, просто всегда мутит воду. Если в Святилище что-то произошло, ищи Канона, не ошибешься. На фоне этих двоих Айолос казался разумным компромиссом их качеств и золотой серединой: не хулиган, но и не тихоня; возится с младшими и успевает помогать с делами Святилища; и силой не обижен. Временами, когда на него накатывало, Шион размышлял, на кого же оставить Святилище, если не доживет до войны, и чаще всего склонялся к кандидатуре Золотого Стрельца. Потом вспоминал, что с бумагами и хозяйственными делами лучше управляется Сага, и начинал сомневаться в своем решении, а когда ему в голову приходила – к чести сказать это случалось довольно редко – мысль, что и Канон, когда захочет, может горы свернуть, то начинала болеть голова, и он оставлял мысли о выборе преемника до лучших времен. – Смотрите! – Айолос ткнул пальцем в небо. Шион резко очнулся от своих невеселых мыслей и посмотрел наверх. Над гребнем на шлеме богини появилась и засияла яркая золотая звезда. Космо, которое она распространяла вокруг себя, несло с собой умиротворение и радость, такие знакомые, что сердце защемило от боли. «Доко, ты чувствуешь? Ты слышишь?» Сквозь расстояния донесся довольный стариковский смех старого друга, в котором Шион скорее догадался, чем услышал слезы. И даже не стал утирать свои, позволяя им спокойно стекать по щекам и капать на мантию. Звезда медленно опускалась все ниже и ниже. Четверо людей на площадке, прищурившись, провожали взглядами ее схождение. Звезда коснулась каменных плит площади, от нее вовсе стороны хлынула волна света, заставив младших Святых поспешно отвернуться, тогда как Понтифик только сильнее прищурился. А когда свет этот иссяк, над вершиной Храмовой горы раздался радостный детский смех. Шион судорожно вздохнул, только сейчас обнаружив, что все это время не дышал. Он подошел и с бережной поспешностью поднял на руки крошечную девочку. Улыбнулся, глядя на ее радостное личико, на мягкие пушинки золотистых волосиков на головке, на искрящиеся смехом большие глаза. – Афина… – прошептал он, и новорожденная богиня с улыбкой протянула к нему свои маленькие ручки. Он вытер слезы свободной рукой и развернулся спиной к статуе, готовый представить ее всему миру. Мальчишки смотрели на него круглыми как у совят глазами с такими одинаковыми выражениями полного обалдения, что казались родными братьями. – Это… она? – срывающимся голосом прошептал Сага. Шион кивнул. – Можете подойти и поприветствовать нашу богиню. И снова все трое сделали шаг вперед одновременно, подошли и опустились на одно колено. – Великая Афина, приветствуем тебя! – выдохнули приветствие тоже вместе, как будто долго тренировались. Понтифик довольно кивнул. – Ну же, дайте Афине увидеть ваши лица, – он развернул младенца, поворачивая лицом к троице. И тут все пошло наперекосяк. Едва взглянув в лицо новорожденной богини, все трое резко переменились в лице. Айолос вздрогнул как от удара и схватился за грудь, посмотрел на себя, как будто ожидал увидеть тяжелую, смертельную рану. Канон нерешительно потянулся к брату, на его лице было написано беспокойство, которого в Святилище отродясь никто не видел. А Сага… Сага отчего-то побледнел как смерть, попытался что-то вымолвить дрожащими губами и, закатив глаза, безмолвно упал без чувств. Канон, успевший его подхватить, умоляюще воззрился на Шиона: – Мы все можем объяснить!