Pihaššašiš

Они были повсюду – грубые, жадные руки. Они тянулись из темноты, как будто существовали отдельно от тел, хватали за руки, за плечи, оставляя непроходящие иссиня-черные следы. Они закрывали распахнутый в крике рот, проталкивали пальцы и прижимали язык, оставляя только натужное мычание, которое никак не могло помочь. Но надо было продолжать кричать – пусть, до хрипоты. Надо было продолжать сопротивляться – пусть до полусмерти. Надо было сделать все, чтобы потом, когда это закончится, оставить себе в утешение одну-единственную мысль: что было сделано все, что можно. Шун резко проснулся, как будто вынырнул из глубины. Задышал резко и часто, а сердце билось как сумасшедшее. Поднял руку, лоб был весь мокрый – в испарине. Вздрогнул, краем глаза заметив на белой коже уродливые синие отметины – ровно пять. Предрассветную тишину разорвал громкий, преисполненный первобытного ужаса вопль. Спустя несколько секунд в коридоре рядом хлопнула дверь, широкие и быстрые шаги замерли у его двери, и – стук. И голос: – Шуна? – глубокий, немного хриплый спросонья, такой родной и надежный. Шун обхватил себя за мелко дрожащие плечи, чувствуя, как вместе с этой дрожью уходит и страх. – Я… я в порядке, – прошептал он, а потом повторил погромче. Человек за дверью немного помолчал, потом переспросил, как будто желая удостовериться, что все именно так: – Точно? – Да, – Шун нашел в себе силы сесть и тут же подобрал к подбородку колени, обхватил их обеими руками, находя в этом полуосознанном жесте покой, которого ему так недоставало. – Но ты кричала, – не сдавался человек. Было нечестно держать его за закрытой дверью, хотелось впустить, хотелось довериться, припасть к груди и согреться в его руках. Но он не мог. Переживать кошмары в одиночеств было куда легче, чем встать и отпереть дверь. Просто он больше никому не доверял. Страшно. Шун облизнул внезапно пересохшие губы. – Это… был просто кошмар. Честно. Дверь донесла тяжелый вздох. – Раз ты так говоришь… Тогда попробуй отдохнуть. Вчера был сложный день. – Хорошо. – Шун кивнул, не заботясь, что его не могут увидеть. На смену возбуждению постепенно приходила усталость, и он чувствовал, как медленно проваливается в дремоту. Лишь бы без сновидений. Скрип половиц под тяжелой поступью подсказал, что человек вернулся к себе. Вторично Шун проснулся уже ближе к обеду. Сквозь неплотные шторы в комнату попадали солнечные лучи, они-то его и разбудили. Проснувшись от кошмара, он так и заснул в неудобной позе, свернувшись как котенок, и сейчас с наслаждением потягивался. Затекшие за ночь мышцы побаливали, но эта боль не шла ни в какое сравнение с той, что мучила его во сне. Попавшие в поле зрения белые руки были тонкими и чистыми, ни следа привидевшихся следов от пальцев. Шун с облегчением провел ладонью по чистой коже. И встал, окончательно проснувшись. Распахнул шторы, и солнечный свет, наконец беспрепятственно попав внутрь, осветил комнату до последнего уголка, отразился сотней солнечных зайчиков от зеркала на туалетном столике, заиграл на гранях устрашающей маски. Маска изображала женскую голову, увенчанная короной и обвешанная цепями, словно аллюзия на плененную неведомым злодеем принцессу. Имя маске, вырезанное на ее обратное стороне, было – Альфарет*. Шун подолгу смотрел на нее, когда ощущал упадок сил или всеобщую безнадегу, и в такие моменты одного взгляда на Альфарет было достаточно, чтобы почувствовать – еще не все кончено. Он накинул на плечи шелковый халат, задрапировав его так, что он скрадывал очертания фигуры, распустил заплетенную на ночь косу и с некоторой оглядкой вышел из спальни. Дверь комнаты закрылась за ним с тихим щелчком – это было прибежище безопасности, и он никого не собирался туда пускать. Весь первый этаж дома был залит солнечным светом. Пахло свежим хлебом и молоком. Большой широкоплечий мужчина сидел на диване в гостиной, полностью поглощенный утренней газетой. Но неважно, насколько та была интересной – стоило Шуну тихо спуститься по лестнице, он опустил газету и оглядел его внимательным, обеспокоенным взглядом. – Доброе утро, Шуна. Шун слабо улыбнулся. – Доброе утро, Альде. Извини за то, что было ночью. – Ничего, – Альдебаран отложил газету в сторону и поднялся во весь свой немаленький рост. – Я понимаю. Утренний хлеб еще не должен был остыть. Будешь завтракать? Шун счастливо улыбнулся. Даже если его одолеют кошмары, есть что-то, что останется неизменным всегда. – Буду. Утренний туалет был важным ритуалом в его жизни. Нелегко выдавать себя за женщину перед целым городом, да еще так, чтобы ни единой тени сомнения не закралось в чужие головы. Это нелегко даже в том случае, если повезло с хрупким телом и миловидным личиком. Надо быть – идеальной женщиной. Посетив ванную комнату и выбрав подходящее нижнее белье, Шун распахнул дверцы платяного шкафа, обозревая ряды плечиков с висящей на них одеждой: платья, юбки, блузки, накидки, множество их. На нижней полке, выстроившись ровными рядами, его встречали туфли, словно солдаты, приветствующие свою королеву. Сегодняшний день не сулил ничего особенного. Следующее выступление в кабаре будет только в конце недели, до него еще куча времени. Так что, скорее всего, обеденная служба, полуденная трапеза в ресторане и расслабляющая прогулка по главной улице. Погода стоит выше всяких похвал, так что… Шун потянул на себя две вешалки, критично оглядел оба платья и в конце концов сделал выбор в пользу легкого платья с длиной юбки чуть ниже колена. Его крой вкупе с жестким корсетом отлично скрывал некоторые особенности его фигуры и даже создавал иллюзию небольшой, но определенно женской груди. Шун слышал, что в столице сейчас в моде такие, по-мальчишески угловатые девушки, и приезжие восхищались тем, что встретили в этой глубокой провинции такую современную красавицу. Предложения бросить свое захолустье и переехать в столицу Шун получал каждую неделю, но неизменно отвечал отказом. К позднему завтраку он спустился уже полностью одетым и накрашенным. Чтобы избежать лишних людей в своей жизни, он научился накладывать макияж и одеваться самостоятельно, а излюбленные им модели корсетов застегивались спереди – очень удобно. – Что пишут? – спросил Шун за завтраком. Альдебаран, который наверняка позавтракал раньше, составлял ему компанию с чашкой кофе и газетой. Газета «Роза ветров» издавалась тут же и была полна самых последних городских новостей и сплетен. Шеф-редактор, пришедший в редакцию еще зеленым новичком, любил и умел охотиться за новостями. И, хотя они с Альдебараном приятельствовали, Шун его немного опасался. Как и любого, кто мог проникнуть в его тайну. – Ничего особо интересного. Пишут о подготовке к Королевской Ярмарке. Опять поставили вопрос, чтобы снести трущобы и построить там новые дома. Святой отец выступает резко против, упирая на то, что людям, которые там живут, некуда будет идти в таком случае. – Викарий добрый человек, – Шун благочестиво перекрестился. Викарий был одним из немногих, кто был посвящен в его тайну. Оправдывая свой сан, он надежно хранил этот секрет, даже на исповеди – вдруг кто услышит? – обращаясь к Шуну не иначе как «дочь моя». – Напечатали рекламу новой программы кабаре. Ты над ней сейчас работаешь? Шун кивнул. – Надеюсь, она будет пользоваться успехом. Альдебаран улыбнулся. – Все, что ты делаешь, пользуется успехом. – Ты мне льстишь. – Ничуть. – Он пролистал несколько страниц. – Вот, кстати, в разделе слухов пишут, что тот чудак, который режет маски, вроде как собирается прервать свое затворничество. На память пришло несгибаемое выражение на вырезанном из дерева лице Альфарет. Шун кончиками пальцем провел по щеке. Ему часто хотелось, чтобы он сам обладал той же непреклонной волей, что женщина с его маски. – У тебя же вроде есть его работа, да? Он кивнул. – Да. Иногда я хочу с ним встретиться и посмотреть, что он за человек. Тот, кто вырезал такую красоту… – Он встряхнул тщательно уложенными кудрями. – Ну, похоже, у меня скоро будет такая возможность. Куда отправимся сегодня? Обеденная служба подходила к концу. Святой отец с кафедры говорил о взаимопомощи и человеческом участии, что явно перекликалось с напечатанным в газете материалом. Церковь, как обычно, была полна людей. В первых рядах были заметны огненные волосы жены викария. Ее просторное платье никак не давало разглядеть ее фигуру, и многие кумушки бесплодно шептались, беременна она или нет. Рядом с нею маячил длинный подозрительный тип с наполовину седой головой. Он периодически поправлял рукой свои торчащие во все стороны волосы, но те никак не желали лежать послушно. Был тут и шеф полиции, отчего-то мрачный и недовольный, и шеф-редактор, оглядывающий собравшихся с приятной, открытой улыбкой. В стороне, стараясь не попадаться на глаза, застыл изваянием один из хозяев «Арктики». В остальном, церковь была заполнена дамами разных возрастов, и Шун не совсем благочестиво подумал, что пришли они не по зову веры, а чтобы лишний раз полюбоваться на красавца-викария. Подумал и перекрестился, устыдившись таких постыдных мыслей. Подходя для причастия, Шун столкнулся с незнакомой девушкой. Город был невелик, и многие были знакомы друг с другом, еженедельно сталкиваясь в одних и тех же магазинах, мастерских, на улицах, в церкви, наконец. Он сам довольно неплохо знал в лицо многих, но эту девушку видел впервые. Они на мгновение встретились взглядами, а потом она отвернулась, ее очередь принять причастие была следующей, и Шуну осталось только гадать, что за теплое чувство вдруг окутало его с ног до головы. Викарий с доброй улыбкой подал ему облатку, служка поднес чарку с кагором. Терпкая, сладкая жидкость мягкой теплой волной прокатилась по горлу вниз, заставив почувствовать жар в животе и груди. Причастившись, Шун отошел в сторону, ожидая Альдебарана. – Хороший день, не правда ли, мисс Шуна? – рядом остановилась молодая женщина. Ее строгое черное платье с белым воротничком и длинной целомудренной юбкой выдавало в ней школьную учительницу. Темные волосы были собраны в пучок, из которого не выбивалось ни прядки. На носу сидели очки в тяжелой оправе, придавая своей хозяйке сходство с коброй. – Ваша правда, мисс Шайна, – Шун улыбнулся и вежливо кивнул ей. Пусть они и были знакомы только шапочно, понаслышке. – Вы одна или с детьми? Школа в городе была прогрессивной – мальчики и девочки в ней обучались совместно. Новшество было предложено Лордом, которому, как шептались злые языки, просто захотелось сократить расходы на содержание двух отдельных школ. Объединенные учебные заведения перевезли в новое здание, которое с тех пор в народе именовалось не иначе как «Палестра», хотя откуда взялось это слово, многие недоумевали. Те, кто знал значение слова, недоумевали еще больше – в школе не очень много времени уделяли физическим упражнениям, можно сказать, не уделяли вовсе. Ученицы играли на переменах в волан, ученики гоняли мяч на лужайке. Учительница покачала головой. – Ученики посещают только воскресную службу. Для нас это каждый раз настоящее испытание, – с видом подвижницы сообщила она. – Вот как… – Шун судорожно пытался придумать, как бы поддержать беседу, и то и дело кидал взгляд украдкой в сторону своего спутника, но Альдебаран так некстати встретился с редактором и сейчас что-то с горячностью тому втолковывал. И вообще, о чем учительнице говорить с певичкой из кабаре? Тем временем Шайна поправила сползшие на кончик носа очки и очень натурально, как будто бы украдкой поправляя сползший чулок, наклонилась в сторону таким образом, что ее голова оказалась на одном уровне с плечом Шуна, и тому тоже пришлось чуть-чуть наклониться. У нее были очень горячие губы – разумеется, никакой косметики, – но не это заставило его замереть от страха и гнева, а те слова, которые она сказала: – Говорят, на утреннем поезде прибыли Мародеры из Альбиоре». Они остановились в гостинице на площади, зеленые окна, – отчетливо прошептала она и, выпрямившись, улыбнулась на прощанье: – Хорошего дня, мисс Шуна, – она удалилась, едва разминувшись с Альдебараном. Тот воздвигся рядом как греческий колосс, могучий и непоколебимый защитник, и Шун крепко ухватился ручкой в перчатке за его рукав. Его колотила мелкая дрожь, а перед глазами вдруг всплыл сегодняшний кошмар. Видно, не просто так он снова _это_ вспомнил. – Альде… пойдем отсюда, – со стороны это выглядело так, словно хрупкой и слабой мисс Шуне внезапно поплохело от духоты, а заботливый супруг, подхватив ее своими большими ручищами, бережно выводит из церкви на свежий воздух. На улице Шун немного обрел над собой контроль и хотя бы перестал дрожать, но самостоятельно передвигаться пока не мог. Хорошо, сейчас ему не требовалось притворяться слабой и беспомощной леди, он и в самом деле и шагу бы самостоятельно не ступил. Продолжая опираться на руку «супруга», он позволил усадить себя в кэб. – На площадь, – только и сказал, устало откидываясь на спинку сиденья. Кэбмен, прицокнув языком, взмахнул поводьями. Что он хотел увидеть на площади? Шун и сам не знал. Сидя в плетеном кресле на веранде открытого кафе, спрятав бледное лицо полами шляпы и опахалом веера, он нервно смотрел по сторонами. Кого он хотел увидеть на площади? Вокруг были люди. Обычные мужчины и женщины, одетые кто просто, кто вычурно, праздно прогуливающиеся и спешащие по делам. Парами и поодиночке. Молчащие или ведущие беседу, даже если это беседа с самим собой. Взгляд Шуна встревоженной птицей перелетал с одного лица на другое; каждый раз, обмирая внутри от ужаса, он ожидал увидеть знакомое лицо, но, не увидев, облегченно расслаблялся, чтобы через секунду снова задеревенеть. – Зацени вот эту? Фигурка – класс, – знакомый тягучий голос, похожий на перебродившее вино, приторно-кислое, оставляющее на языке мерзкий привкус, ворвался в его уши, разом вызвав к жизни все те воспоминания, которые он так тщательно пытался похоронить на протяжении последних лет. – Жаль, мордочки не видно. Шун медленно, очень медленно повернул голову – двое молодых мужчин, в модных, пошитых по фигуре костюмах, сидели за столиком неподалеку, и, нисколько не скрываясь, на незнакомом в этих местах языке обсуждали женщин. Их расслабленность была продиктована полной уверенностью в том, что никто из присутствующих их не понимает. Шун быстро взглянул на их лица и тут же отвел взгляд. Изнутри его захлестнул ужас пополам с ненавистью. Эти красивые, словно выточенные из тёмного дерева лица он узнал бы из тысячи. Даже через миллион лет. Их голоса и произносимые ими слова отдавались в нем болью с каждым новым ударом сердца. В конце концов, этой боли стало так много, что она резко перестала иметь значение, и невообразимое спокойствие разлилось внутри него. Шун почувствовал, как его напряженные мышцы расслабляются, стук сердца становится спокойнее, и он даже нашел в себе силы успокаивающе улыбнуться своему защитнику. В один миг он понял, что нужно сделать. Всего-то посетить вечером бар «У Одноглазых». Если одеться сообразно своему полу и упрятать волосы под шляпу, никто не опознает в миловидном мальчишке трепетную красавицу-певицу. А потом, всего-то дел, опустить в кувшин в углу бара записочку и с наслаждением пить приготовленный Хёгой коктейль. Потому что больше ничего не будет. Ни страха, ни боли. Братья-одноглазые делают свою работу быстро. * Альфарет - она же Альферац или Сиррах, альфа Андромеды